Пряник и Пшёнка

Глава 28. Артём

Вечер с пивом в руке перед включенным телевизором, в котором есть только картинка, а звука нет. Выключил. Думать мешает. И пить.

В очередной раз опрокинул в себя бутылку пива и поставил пустую тару на журнальном столике к пяти таким же. Шумно вздохнув, собрал пальцы в замок и закинул за голову, приложив к затылку. Мазнул взглядом по безмолвному экрану, на котором блондинка в белом коротком платье уходила от меня в закат, растворяясь в ярком свете.

— Ну, ты еще до меня доебись, — вздохнул я и выключил телек.

Отбросил пульт в угол дивана, а сам снова откинулся на спинку, уставившись в потолок.

Трусы…

Мать её!

Я о них забыл, не думал и не вспоминал. Ровно так же я закидывал их в бардачок, обнаруживая их на сидении или под ним. Были и те, кто специально оставлял их мне «на память». Будто мне было важно помнить хоть кого-то из них…

Конечно, я все выбросил. Не сразу. Для начала поездил по городу с видом, что я пиздец какой охуительный, а потом… первый же мусорный контейнер, попавшийся на глаза, дал понять, что пора выкинуть всю эту хрень, пока я опять не забыл о ее существовании в моей машине.

Оля обиделась. Справедливо и ожидаемо.

Наверное, давая себе установку, не встречаться с малолетками, нужно было следовать ей до конца, а не идти на поводу эмоций.

Хотя сложно оставаться безучастным в эмоциональном плане рядом с девушкой, которая переворачивает внутренности и въедается в мозг, при этом оставаясь отстраненной. Неосознанно, но я тянулся к ее натуре, как пацан, который получил подарок, завернутый в сотню совершенно разных упаковок, но каждая из них была интересная, яркая и запоминающаяся. Ну, и конечно, сам подарок был желаемым.

Она не пыталась мне понравится, не виляла хвостом перед носом, не заигрывала, не флиртовала, и, наверное, это меня и подкупило.

Её независимость и самодостаточность, которая, знаю, есть не у каждой девушки лет на десять старше её. А ещё её неповторимая, но весьма уместная дерзость, которая обезоруживала и притягивала.

Пожалуй, я достаточно покопался в её натуре и тем самым еще глубже закопал себя, понимая, что, обещая самому себе не привязываться ни к кому, привязался к ней настолько, что теперь хреново до скрежета зубов.

В тишине квартиры в замке провернулся ключ. Открылась входная дверь и вошёл батя с пакетом с контейнерами в руке.

Традиционно.

— Фу, блядь! — принюхался он, снимая начищенные туфли и китель. — Ты сдох, что ли? Жопу хоть подними папеньку встретить. Хотя, лучше окно открой, и-то пользы больше будет. А-то Ольга придёт и задохнётся к хуям.

— Не придёт она, — выдохнул я шумно и растёр ладонями лицо, сгоняя дымку тяжелых мыслей.

— Ну, понятно теперь, чем у тебя воняет, человек-дуст. Померла девчонка от тоски с тобой, — батя прошёл в кухню и оставил пакет на столе. Немного подумав, сел рядом со мной на диван и хмуро заглянул в глаза. — Что тухлый-то такой, сына? С Ольгой что? Опять расстались, и в этот раз она разбила тебе не только сердце, но еще и яйца?

— Угу, — выронил я в потолок.

— Как вы заебали, — вздохнул батя, откинувшись на спинку дивана вместе со мной. тоже заложил руки за голову и уставился в потолок. — Не молодежь, а мандовошки — из трусов в трусы.

— Ну? Рассказывай, что там у вас? — батя толкнул меня коленом в колено и стал молча ждать, когда я начну говорить.

Облизнув пересохшие губы, я с силой прикусил нижнюю и, задумавшись, отгрыз кусок отмершей кожи.

— Как…? — начал я и тут же осекся. Нервно скользнул ладонями по затылку и с силой растёр лицо. Наверное, будь во мне хоть на пару литров меньше пива, то хрен бы я хоть когда-нибудь завёл с батей такой разговор. — Ты же подыхал, бать. Тогда… после мамы. Помнишь?

Батя ничего не ответил. Несколько долгих секунд в квартире стояла гробовая тишина. А затем батя шумно выдохнул, подался вперед, оперся локтями о колени и прочистил горло.

— Подыхал, — выронил он сипло, но уверенно. — Постоянно. Много. Всегда.

