Реквием

4

СОРРЕЛЛ

— Говорю тебе. Он не с ней. Он одинок.

Девушка, стоящая рядом со своей подругой, через два шкафчика от нее, горько смеется.

— И? Что именно я должна делать с этой информацией? Треснуть его по затылку клюшкой для лакросса и затащить в мою комнату? Я даже не на его радаре.

— Поставь себя на его радар, — настаивает другая девушка.

Я смотрю краем глаза, быстро оценивая их: обе высокие, тощие блондинки. На них обеих чертовски много косметики, и на обеих юбки, которых едва хватает, чтобы прикрыть нижнее белье. Я вижу изгиб ягодиц одной из девушек под подолом, когда она переносит вес с одной ноги на другую. Они выглядят как точные копии друг друга. В прошлом я встречала много таких девушек, как они, — трутней, которые заканчивают предложения друг друга, но при этом впечатляюще не могут удержать ни единой логической мысли в своих коллективных умах-ульях.

— Панович ясно дал понять, что Тео в любом случае запрещен в этом семестре. Ты бы слышала, как сегодня утром он лирически рассуждал о важности школьных студенческих команд в этом году. Как он будет лично следить за тем, чтобы ни один из его спортсменов не отвлекался.

Другая девушка фыркает. Клянусь богом, я бы не смогла отличить их друг от друга, если бы вы поставили их в ряд.

— И что он собирается делать? — смеется она. — Стоять на страже возле наших спален каждую ночь? Он не может постоянно наблюдать за всеми нами. И ты, блять, сохранила себя для него. Твоя киска собирала пыль, в то время как остальные из нас все лето ловили большие члены…

Если вы оставляете детей подслушивать разговоры взрослых, они начинают считать себя очень взрослыми. Эти девушки звучат так, будто они именно такие: дети, играющие во взрослых. Я мрачно смеюсь себе под нос, когда достаю пустую папку из своего шкафчика, засовывая в нее новенький блокнот.

— Эй? Какого хрена ты делаешь?

Я поднимаю взгляд и кривлю рот в ухмылке, когда сталкиваюсь лицом к лицу с Труляля и Дураля. Ни одна из них не выглядит очень счастливой. Обе скрестили руки на груди, их груди напряглись под слишком обтягивающим материалом белых рубашек. Я думаю… да, та, что слева, с родинкой на подбородке, была сегодня утром на моем этаже.

— Прости? Могу я вам чем-нибудь помочь? — Я притворяюсь невежественной.

— Нет, не можешь. — У девушки справа острый нос, немного крючковатый на конце. Когда она насмехается надо мной, ее ноздри раздуваются, и все ее лицо становится угловатым, резким и непривлекательным. Что в любом случае не имеет значения. Неважно, насколько искусно она перекидывает волосы через плечо или насколько безупречен ее макияж; один взгляд на нее, и я вижу, насколько она уродлива внутри.

— Ты подслушивала, — обвиняет она.

— Ты смеялась, — добавляет Родинка к обвинениям, выдвинутым против меня.

— Ты здесь всего пять секунд, а уже вывела меня из себя, Восс. Не умно, — качает головой Крючконосая. — Совсем не умно.

Закрываю дверцу своего шкафчика, не торопясь засовываю папку в сумку. Стараюсь одарить этих идиоток широкой улыбкой, перекидывая сумку через плечо.

— Прошу прощения. Я вас знаю?

Боже, молоко могло бы свернуться от того, как самодовольно выглядят сейчас эти две сучки.

— Нет, — говорит Родинка. — Но мы знаем тебя. Мы знаем о тебе все, что только можно знать. Соррелл Восс. Семнадцать лет. Из округа Ориндж. Мама — домохозяйка. Папа — инженер-химик. В прошлом году ты занималась бегом, и, судя по тому, что я слышала, у тебя ничего не вышло.

Ну, черт возьми, если все это не занимательно. Эти девушки думают, что, собирая информацию обо мне, они каким-то образом имеют надо мной власть? Может быть, это было бы правдой, если бы каждая крупица информации, которую, как они думают, они знают обо мне, не была бы гребаной ложью. За исключением бега. В прошлом году я действительно занималась бегом на легкой атлетике, и у меня это получилось довольно хреново.

Я пожимаю плечами.

— Ты забыла о моей наркозависимости. И тот факт, что я была первым четырнадцатилетним подростком в моей школе, попавшим на реабилитацию

— Что? Серьезно? — таращится на меня фанатка Тео Мерчанта.

