Простить и поверить

Глава 20

Пальцы в волосы и губами поймать приоткрытые Ленкины губы. Господи, он мечтал об этом черт знает сколько времени! Она полоумная, конечно, и не знает, на что напрашивается, но все это уже не имеет значения. Где-то в затылке перещелкнуло, запирая все отговорки и поводы для отступления, потому что в такой близости с Черемухой Дима всегда жил только ощущениями, а тех сейчас было через край. Нет, не забыл, ничего не забыл, все так же пьянея от сладких Ленкиных губ и от этой ее совершенно чудной отзывчивости.

Как он не понял, что она тоже этого хотела? Повторить, попробовать, узнать — как оно, спустя двенадцать лет? Иначе не цеплялась бы так судорожно пальцами за его плечи, не целовала бы сама с такой одержимостью, не вжималась бы всем телом, словно, как и Дима, не могла больше терпеть. А он мял ее почти с остервенением, давая волю рукам, вспоминая каждый Черемухин изгиб, упиваясь ею и уходя с головой в собственное желание. Избавить бы Ленку от этих тряпок, увидеть ее во всей красе, почувствовать кожей ее кожу, пока не задохнулся в застревающем на полпути дыхании и не обуглился от бушующего внутри огня. Готова ли Черемуха зайти так далеко? Не спросить, потому что слова не шли, а язык был категорично занят совсем другим делом. Не догадаться — только рисковать, надеясь, что он все правильно почувствовал.

Руки сами решили за него. Нащупали пуговицы у крутой Ленкиной груди и принялись легко выдавливать их из петлиц. Я тебе покажу монаха, Черемуха!

Лена охнула, не отрываясь от его губ, и сунула ладони ему под свитер, прямо туда, к обжигающему телу, которое так давно и сильно хотелось потрогать. Двенадцать лет назад она так и не осмелилась на подобную вольность, но теперь девичья стеснительность канула в Лету. Димка сам начал, так пусть не жалуется на ее развязность.

Впрочем, кажется, это было последним, что он собирался делать. Вместо этого спустил с Лениных плеч пиджак, тут же стянул с себя одной рукой свитер, а второй вжал Лену в себя и впился губами ей в шею. Она даже застонала от удовольствия, раз и навсегда забыв об отвращении к мужским ласкам. Как можно испытывать отвращение, когда от жадных Димкиных губ кожа наливалась огнем, а внутри дрожало от жажды продолжения? От его поцелуев кружилась голова, и Лена отчаянно жалела, что он перестал терзать ее губы, найдя себе другое занятие. А впрочем — разве она не могла сделать то же самое? Попробовать Димку на вкус, раз уж он предоставил ей такую возможность?

Она обхватила руками его шею, приникла еще сильнее и коснулась кубами чуть ниже Димкиного уха. Зажмурилась, вдыхая его запах, и ощутила, как в голове снова зашумело, путая мысли и выпуская на волю глубоко запрятанные желания. Как легко Димка их освободил, и Лена вдруг поняла, что он позволит ей что угодно. Позволит, потому что сам хочет. И вовсе не ее вызывающая фраза про монаха стала причиной его срыва, а именно эта старая и слишком сильная страсть. Она захватила их обоих, и вдруг оказалось, что нет ничего слаще, чем сдаться на ее милость.

Лена лукаво улыбнулась и лизнула Димкину шею. Солоноватый вкус взбудоражил так, что Лена судорожно вздохнула. Тут же снова приникла к Димкиной коже губами, а ладонями прижала его голову в собственной шее, чтобы он только не переставал целовать, чтобы понял, как ей это надо, чтобы чувствовать его ласки еще ярче — и беспутно хотеть большего.

Дима почти не ощущал, что она делает. Все нервные окончания жаждали только того, чтобы сделать Черемуху своей. Он должен был узнать ее — всю, от макушки до кончиков пальцев на ногах, он должен был ощутить каждый сантиметр ее тела собственным телом, он должен был потрогать, погладить, сжать, стиснуть, позволить себе напитаться ей так, чтобы после не было мучительно больно за то, что взял слишком мало. Черт его знает, что будет дальше. А сейчас он отрывался за все двенадцать потерянных лет и знал, что не остановится.

