Ночь беззакония

***

Нам с Чендлером потребовалась неделя, чтобы разработать пуленепробиваемый план и осуществить его так, чтобы отец не узнал. Остаток месяца я провел, сидя за своим столом в офисе напротив папиного, расставляя точки над i и t.

В настоящее время он заставлял меня работать над тем, что его братство называло вооружением социальных сетей. По сути, я создавал активистскую группу в социальных сетях, создавал культ, затем начинал кучу дерьма, чтобы взбудоражить население. Затем я возвращаюсь и делаю то же самое, только на этот раз создаю группу активистов с совершенно другой точкой зрения.

— Брось им бифштекс, и пусть они дерутся за него, — сказал он.

Согласно Братству Обсидиана, люди были расходным материалом. Существовал порядок, пищевая цепочка, так сказать, и мы были на самом верху. Деньги говорили громче всех, поэтому все остальные просто делали то, что им говорили. Братство, в которое входили элитные члены со всего мира, было одной из самых могущественных сил в мире. Их влияние распространялось от СМИ до военных, вплоть до глубоких корней правительства. Никто ничего не говорил, потому что никто ничего не знал, а те, кто говорил, никогда не жили достаточно долго, чтобы что-то доказать. Их чертовы ритуалы и эксклюзивный список членов были окутаны тайной. Это было общество строго для мужчин, а руководящие роли принадлежали только чистокровным потомкам пяти основных семей.

Я знал все о Братстве, потому что был посвящен в него в тринадцать лет и проводил каждую минуту, ненавидя игру, в которую меня заставляла играть моя фамилия.

Но она была почти закончена. Я собирался обналичить свои фишки.

Сегодня был мой двадцать пятый день рождения.

Обычно это ни черта не значило. Мама заказала бы какой-нибудь изысканный торт в Ladurée, папа оплатил бы хороший ужин, и мы бы на этом остановились — за исключением того, что я был первенцем Донахью в четвертом поколении.

Для моего отца, для меня, для всего остального мира это ни черта не значило. Это было просто гарантированное место во главе стола. Но в мой тринадцатый день рождения все изменилось. Я помню этот день, как будто это было вчера.

В тот день я сидел на диване в папином кабинете, пытаясь решить кубик Рубика и слушая его лекцию о налоге на международную торговлю, когда адвокат положил ему на стол папку. Как только папа увидел, что там написано, и увидел, как он преобразился. Он посмотрел на меня с самой сильной ненавистью в глазах. Затем он встал, прошел через всю комнату, схватил меня за рубашку и прижал к стене.

— Я надрываю свою задницу. Я жертвую временем со своей семьей. — Он крепче сжал мою рубашку, выплевывая свои слова в лицо. — Я продал свою душу. — Он приподнял меня и снова ударил. На этот раз моя голова ударилась о стену так сильно, что треснула обшивка. — И все, что тебе нужно было сделать, это существовать. — Он отпустил мою рубашку, отправив кувыркаться на пол. — Я позабочусь о том, чтобы ты заработал эти деньги. Ты заработаешь все до единого гребаного пенни.

Я понятия не имел, о чем он говорит, во всяком случае, пока. Здравый смысл подсказывал, что папа не сердится на меня, но прадедушки Донахью уже не было рядом, чтобы он мог сорвать на нем злость. А тринадцатилетние подростки не обращали внимания на здравый смысл. Все, что я знал, это то, что с этого момента мой отец стал другим. Я стал сыном, который одновременно был и врагом. Он относился ко мне так, будто я украл у него, и поэтому он украл у меня. Он украл остаток моего детства, заставляя работать с ним вместо того, чтобы проводить время с друзьями. Он лишил меня невинности, показав самые темные глубины своего мира. И он лишал меня достоинства каждый раз, когда накладывал на меня свои руки — пока я, наконец, не стал достаточно взрослым, чтобы начать сопротивляться.

Но он был прав.

Я заработал каждый гребаный пенни.

Только спустя годы, когда мне было восемнадцать лет, сидя в офисе адвоката, куда меня вызвали в частном порядке без ведома отца, я понял, что именно означал тот день.

В 1911 году мой прадед стал самым первым миллиардером в этой стране. Двадцать лет спустя он учредил траст.

Для меня.

Конечно, в то время он и подумать не мог, что я стану собой. Он просто создал траст для первенца в четвертом поколении Донахью. Все наследники до меня, включая моего отца и деда, получили акции компаний в качестве траста.

Я получил наличные — много наличных.

