Реквием

26

СОРРЕЛЛ

«Центр неврологических исследований имени Генри Декоски».

Я смотрю на медную табличку на стене величественного кирпичного здания, и к горлу подступает желчь.

— Когда они сменили название? — тихо спрашиваю я, поворачиваясь к Тео.

После трех дней ожесточенных споров он согласился лететь со мной в Лос-Анджелес при условии, что это будет только ознакомительная поездка, где я буду задавать вопросы и собирать больше информации. Тео проводит языком по зубам, тоже изучая табличку.

— Думаю, пару месяцев назад. Его отец-политик пожертвовал много денег больнице, пока Генри был здесь пациентом. Я уверен, что они переименовали это место, чтобы подбодрить его. Понятно, что он был расстроен, когда умер его сын.

Я знаю это здание. Узнала его в ту же секунду, как машина такси въехала на стоянку. Но, конечно, я знаю его как «Фалькон-хаус».

Тео кладет руку мне на плечи, притягивая меня в объятия.

— Уверена, что хочешь этого? — шепчет он мне в волосы. — Еще не слишком поздно. Мы всегда можем вернуться.

Я качаю головой. Уже слишком поздно возвращаться. Я больше не могу убегать. Знать правду — это одно, но попробуйте втолковать это моему мозгу. Я все еще живу в мире, где я убеждена, что Рейчел была реальным человеком. Отдельным человеком. У меня все еще есть все эти воспоминания об ужасном детстве, которые не имеют никакого смысла, в то время как у меня нет абсолютно никаких воспоминаний о моих настоящих матери и отце, которые глубоко любили меня и заботились обо мне. Я больше не хочу жить во лжи. Я хочу вернуть свою жизнь, каждую ее деталь в четком фокусе.

Сделав глубокий вдох, я отстраняюсь от объятий Тео. Я все еще так зла на него за то, что он скрыл это от меня, но понимаю, почему он ничего не сказал. Я знаю, как это страшно для него. Также знаю, чего ему стоило вернуться сюда со мной. Это место таит в себе невообразимые кошмары для него — я уже дважды чуть не умерла здесь, и оба раза это случалось, когда он сидел рядом со мной. Наверное, с моей стороны было несправедливо просить его приехать, но я слаба, и он мне нужен. Перспектива приехать сюда в одиночку, без его поддержки, чуть не разорвала меня надвое.

— Соррелл! Боже мой, какой сюрприз!

Я поднимаю взгляд, и на глаза наворачиваются слезы. Гейнор стоит в раздвижных стеклянных дверях, ее тушь, как всегда, слиплась и размазалась. Сегодня утром на ней бледно-голубая медицинская форма. У меня такое чувство, что она всегда ее носила, только я почему-то не обращала внимания. Огромный вязаный кардиган цвета овсянки, который она надела поверх халата медсестры, весь в дырах, рукава слишком длинные.

— Классный кардиган, — я сдерживаю смех.

— Спасибо. Я сама его связала.

— В самом деле? Никогда бы не подумала.

— Хорошо. Рада видеть, что ты не утратила свой острый язычок, — Гейнор обнимает меня, и ее объятия так успокаивают, что я чуть не срываюсь на рыдания. Женщина улыбается мне, беря в ладони мое лицо и проводя большими пальцами по моим щекам, глядя на меня с тем, что можно назвать только материнской любовью. — Я очень рада видеть тебя, милая. И тебя… — выражение ее лица становится еще мягче, когда она поворачивается к Тео. — Это подарок — снова увидеть тебя, дорогой мальчик.

— Ух ты. Кто тебе здесь больше нравится, я или он? — я вытираю нос тыльной стороной ладони, чтобы скрыть тот факт, что я шмыгаю носом.

— О, определенно он, — говорит Гейнор мне, заговорщически подмигивая. — Я говорила тебе, что он красивый, не так ли? Будь я на двадцать лет моложе…

— У Соррелл определенно была бы конкуренция, — Тео заключает ее в объятия.

