Ночь беззакония

***

— Ты не отвезешь меня домой? — спросила Татум, наблюдая, как проезжаю через тяжелые железные ворота и поднимаюсь по подъездной дорожке.

— Нет. — Я заглушил двигатель. — Ты напилась, и твой отец будет в дерьме. — Или отправит тебя в Саудовскую Аравию, чтобы какой-нибудь богатый придурок тебя отрезвил.

Я провел ее через фойе и гостиную, затем вверх по изогнутой лестнице и в свою спальню. Стены в нашем доме были цвета слоновой кости, а полы из светлого мрамора. Даже с высокими потолками и мягким освещением, ночью он все равно казался зловещим. Может быть, дело было в тишине. Здесь всегда было так тихо.

Никогда не тусовался с Татум, никогда не разговаривал с ней больше пяти минут за раз, никогда не пытался стать ее другом. С тех пор как мне исполнилось десять лет, я наблюдал за ней на расстоянии — в основном, говорил, когда это было нужно, и следил за тем, чтобы она не попадала в неприятности, которые, казалось, часто настигают людей в нашем мире. И вот теперь она стояла в моей комнате, посреди ночи, в обтягивающих черных брюках и шелковом корсете, который обрывался чуть выше пупка и приподнимал сиськи. Ее темно-каштановые волосы длинными волнами рассыпались по плечам. Красная помада накрасила идеальные пухлые губы, а густые темные ресницы обрамляли карие глаза, похожие на лань.

Блядь.

Все, что я делал для Татум, всегда было инстинктивным, никогда не было сексуальным. Не то чтобы я никогда не думал о том, какова на ощупь ее маленькая тугая киска, просто знал, что никогда не буду действовать в этом направлении. Даже если бы наши семьи тихо ненавидели друг друга, она была на четыре года младше меня. Мне было двадцать. Ей было шестнадцать. Но сейчас мой член дергался, становясь тверже с каждой секундой, и мне было очень трудно на все это наплевать.

Я потянулся к ящику комода и достал футболку, затем бросил ее ей. — Надень это и ложись в постель.

Она поймала ее одной рукой. Может быть, она была не такой пьяной, как думал. Прислонившись одним плечом к комоду, я смотрел, как она идет к кровати. Татум бросила футболку на плюшевый голубой плед, затем потянулась вниз, чтобы расстегнуть каблуки и снять их с ног. Моя кровь бросилась по венам с такой яростью, какой я не знал с того дня, когда смотрел в глаза льву. Татум встретила мой взгляд, затем поднесла руки к верху джинсов и расстегнула верхнюю пуговицу. Мой взгляд переместился на другой конец комнаты, и я слегка кивнул в ту сторону, где открытая дверь вела в мою личную ванную. Она проследила за моим взглядом, затем оглянулась и покачала головой.

Так. Так. Что ты задумала, маленькая проказница?

Я зажал нижнюю губу между зубами при звуке удара металла о металл, когда она потянула вниз свою молнию. Татум вылезла из штанов и отпихнула их ногой в сторону, пока я стоял неподвижно. Ее ярко-красные трусики резко контрастировали с ее кремово-белой кожей, она убрала волосы с плеч и потянулась к спине.

Это должно было стать первым тревожным сигналом, но, очевидно, я был чертовым дальтоником.

Я жил в мире, где царила власть, и мой отец носил корону. В университетах по всему миру были библиотеки с нашей фамилией. Я был первенцем в четвертом поколении Донахью, что означало, что однажды наследие станет моим. Мне было двадцать лет, вся власть над миром была у меня под рукой, и все же я был бессилен остановить себя от того, чтобы стоять здесь и смотреть, как раздевается Татум Хантингтон.

Одним плавным движением она расстегнула корсет и бросила его на пол рядом с брюками и туфлями. У меня перехватило дыхание, я потерял дар речи от стремительного взлета и падения ее груди, от идеальной выпуклости ее груди и обнаженного живота. Мои руки чесались от желания пройтись по всему этому нежному изгибу от бедер до талии и до сисек. Бледно-розовые соски умоляли взять их зубами.