— И Маруся… Как?

Я не знал, как сформулировать свои мысли так, чтобы было понятно, о чем именно я хочу сказать, но батя каким-то образом меня понял:

— Как я решился снова жениться и завести семью? Не знаю, — батя дёрнул плечами. Опустил голову и стал смотреть на обручальное кольцо, которое крутил на пальце. — Просто понял, что… понял, что… Блядь! — выдохнул батя, нервно хохотнув. Качнул головой и снова опустил взгляд на кольцо, продолжая его крутить. — Не знаю. Я не планировал и не собирался. Думал, больше не захочу, не смогу… Я тебя-то бабке с дедом сдал, потому что думал, что и тебя тоже уберечь не смогу. Проклят я, что ли… А потом… Не знаю. Ни то, чтобы я был монахом все восемь лет до Маруси. Были женщины — на ночь, на две. Чисто справить нужду. Физиологию-то никуда не денешь.

Стало ясно, что я неосознанно перенял батину модель отношений с женщинами, которые были «после». Он тоже не включал чувства. Только физиологию.

— И как ты сломался на Марусе? — я тоже подался вперед и уперся локтями в колени, чтобы взглянуть на батин профиль.

— Я не сломался. Я, наоборот, на ней починился, — улыбнулся едва заметно батя. — Не знаю, Тём. Это, наверное, нужно прочувствовать самому. Я изначально не планировал с Марусей больших отношений. Думал, покуражимся раз-другой и разбег. Маршрут-то известен. А потом… Это втягивает. Ты не сразу соображаешь, что уже по уши в ней. Сначала тебе просто хорошо, а потом всё лучше и лучше. А потом сидишь вечером перед телеком один и думаешь «вот сейчас бы ее сюда, под бок, чтобы говорила, смеялась, прижималась, грела свои вечно мерзнующие ноги об мои…». И, вроде, страшно, да. Пиздец как страшно, если честно. Думаешь, нахер это всё надо? А если всё повторится? А если опять…пусть лучше она найдёт другого — счастливее и живее будет. А потом сидишь и сам с собой психуешь и злишься, как истеричка, из-за того, что представил, что она может быть с другим. И еще счастливая такая — зараза! — делано нахмурился папа. — Думаешь, не-е! Нихуя! Маруська только моя. Где я вторую такую найду? Глаза боятся, руки трясутся, тахикардия, но идёшь с ней дальше и дальше. Потому что без неё уже не представляешь кто ты, что ты, как ты… — батя замолчал, продолжая крутить кольцо на пальце, а затем повернул ко мне лицо, заглянул в глаза и тихо проговорил. — Хреновый я батя, Тёмка.

— Почему? — нахмурился я.

— Как-то я не заметил, что у тебя та же болезнь, что и у меня когда-то. Не заметил, что теперь тебе тоже страшно, — батя приобнял меня за плечи и мягко прижал к своему боку. — Но когда-нибудь ты придёшь к пониманию, что то, что случилось с нашей мамой, единичный случай. Случайность. Она не повторится. И вот тогда станет проще. Не скажу, что я начал порхать как бабочка, пока доходил до осознания этого факта. Ты сам видел, как я отреагировал на первую Марусину беременность: два дня дома не появлялся, охуевал в машине, в гараже, договаривался с собой, убеждал себя, что всё будет хорошо, прорвёмся.

— А из родзала седой вышел. Помню, — улыбнулся я воспоминанию: батя с красными глазами и седыми висками.

— И ничего. Живём же. Любим Марусю, Маруся любит нас. Все живы, всё хорошо. Тьфу-тьфу-тьфу, блядь! — плюнул батя и трижды постучал по краю деревянного столика. — И у тебя всё будет, Тёмка. Расслабься и сам поймёшь, когда будешь готов. Когда страх потерять ее проиграет желанию греть ее у себя под боком вечно — вот тогда ноги тебя сами к ней и принесут.

Я глубоко и шумно вдохнул, прислушиваясь к себе и пока не до конца понимая, проиграл ли страх внутри меня или нет.

— Иди сюда, пиздюк. Поцелую хоть тебя, — батя резко обхватил мою шею сгибом локтя и притянул к себе, смачно чмокнув куда-то в макушку. — Папина сына, — потряс он меня, продолжая обнимать и похлопывать ладонью по плечу. — А теперь подбирай сопли и делись с папенькой пивом. Вредно тебе одному столько бутылочек сосать.