Одержимость шейха

Глава 24. Целебные травы

Смотреть на чужие страдания я привык, а в крайнем случае мог одним взмахом сабли и избавить от них, проявив милосердие, но здесь все иначе. Эта девушка волнует меня. И я скорее бы отсек себе голову, чем прибег к подобному методу. Вместо этого я как можно осторожней промываю каждое рассечение на спине, вот только от любого прикосновения ее лицо искажается от боли, за что я начинаю ненавидеть себя еще больше. И все же я продолжаю, сцепив зубы, обрабатывать каждую кровавую борозду, мысленно обещая себе, что найду ублюдка, который это сделал, и заставлю его испытать все муки ада.

Однако мои клятвы не облегчают ее мучений, мне нечем помочь девушке, сгорающей в агонии боли, а ее страдания оказались непосильными для меня. Поэтому мне пришлось прибегнуть к помощи старой Магры. Я знал, что у нее есть травы, которые помогут унять боль, так же как и знал, насколько они могли быть опасны для столь хрупкого существа. Мы шли на большой риск, только у нас не было другого выбора. Джансу терзала белая лихорадка. Я больше не мог видеть бледного лица, покрытого испариной, не мог чувствовать ледяных рук и ног, когда вся она будто горела в огне и дрожала. Казалось, еще немного, и ее фарфоровая кожа начнет отслаиваться и вздыматься тлеющим пеплом в воздух. Любое промедление грозило тем, что Джансу выгорит. Поэтому, не теряя больше времени, ведьма напоила ее крепким отваром с добавлением трав голубого лотоса, ожоги обработала специальной мазью, а на открытые раны спины поместила по одному муравью, каждый из которых впился челюстями в плоть, соединяя края раны и одновременно обеззараживая их своей лечебной слюной. В конце концов, рассечения стали выглядеть так аккуратно, словно над ними поработала игла искусного хирурга, но лихорадка все еще оставалась, а из-за галлюциногенных трав испарины стало в разы больше. Сейчас мы целенаправленно ухудшили ее состояние…

Сглотнув, я бросаю окровавленную тряпку в таз и устало опускаюсь на стул рядом с кроватью. Этим же отваром меня выхаживала Магра после битв в пустынях, так что я знаю, какими сильными свойствами обладают эти травы. Скоро Джансу станет легче, пусть это облегчение и дается ей очередным мучением, истязающим галлюцинациями, жаром и ломотой в костях. Но вскоре ее дыхание успокаивается, становится размеренным и глубоким, сдавленные мычания стихают, а тело перестает дергаться в поисках облегчения.

Сейчас больше ничего нельзя сделать, остается только ждать. Делать то, что подобно пытке. Смотреть, как она лежит на животе, оголенная по пояс, в окровавленных ошметках разрезанной рубахи, слушать ее медленное и тяжелое дыхание и перебирать ярко-рыжие волосы, беспорядочно разметавшиеся по подушке. Несколько прядей на лбу слиплись от пота, и я, не удержавшись, убираю их с изможденного лица девушки, на щеках которой уже появился здоровый румянец.

Как она выжила? Судя по ожогам, Джансу несколько часов пролежала под палящим солнцем. Она слишком нежна, чтобы бороться в таких условиях за свою жизнь, и все же ей удалось противостоять безжалостной пустыне, убивающей все живое. Все, кроме нее.

Джансу подобно редкому цветку, рожденному под солнцем, но совершенно не приспособленному к жизни под ним. Возможно, небесное светило грозилось ее убить, потому что завидует девушке, способной затмить его цветом своих волос в сочетании с белоснежной алебастровой кожей, которая сейчас покрыта пятнами и кровавыми бороздами.

Сжав челюсти, я склоняюсь к Джансу ниже, все еще не решаясь прикоснуться к ней так, как мне хочется. Изучаю то, что станет недоступным для меня, как только ее зеленые глаза распахнутся, чтобы вонзить в меня копья ярости. Любуюсь тонкой, едва ли не просвечивающей кожей и длинными, черными как ночь ресницами, которые изредка трепещут во сне. А еще эти губы... Пусть сейчас они потрескавшиеся и в них нет жизни, но их аккуратная, выразительная форма сводит меня с ума. Такие я когда-то видел на родине матери у фарфоровых кукол. Они как изящное и неповторимое украшение этой девушки. А на вкус слаще рая. Сглатываю, когда неспешно вдыхаю особый запах ее волос с легкой примесью цитрусовых нот. Цветок пустыни. Этому аромату нет объяснения, но он влечет меня на животном уровне.

Я теряю ход времени, одержимо касаясь пальцами шелковистых локонов, и даже не замечаю, как мои прикосновения убаюкивают Джансу, и ее дыхание наконец выравнивается. Она заснула. Возможно, причина в моих прикосновениях, а возможно, все дело в ее изможденном организме. Мне известно об этом состоянии как никому другому.