Боже.

Черт.

Мой член стал твердым и тяжелым, упираясь в трусы-боксеры. Это было неправильно. Я привел ее сюда не для этого. Я должен был защищать ее, а не сгорать от желания поглотить. Очевидно, моему члену было наплевать на этические нормы.

Татум схватила футболку и стянула ее через голову, затем подошла ко мне, сексуальная как блядь. Мгновенный, яростный приступ собственничества охватил грудь. К черту мои слова о парне с идеальным средним баллом. Я хотел знать, сколько раз она это делала. Сколько еще парней видели ее такой? Желание полностью разрушить ее, стереть из ее памяти все другие прикосновения, пульсировало во мне с ослепительной силой.

— Ты всегда так готова к траху, или мы должны списать это на алкоголь? — спросил я, когда она остановилась в дюйме передо мной. Или наркотики, — должен был сказать, но не сделал этого, потому что не видел причин пугать ее.

Она положила одну руку на бедро и пристально посмотрела на меня. — Ты всегда такой большой член, или мы должны винить в этом палку в твоей заднице?

Я взял ее подбородок между пальцами. — Продолжай трахаться со мной, и я покажу тебе член, который тебе так интересен.

— Блядь. Ты.

Ее слова бросили вызов моим демонам. Она всегда вела себя вызывающе, но впервые сделала это, стоя передо мной полуголой.

Я отпустил подбородок и провел кончиком пальца по ее челюсти, затем по горлу, нежно, осторожно, в противоположность тому, как жестко я схватил ее за секунду до этого. Ее пульс трепетал под подушечкой моего пальца, такой нежный, такой хрупкий. — Осторожно. Ты приближаешься к огню на опасное расстояние.

Татум прикусила нижнюю губу и поднесла руку к моей рубашке, расстегивая первую пуговицу. — Может быть, я устала стоять одна на холоде.

Она чертовски провоцировала меня. Она понятия не имела, с кем имеет дело. Я не был обычным человеком с обычными потребностями. Когда ты живешь так, чтобы каждое твое желание было на твоей воле, единственный кайф получаешь от погони за тем, что не хочет быть пойманным, от того, что не хочет быть полученным. Я жаждал недостижимого, был зависим от запретного, от натиска и притяжения. Моя фамилия была достаточной прелюдией для большинства женщин. В моем мире для хорошего траха всегда достаточно было просто улыбнуться и кивнуть. Это было не мое. Легкий доступ был для слабых. Брось мне вызов, и мой член становился твердым.

Я проглотил стон. — Тебе шестнадцать гребаных лет. Ты не знаешь, чего хочешь.

— Знаю, что хочу почувствовать, каково это. — Она продолжала расстегивать пуговицы, и я не стал ее останавливать. — Быть поцелованной. — Еще одна пуговица. — Быть желанной. — Еще одна пуговица. Она расстегнула мою рубашку, а затем провела рукой по обнаженной груди, позволяя кончикам пальцев проследить татуировку, которая распространялась от моего живота до плеча. — Чтобы к тебе прикасались… — Пауза. — Вот так.

Подождите. Что, блядь, она только что сказала?

Я обхватил пальцами ее маленькое запястье, останавливая ее движения, и посмотрел на нее сверху вниз. — Тебя никогда не трахали?

Она определенно была под кайфом. Девственницы так себя не ведут. Девственницы, которых никогда не целовали, чертовски уверены в обратном. Гребаный Кайл только что купил себе порку в задницу.

Она покачала головой.

— Никогда не трогали?

Она снова покачала головой.

— Никогда не целовали?

Еще одно покачивание головой.

Собственническая ревность, которая была раньше, распуталась, а затем обернулась вокруг меня чем-то другим, более примитивным, как цепкая лоза, превратившаяся в колючую проволоку. Она впивалась в меня до тех пор, пока я почти не мог дышать.