Джон Р. Донахью отложил значительную часть своего финансового состояния именно на этот день. В то время как все мужчины до меня должны были разрабатывать стратегию и управлять своей долей состояния семьи Донахью, чтобы сохранить его, мне нужно было просто обналичить чек. Единственными условиями были: Я не мог находиться в тюрьме, должен был быть психически устойчивым, и траст не должен был созреть до моего двадцать пятого дня рождения. Полагаю, он считал, что к тому времени я либо буду достаточно умен, чтобы вложить деньги обратно в компанию, либо достаточно сыт, чтобы убраться на хрен. Один этот поступок дал мне надежду на то, что прадедушка, по крайней мере, был порядочным человеком. Деньги меняли людей, я не понаслышке знал, как они превращают мужчин в монстров, а женщин — в шлюх.

Я вышел из всех своих вкладок и отодвинул кресло от стола. Было двадцать минут до часу дня — пятьдесят минут до встречи с семейным адвокатом. Его офис находился на семнадцатом этаже башни Рузвельта, что было ровно в одиннадцати минутах езды отсюда. Это давало мне тридцать девять минут, чтобы перекусить сэндвичем в гастрономе внизу.

— Каспиан, — позвал папа из своего кабинета, как только я вышел в коридор.

Я спрятал свое разочарование за улыбкой, подойдя к его открытой двери и прислонившись к раме. — Как раз собирался отправиться на обед. У нас уже пятнадцать тысяч подписчиков на IG.

Я никак не мог сказать ему, куда иду, и позаботился о том, чтобы никто не узнал об этой встрече, пока она не закончится. Никто, включая моего отца, не знал, что я узнал о трасте. Наш адвокат поставил на карту свою жизнь, даже сказав мне о его существовании. С тех пор как он узнал о трасте, папа проводил каждый день, чтобы я не узнал о том, что толкнуло его на край пропасти. По его мнению, если я не буду знать об этом, я не обналичу деньги. Если не обналичу его, и если по какой-то причине я умру раньше отца, деньги достанутся ему. Все, что ему нужно было сделать, это убедиться, что я поставил галочки во всех графах, чтобы деньги дошли до него. Это, без сомнения, объясняло, почему он так стремился заключить сделку с Хантингтоном, чтобы уберечь меня от тюрьмы. Но теперь все галочки были поставлены. Мне исполнилось двадцать пять, и, насколько знал отец, каждый мой вздох стоил три миллиарда долларов.

Он улыбнулся. — Это замечательно. Иди сюда. — Он кивнул головой в сторону своего стола. — Хочу поговорить о нашем следующем проекте.

После сегодняшнего дня проектов больше не будет. Менее чем через час я перестану быть марионеткой. У меня будет достаточно денег, чтобы разрезать свои собственные цепи и освободиться. Первым делом, последовавшим за этим, была темноволосая балерина с изящным ртом.

— У нас будет больше времени, чтобы обсудить это после обеда. Я ненадолго.

Его глаза потемнели, а улыбка натянулась. — Давай, сынок. Это займет всего минуту. — Он постучал пальцем по столешнице своего стола.

Сделал глубокий вдох, я шагнул внутрь.

Его ухмылка расширилась, когда он откинулся в кресле.

Я проигнорировал его просьбу сесть и прошел за его стол. Что бы он ни хотел сказать, он мог сказать мне это, пока мы оба смотрели на экран его компьютера. Мне нужно было покинуть это здание в течение следующих пятнадцати минут, что не оставляло времени на второстепенные объяснения. Он уже испортил мои шансы получить сэндвич.

Адвокат щелкнул по нескольким вкладкам, затем сел прямо. Я проследил за его взглядом, который переместился на телевизор на стене. У отца всегда на заднем плане шли новости, хотя он уже просеивал большую их часть, прежде чем они выходили в эфир. Он взял со стола пульт и прибавил громкость. Что-то привлекло его внимание.

— Вот дерьмо, — сказал он, когда мы оба уставились на экран.

Кровь в моих венах разогрелась, а желчь угрожающе подступила к горлу. Мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не выдать никаких признаков реакции.

— Первые лица на месте взрыва в башне Рузвельт. Официальные лица все еще ищут выживших. Пока нет информации о том, что стало причиной взрыва.

Голос ведущего новостей затих вместе со звоном в ушах. Дым и пыль застилали воздух на заднем плане экрана. Пожарные и полицейские снуют туда-сюда среди обломков.

Башня Рузвельта.

Взрыв.

Черт.