Пальцы, нажимая, прошлись по ее позвоночнику, скользнув в продольную ложбинку, и от этого мучительно заныло в паху. Эта девчонка возбуждала его каждой частью своего восхитительного тела, а ведь он еще даже не начал ее познавать.

Черемуха…

— Ленка!..

Она что-то пискнула в ответ, но Диму не интересовали слова. Он завелся от ее голоса — низкого, распутно томного. Никогда еще не слышал ее такой. И уже не надеялся…

Новая жаркая волна накрыла раньше, чем он успел довести эту мысль до конца. Дима снова нашел губами Ленкины губы, завладел ими по-хозяйски, а ладонями проник под ее лифчик и сдвинул его наверх, освобождая грудь. Ленка замерла на секунду и, кажется, даже прикусила ему губу, а он, случайно поймав какую-то шальную идею, стянул с нее лифчик прямо через голову, а потом приподнял Ленку и усадил ее на столешницу кухонного гарнитура. Сделал полшага назад, тяжело дыша и тщетно пытаясь хоть немного протрезветь, а она вдохнула словно бы со всхлипом и обиженно скривилась.

— Димка!..

— Подожди! — выдохнул хрипло он. — Хоть секунду, Лен! Я должен на тебя посмотреть!

Она изумленно хлопнула ресницами, но на лице у Димки была написана такая упрямая решимость, что спорить с ним не имело смысла. Он действительно смотрел на нее с каким-то мучительным удовлетворением, а Лена чувствовала, что от этого взгляда краснеет. Она не привыкла, чтобы мужчины рассматривали ее полуголую, но сейчас смущение слишком быстро пало перед небывалой ранее храбростью. И в этой храбрости она подняла руки к голове, сняла заколку, распуская волосы, тряхнула ими, позволяя свободно упасть на плечи, и тоже испытующе взглянула на Димку.

И напросилась.

— Черт бы тебя побрал, Черемуха! — рыкнул он. Снова впился в ее губы, обхватив одной ладонью ее голову, а вторую пристроил на грудь. Сжал едва ощутимо, отчего у Лены сорвалось дыхание и затянуло между ногами. Она приоткрыла рот, впуская Димкин язык, зная, что от этого все будет острее и ярче. Димка еще придвинулся, задирая собственными бедрами ее юбку и почти задевая там, где Лена так хотела его чувствовать, и она не сдержала новый стон от его искусных пальцев. Да-да, именно так хотела ее грудь, именно здесь ее надо было трогать, и гладить, и ласкать, распаляя тело и сводя с ума в этой горячке. Лена впилась пальцами Димке в спину, не в силах хоть что-то делать, потому что он полностью владел ее телом, словно знал какие-то волшебные точки, от прикосновения к которым отключалась любая стыдливость и оставалось только одно всепоглощающее желание.

Лена обхватила ногами его бедра, прижалась к ним так крепко, что почувствовала наконец и его твердокаменное вожделение. Димка дышал коротко и тяжело, а тут и вовсе выдохнул ей в рот с каким-то страданием.

— Я тебя хочу, Черемуха! — до дрожи грешным голосом выдал он. — Я должен тебя получить, слышишь? Я уже не могу так!..

Как будто Лена могла! Она полжизни бы отдала за то, чтобы между ней и Димкой не было сейчас стольких слоев одежды. Она тоже его хотела. Она тоже должна была получить его — целиком, в себя; прочувствовать, узнать, стать с Димкой единым целым. У нее ныло между ногами, и Лена знала, что никогда не перестанет ныть, если Димка не удовлетворит эту боль, не избавит от нее, не превратит ее в обещанное наслаждение. Только он мог это сделать.

Единственный. Самый нужный на свете…

— Я прокляну тебя, Корнилов, если ты не закончишь, что начал, — криво усмехнулась она — и таким голосом, что с трудом его узнала. — И у тебя никогда больше ни на кого так не встанет, даже с виагрой.

Господи, что она говорила? Совсем стыд потеряла, выдавая не только явные свои желания, но и тайные, однако Димка и не подумал ее укорить. Лишь подхватил под ягодицы и поднял со столешницы.