Татум была нетронутой, нецелованной, невинной. Часть меня завидовала этому. Большая часть меня хотела взять ее невинность и сожрать. Но я также хотел защитить ее, защитить ее от таких мужчин, как я, мужчин, которые могли бы уничтожить ее. Это был один большой трах разума, который мешал мыслить здраво.

Я стиснул зубы. — Тебе нужно поспать.

— Если ты не хочешь мне показать, то хотя бы расскажи, на что это похоже? Чтобы я не выглядела дурой, когда это наконец произойдет.

Когда это наконец произойдет. Вот так она снова стала шестилетней девочкой в свадебной фате, мечтающей о дне своей свадьбы. Под умной внешностью скрывалась ранимая девочка. Только теперь, вместо того чтобы мечтать о свадьбе, она фантазировала о том, как ее будут трогать… целовать… трахать. Она была одновременно адским пламенем и святой водой, и это делало ее опасной.

— Хочешь, я расскажу тебе, каково это — быть поцелованной?

— Пожалуйста.

Я был чертовски тверд, мои демоны практически вырывались когтями из моей кожи, готовые к высвобождению, а она хотела, чтобы я рассказал ей, каково это, быть поцелованной. С таким же успехом она могла попросить чиркнуть спичкой и поджечь себя. Самое поганое, что я так и сделал, потому что если она думала, что готова сгореть, то я уже был охвачен пламенем.

— Хорошо, — согласился я.

— Хорошо?

— Да, я расскажу тебе, каково это. — Даже если это убьет нас обоих. Я выдержал ее взгляд. — В одну минуту все будет нормально. Ничто во вселенной не будет казаться необычным. Вы будете смотреть телевизор, сидеть друг напротив друга за ужином или… стоять посреди его спальни.

Она тяжело сглотнула от моего последнего замечания.

— Затем, внезапно, воздух изменится. Он будет казаться заряженным, и этот заряд будет кружиться вокруг вашего тела, как торнадо. Твое сердце будет биться быстрее. Дыхание будет затруднено. И будет момент, прямо перед тем, как это произойдет, прямо когда воздух сдвинется, и ты почувствуешь это здесь… — Я протянул руку между нашими телами и обхватил ее киску. Она втянула воздух. Мой длинный средний палец погрузился в тонкую ткань ее трусиков, на грани погружения в ее тугую дырочку даже через кружево. Ее маленькая рука сжала мою рубашку. Черт, она уже была мокрой. Я отдернул руку и поднес ее к ее губам. — …Прежде чем ты почувствуешь это здесь. — Она вдохнула свой собственный запах. Господи, это будет сложнее, чем я думал. — Он посмотрит на тебя. Он посмотрит на тебя и поймет.

— Поймет что? — Ее голос был хриплым шепотом.

— Что ты хочешь его.

Татум сделала длинный выдох, затем облизала губы.

— Он прикоснется к тебе, возможно, вот так. — Я поднес руку к ее лицу и продолжил. Она наклонилась к моему прикосновению. — Его взгляд будет переходить от твоих глаз к твоему рту. Он проведет большим пальцем по твоей скуле, затем по губам. — Я подкрепил свои слова демонстрацией. Ее кожа была такой чертовски мягкой. Ее губы были такими чертовски полными. Мне потребовалось все, чтобы не потереть сильнее и не размазать ее красную помаду по ее красивому лицу. — Твои губы разойдутся. — Ее губы разошлись. — Он наклонится и коснется кончиком своего носа кончика твоего. — Я наклонился и провел носом по ее носу. Она закрыла глаза и вдохнула. — Затем по твоей щеке, позволяя его дыханию шептать по твоей коже. — Вот так. — Наконец, он приблизит свой рот к твоему. — Я переместил свои губы поверх ее губ. — И остановится.

Ее глаза распахнулись, и я усмехнулся.

Я смочил губы. — Он ждет разрешения.

— Ох, — вздохнула она.

— Он может поднести свой язык к шву твоих губ и украсть вкус. — Я провел языком по ее нижней губе. — И как только твои губы разойдутся, чтобы пригласить внутрь, он поймет, что ты его.