Ночь беззакония

ГЛАВА 12

Каспиан

Два года спустя…

Двадцать четыре года

Прошло четыре года, и я наконец отбыл свой срок. Я заплатил свою казнь, играл в игру, держался на расстоянии, как и обещал. Я оберегал ее.

Каждое Рождество и День благодарения мои родители прилетали в Айелсвик, чтобы отметить праздник, а летние каникулы мы проводили, путешествуя по миру. Отец навещал нас, когда был здесь на своих ежегодных встречах в Бинденберге с Братством Обсидиана.

Когда его здесь не было, он регистрировался каждое воскресенье вечером в течение четырех лет, как надзиратель. Каждое воскресенье вечером я давал ему один и тот же отчет.

Я держусь подальше от неприятностей.

Я хожу на все занятия.

Я не разговаривал с Татум Хантингтон.

Послать ей слепок моего члена не было техническим разговором. Я позаботился о том, чтобы послать Чендлеру достаточный подарок в знак благодарности за то, что он позаботился о доставке всех моих подарков.

Если Татум думала, что только потому, что нахожусь за океаном, я не слежу за ней, она ошибалась. Я знал все, что она делала.

Знал, что сразу после окончания школы она переехала к родителям в Хэмптон. Я знал, что она пропустила колледж и начала преподавать танцы в студии на углу Шестой и Двадцать третьей. Я знал, что холодными утрами она останавливалась у уличного торговца и заказывала горячий шоколад со взбитыми сливками и корицей. И я знал, что за последние пару лет ее видели с Брэди больше раз, чем мне было удобно. Все это дерьмо закончится, как только я выйду из самолета в аэропорту Кеннеди.

Я взял назад все, что когда-либо говорил себе о том, что не против того, чтобы она трахалась с другим мужчиной, лишь бы он не был извращенцем. Брейди Роджерс был хорошим человеком. Но я все равно не хотел, чтобы она приближалась к его члену. Фаллоимитатор был простым напоминанием о том, что она все еще моя, хотя сейчас это может и не казаться таковым. Я думал о том, сколько раз она трахала себя им. Как выглядели ее идеальные розовые губки, обхватывающие его, когда он растягивал ее на всю ширину. Трахала ли она себя сильно и быстро или медленно и легко? Закрывала ли она глаза и стонала мое имя? Подносила ли она его к губам и высасывала ли свои соки, когда кончала?

Блядь. От одной мысли об этом я потянулся к члену и вытащил его из тоннеля киски. Кровь прилила к моему члену, заставляя его пульсировать от горячей, неотложной потребности, пока представлял ее красивое лицо, как будто это ее я собирался трахать, а не какую-то завышенную цену резиновой втулки. Я держал искусственную киску на кровати одной рукой так, как держал бы ее за спину, если бы она была здесь, наклонившись передо мной. Перехватило бы у Татум дыхание, когда буду вводить его вот так? Черт, я надеялся на это. Стал бы я сдерживаться и действовать медленно? Нет, блядь.

Это было неправильно. Я должен был трахать именно ее. Это должна была быть ее маленькая тугая киска, обхватывающая мой член. Она должна была чувствовать, как мой набухший член растягивает и долбит ее до слез.

Я смотрел, как моя толстая, фиолетовая головка входит и выходит из телесного цвета губ игрушки, и думал о Татум, о том, как слезы стекают по ее щекам, о том, как сбивается ее дыхание каждый раз, когда уничтожаю ее, о том сексуальном, блядь, звуке, который она издает, когда кончает. Черт, я отдал бы все, чтобы услышать этот звук снова, отдал бы все, чтобы увидеть ее мокрую от потребности.

Толчок.

Это было чертовски приятно, но мне нужно было больше. Я крепче стиснул ее и стал колотить сильнее. Быстрее.

Ворчание.

Мне нужна была она, выгнутая и обнаженная, с пальцами, впивающимися в ее плоть, пока я не оставил на ней красивые фиолетовые синяки.

Толчок.

Блядь. Мне нужно было кончить.

С последним рыком я кончил на всю гребаную кровать так, как хотел кончить на ее кремовую кожу — так, как собирался кончить на ее кожу очень скоро.