Я притворяюсь обиженной, но втайне наслаждаюсь тем, как мило он ведет себя рядом с ней. Когда мы заходим внутрь, мне приходит в голову, что Тео знает Гейнор гораздо лучше, чем я. Они провели много времени вместе после несчастного случая, когда моя жизнь висела на волоске. Должно быть, она утешала его, когда ему было тяжело. Должно быть, пыталась сделать ситуацию для него более управляемой.

Внутри «Фалькон-хаус»… вернее Центра Генри Декоски, совсем не так, как я помню. В воздухе витает слабый запах отбеливателя. Все стерильно, бело и необычно. Мое сердце замирает, когда мы проходим мимо открытой двери, и я вижу огромное открытое пространство с другой стороны. Тренажерный зал. Тренировочный зал, если быть точной. Это место, где я так усердно тренировалась перед отъездом в «Туссен». На маленькой металлической табличке, прикрепленной к двери, написано «ФИЗИОТЕРАПИЯ».

— Ах, да. Старая добрая камера пыток, — говорит Гейнор. — Ты там надрывала свою задницу.

Позади Гейнор появляется еще одно знакомое лицо, направляющееся к нам по коридору, и у меня сжимается в груди. Это Рут.

— О, хорошо. Соррелл. Ты сделала это, — она одаривает меня короткой профессиональной улыбкой.

Рут не носит халат медсестры. На ней сшитая на заказ белая рубашка на пуговицах и голубовато-серые брюки от костюма, а поверх отглаженный белый лабораторный халат с вышитым на кармане именем: «Доктор Рут Брайтон» и логотипом центра.

Доктор Брайтон. Рут. Женщина, которой я всегда хотел угодить. Женщина, которая, как я думала, спасла меня и забрала с улицы. Оказывается, она действительно спасла меня, но не так, как я себя убедила. Доктор Брайтон — боже, я не могу привыкнуть не думать о ней как о Рут — это врач, которая проводила мою последнюю операцию. Отчаянная, как назвал ее Тео. Она сделала то, что все остальные в ее области считали невозможным: она затащила меня обратно в мир живых, а теперь хочет спасти меня во второй раз.

Рут такая же суровая, какой я ее помню на пристани в «Туссене». Две морщинки образуют глубокую складку между ее бровями. Ее взгляд острый и оценивающий, клинический и холодный. Рут протягивает мне руку в знак приветствия, и мне кажется более чем странным пожимать ее.

— Надеюсь, полет был не слишком утомительным, — говорит Рут. — Известно, что давление в салоне самолета усиливает головные боли у некоторых пациентов. Вот почему сестра Ричардс отвезла тебя в Вашингтон на машине в сентябре. Но я понимаю, что на этот раз поездка могла быть пугающей перспективой, учитывая, с кем тебе пришлось бы провести все это время, — она бросает на Тео ледяной, острый взгляд — мне требуется мгновение, чтобы сложить два и два и понять, что она язвит. — Я рада видеть, что вы здесь, поддерживаете решение Соррелл на счет операции, мистер Мерчант.

— О, это не так. Я здесь только для того, чтобы убедиться, что вы не преуменьшаете риски, связанные с этой мясницкой процедурой. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы отговорить ее от этого.

— Какой сюрприз, — женщина сжимает губы в то, что можно назвать самой недружелюбной улыбкой всех времен. — Я разрешаю тебе присутствовать здесь, потому что важно, чтобы Соррелл имела доступ к своей системе поддержки, но позволь мне прояснить кое-что для тебя, Тео. Если оскорбишь меня, мой персонал или кого-либо из…

— Могу я напомнить тебе, — говорит Тео, прерывая ее. — Что в последний раз, когда мы были в присутствии друг друга, ты была той, кто физически напал на меня.

— Только потому, что ты намекнул, что я хотела убить твою девушку только для того, чтобы мое имя попало в медицинский журнал.

— Я не намекал, а прямо сказал это, — огрызается Тео в ответ. — Весь этот твой эксперимент — просто какой-то тщеславный, дерьмовый эгоизм для тебя. Если…

— За последние шесть недель я успешно провела три процедуры. Трое пациентов, все полностью выздоровевшие и исцеленные, вернулись к своим семьям. Их симптомы улучшаются с каждым днем, по мере того как уменьшается отек. Я очень надеюсь, что процедура Соррелл пройдет так же хорошо.