— Ни на кого так и не встает, глупышка! — как-то безумно нежно признался он, и Лена, вместо того чтобы возмутиться этим уничижительным прозвищем, только крепче сомкнула ноги на его бедрах.

— Докажи! — потребовала она и куснула его за ухо. — Ты же тот еще шалопут! Пока не увижу собственными глазами, ни за что не поверю!

Что на это можно было ответить? Да и нужны ли были вообще слова, когда глаза у Ленки горели совершенно горячечным огнем и вряд ли она полностью соображала, что говорит. Она хотела его, и хотела с такой жадностью, какой Дима еще никогда не ощущал. И от этого тоже мутилось в голове, топя в захватывающем вожделении все благие намерения. Да, да, обещал себе медленно, долго, так нежно, как только умел, чтобы довести свою Черемуху до полного изнеможения, когда она в стонах собственное имя забудет, хотел увидеть этот момент, черт, ему нужен был этот момент — но куда больше нужна была сама Ленка. Вся — вот такая, какой сейчас была: шалая, безрассудная, готовая на что угодно ради удовлетворения. Он должен был дать ей это удовлетворение.

Лучший, черт возьми, долг в его жизни!

Он усмехнулся и стиснул Ленкины ягодицы. Тут же у его уха раздался короткий рваный вздох, и Ленка сама впилась губами ему в губы. Ее голая мягкая грудь прижималась к его груди, ее язык вовсю изучал его рот, ее пальцы хозяйничали в его волосах, и Дима ни за что в жизни не сказал бы, как во всем этом он сумел добраться до постели. Но все же добрался, и это понимание окончательно обрушило все запреты. Он с какой-то остервенелостью содрал с Ленки остатки одежды вместе с капроновыми колготками и, избавившись от собственных осточертевших джинсов, пристроился между ее бедер.

Ленка охнула и распахнула огромные беспутные глаза. Нет, она все-таки сведет его с ума! Кажется, Дима должен был о чем-то подумать, о чем-то очень важном, что по дороге в спальню пару раз стучалось в затуманенный мозг, но в этом взгляде утонуло окончательно.

Ленка чуть дрожащими пальцами прошлась по его спине и задержалась пониже поясницы. Дима шумно выдохнул. Он притормаживал из последних сил, давая ей возможность хоть немного привыкнуть к себе, но она вдруг судорожно хихикнула и сообщила:

— Шалопут!

Черт!..

Он взял ее одним движением, напрочь забыв все правила игры «в первый раз». С Черемухой нельзя было играть, она принимала только искренность, и Дима со всей искренностью предложил ровно то, что имел. Без притворства, без обмана, и глубокий сладостный вздох был лучшим ответом на это решение. Ленка впилась ногтями ему в плечи, а он поймал ее губы, слишком сильно желая ее сейчас поцеловать.

Ленка ответила — с такой жадностью, что у Димы что-то закружилось в голове. Он никогда в жизни не занимался любовью с девчонкой, которую хотел не только телом, но и душой, и не ожидал ни таких чувств, ни таких ощущений. Словно все в десяток раз ярче и необходимее, и любое прикосновение прожигает до внутренностей, и любой поцелуй отключает разум, а сейчас в висках стучало только: еще, еще, — и все тело ломило от собственной же сдержанности, и почти невозможно было терпеть в этой мягкости, в этой податливости, в этой тугой влажности. Он какой-то час назад был уверен, что потерял Ленку навсегда, и не знал, что с ней вообще после предательского удара электрошокером. А сейчас присвоил себе свою Черемуху, и пьянел оттого, что ей с ним хорошо, и знал, что самое сладкое еще впереди…

— Леночка…

— Ой, Димка!..

Лена и не думала, что это так. Ведь кажется, что должно быть где-то больно, когда в первый раз, но Димка заставил забыть обо всем на свете. Лена слишком его хотела еще до первого поцелуя. А потом, когда и губы, и язык, и грудь, и вся кожа словно только и ждет новой ласки, и внизу все просто требует Димкиного внимания, и все именно так, как представлялось в мечтах, и даже лучше, потому что на самом деле, и она чувствует его в себе, и от этого готова кричать…