Убедившись, что у нее спал жар и ее сну ничего не угрожает, я поднимаюсь и выхожу из комнаты, нуждаясь в глотке прохладного ночного воздуха. Присаживаюсь на каменном крыльце, наслаждаясь каждым вздохом.

Я даже не понимаю, в какой момент облокачиваюсь спиной о холодную стену и отключаюсь.

Не знаю, сколько времени я проспал — после долгих бессонных ночей, кажется, целую вечность, — но прихожу в себя от женских голосов, среди которых узнаю ее. Джансу.

Поднимаюсь и как можно тише захожу в дом, чтобы расслышать их разговор. Девушке явно стало легче.

— Не поеду, Магра… — дрожащий шепот режет мою душу. — Дай мне яда, умоляю-ю. Не дай совершить грех. Клянусь, если он прикоснется ко мне, я вспорю ему глотку.

— Воительница, — гордо заявляет ведьма. — Этим ты его и околдовываешь.

— Я никого не околдовываю! — шипит Джансу, после чего слышится стон боли, и ее ярость приглушается. — Я просто хочу жить, Магра. Хочу обрести свободу! Я не вещь и к подобному отношению никогда не привыкну. Считай меня глупой, да кем угодно! Только если для тебя отстоять крупицы гордости ничего не значит, то для меня это все! Я не смирюсь с такой жизнью никогда. Я из дома убежала из-за этого, но то, что происходит в вашем мире… это варварство!

Скрипучий смех.

— Вы оба глупцы, которые в конечном итоге убьют то, что могло было сделать вас только сильнее.

— Нет никаких нас. Он животное!

— Это животное целые сутки просидело у твоей кровати, руки этого животного заживляли каждую рану на твоем теле, голос этого животного молился, чтобы ты выжила. — Наступает тишина, которую нарушает укоризненный тон старухи. — У каждого животного есть сердце, и оно способно любить. Но ты не способна этого увидеть из-за своей ненависти. Она ослепила тебя так же, как когда-то ослепила и его.

— Ч-что? Н-ненависть? Т-ты… Это меня ослепила ненависть? Что ты такое говоришь, Магра? Он причинил мне боль! Боль, о которой я никогда прежде не знала!

— Сила женщины в том, что она может быть пламенем даже среди льдов, — спокойно поучает ее Магра в привычной себе манере. — Только женщина способна вынести боль и не сломаться, обернуть ее в свою пользу и показать власть над любым мужчиной.

Не желая больше слушать бред ведьмы, лишаю Джансу шанса ответить и появляюсь в дверях.

Она сидит на постели и так и замирает, вцепившись руками в края кровати, пока Магра стаскивает с нее остатки рубахи, а потом незамедлительно уходит прочь, оставляя передо мной обнаженную девушку.

Словно опомнившись, Джансу прикрывает руками полную грудь, но вид ее светло-розовых вытянутых сосков уже затуманил мой разум. За жалкое мгновение в моем горле пересохло, как в пустыне в самый жаркий день, и даже когда сглатываю, облегчения не ощущаю, зато отчетливо чувствую, как в штанах становится тесно.

Делаю вдох. Снова и снова. Только пламя желания разгорается лишь сильнее, настолько, что язык начинает покалывать, а зубы сводит от желания почувствовать вкус проклятых розовых сосков. И лишь нарастающая в груди злость на самого себя за слабость перед этой девушкой помогает мне прийти в чувства и сдвинуться с места.

С каждым шагом я замечаю, как сильно бьется жилка на ее тонкой шее. Джансу даже не успевает пискнуть, как я беру одеяло и, накинув на нее, убираюсь прочь. Снова на улицу, желая прямо сейчас оказаться похороненным среди льдов, чтобы пламя, раздирающее грудь, стихло. Только это невозможно. Оно подвластно лишь той, что прямо сейчас презирает меня, сидя в комнатушке ведьмы. Проклятье, ее ненависть подобна отраве…

Я задыхаюсь ей.

Часто хватая ртом воздух, сжимаю и разжимаю кулаки, едва совладая с тем, как сердце выламывает ребра.

— Каково это, спустя столько лет чувствовать, как в груди бьется сердце? — раздается хриплый голос Магры из тени крыльца, и я тяжело сглатываю. — Эта девушка способна вернуть тебе то, что было уничтожено много лет назад.

Склонив голову, я делаю успокаивающий вдох и усилием воли заставляю себя отодвинуть собственные желания.

— Ни одной женщине не вернуть то, что уничтожила родная мать, — я издаю мягкий протяжной свист, прежде чем замечаю черную точку, объятую пылью песков. — Девушка останется здесь еще на пару дней. Я вернусь за ней, когда она наберется достаточно сил, чтобы выдержать дорогу в седле, — с этими словами я запрыгиваю на подоспевшего вороного скакуна и, не оборачиваясь на старуху, пускаюсь прочь.