— Три пациента? Из скольких?

Доктор Брайтон выглядит так, словно ей хотелось бы снова дать Тео пощечину, но передумывает.

— Три, — холодно говорит она. — Три из трех. Стопроцентный успех.

Тео захлопывает рот.

— Головные боли, от которых ты страдаешь, а также некоторая вялость — все это побочные эффекты ушиба мозга. Вот эта область, — говорит доктор Брайтон, рисуя стилусом круг вокруг затемненной области на изображении мозга, моего мозга, которое отображается на экране ее компьютера. — Это твоя лобная доля. Эта область мозга, которая отвечает за твою индивидуальность. За твои эмоции, настроение и суждения. А вот эти области — это гиппокамп и медиальная височная доля. Они ответственны за создание и хранение воспоминаний. Как можешь видеть, эта небольшая темная область, зажатая между лобной и медиальной височной долями, темнее, чем остальная часть твоего мозга. Вот она то и вызывает твои проблемы. Мы беспокоились, что это начало глиомы — опухоли, вызванной травмой, которую ты получила во время несчастного случая. Однако наши сканы впоследствии опровергли это, что является отличной новостью. Теперь мы знаем, что это, скорее всего, рубец от фиброзного поражения, оказывающий давление на очень чувствительные участки мозга, что, очевидно, и вызывает такие серьезные осложнения. Я хотела бы провести лузионэктомию с использованием экзоскопа и новой трубчатого отводящего устройства…

— Шарлатанство, — шипит Тео сквозь зубы.

Доктор Брайтон закатывает глаза.

— Это обычная процедура, Тео. Я не собираюсь изобретать велосипед заново.

— Да, конечно. Но ты еще не объяснила ей, что область, которую хочешь удалить в ее мозгу, невероятно глубока. Осложнения, связанные с вмешательством в эту область мозга, это…

— Заслуживают внимания, да, и не следует относиться к ним легкомысленно. Если перестанешь меня перебивать, то я бы с удовольствием прошла всю процедуру с Соррелл, шаг за шагом, от начала до конца. Я объясню риски, связанные с каждым из этих шагов, а также общие зарегистрированные результаты, и, возможно, тогда ты сможешь высказать свои жалобы.

Тео явно недоволен этим, но позволяет доктору Брайтон описать процедуру. К тому времени как она заканчивает, я покрываюсь холодным потом и в полном замешательстве. Нейрохирургам платят большие деньги, потому что это сложное дело. Но мой вывод, как только она заканчивает, таков: операция опасна. По времени продлится около четырех часов. В последствии, я могла бы проснуться с некоторыми из моих воспоминаний, или все воспоминания вернулись бы ко мне, но также есть шанс, что я могу вообще не проснуться.

— Благодаря недавнему совершенствованию практических методов и последующим успехам, которых мы добились в центре, результаты намного выше, чем мы могли ожидать даже пару месяцев назад, — говорит доктор Брайтон.

— Если это так, то не могла бы ты объяснить, что случилось с Генри, — требует Тео.

И снова, Ру… то есть, доктор Брайтон бросает на Тео взгляд, полный отвращения. Он её раздражает. Неудобство, без которого она вполне могла бы обойтись.

— Смерть Генри это очень печально. Травма его мозга была менее серьезной, чем у Соррелл, но расположение рубцовой ткани было гораздо сложнее. Мы не осознавали всех масштабов, пока он уже не лежал на столе…

— И после того как вы положили его на этот гребаный стол, просверлили дырку в его голове, и увидели объем его рубцовой ткани, считаешь ли ты этичным рискнуть и продолжить процедуру, не посоветовавшись с его родителями или не проведя более полное сканирование? Я имею в виду, почему не были проведены все возможные исследования? Это чудо, что у тебя все еще есть лицензия на медицинскую практику. Надеюсь, у тебя хороший адвокат, потому что я слышал, что мистеру Декоски просто не терпится засудить тебя к чертям собачим…