— Ух. Ну… нет, — я наклоняюсь ближе, указывая на них подбородком, давая понять, что хочу поделиться секретом. Они тоже наклоняются ближе, не в силах удержаться. — На самом деле я забеременела в конце первого курса. Я имею в виду, это было прекрасно, но довольно сложно учиться, когда у тебя на бедре висит новорожденный, понимаете?

Их глаза удваиваются в размерах. Девушка слева потеряла все двигательные функции; ее рот открывается и закрывается, в то время как та, что справа, делает шаг назад, как будто боится заразиться подростковой беременностью.

— Я же говорила, Эш, — усмехается девушка с родинкой. — Говорила же, что она выглядит как шлюха.

Я могла бы раздавить ей трахею и лишить ее жизни за считанные секунды.

Могла бы разбить ей лицо так сильно, что следующие пять лет она провела бы на реконструктивно-пластических операциях и все равно выглядела бы как мешок с отбитым дерьмом.

Эта мысль очень согревает, когда я наклоняю голову набок, изучая их. Я указываю на них пальцем по очереди, тихо смеясь.

— Знаете, на самом деле думаю, что знаю немного о вас двоих.

Сначала я обращаюсь к Родинке.

— Маргарет Элизабет Джонсон. Все зовут тебя Бет. Ты Дева. Ты всем говоришь, что в прошлом году потеряла девственность со Спенсером Харрисом, но это неправда, не так ли? Ты потеряла девственность с Лэнсом Кэмпбеллом, когда тебе было четырнадцать. Лэнс Кэмпбелл, сорокасемилетний деловой партнер твоего отца. Болезненное ожирение, верно? Очень волосатый чувак. Твой отец отдал тебя ему, чтобы расплатиться с долгом. Сказал тебе, что ты была такой хорошей девочкой, что помогла ему. И теперь, когда ты трахаешься с Лэнсом… — я подхожу еще ближе, понижая голос на октаву. — Потому что ты все еще трахаешься с ним, не так ли, Бет? Теперь, когда ты трахаешься с ним, ты делаешь это, потому что тебе это нравится. Потому что твой папочка наблюдает за тобой с камер, которые он спрятал в твоей спальне, и мысль о том, что его член становится твердым, когда он смотрит, как его друг-жирдяй засовывает в тебя свой крошечный член, вызывает у тебя покалывание между ног, не так ли, Бет?

Моя голова откидывается набок, когда девушка ударяет меня; звук ее ладони, соприкасающейся с моей щекой, звучит как выстрел в коридоре. Пятьдесят человек останавливаются как вкопанные, разговоры прекращаются, все оборачиваются, чтобы посмотреть, что, черт возьми, происходит. Бет бледна как полотно и дрожит от ярости.

Конечно, я знала, кто она такая, с того момента, как впервые ее увидела. Я запомнила профили каждого учащегося выпускного года в «Туссене» — профили, которые были весьма исчерпывающими. Рут была очень скрупулезна в своих исследованиях. Так было всегда. То, что происходит за закрытыми дверями в некоторых из домов, буквально преступно, не говоря уже о мрачном разврате. Информация, которую я знаю об этих детях, может посадить немало людей на всю жизнь и в то же время заставить дьявола покраснеть. Однако я дала своим новым одноклассникам прозвища, когда впервые начала анализировать их файлы, чтобы помочь себе вспомнить грязные мелкие подробности их жизни. Иногда все же легче называть их теми прозвищами, которые у меня в голове.

— Лэнс Кэмпбелл? — шипит Эшли.

Эшли Ренье, тоже семнадцать лет. Имеет склонность избивать свою младшую сестру. Она проходила терапию и прекращала ее с восьми лет, потому что не может перестать жевать собственные волосы. Однако с Эш происходит гораздо более зловещее дерьмо. Гораздо худшие секреты, которые я могла бы использовать, чтобы унизить ее, если бы захотела. Я скрываю все свои накопленные факты об Эш, пока она продолжает пялиться на Бет.

— Тот отвратительный чувак, который был у тебя дома на Рождество? — говорит Эшли. — О чем, черт возьми, она говорит?

Щеки Бет горят красным как угли; яркий румянец делает ее в некотором смысле симпатичной. Время от времени даже наши худшие моменты заставляют нас сиять.

— Она, блять, врет. Что, черт возьми, с тобой не так? — толкает меня Бет, и я позволяю прижать себя к шкафчикам. В коридоре раздается громкий лязг — звук, с которым моя голова ударяется о металлическую дверь. — Ты больная на голову, — выплевывает Бет.

— Ну, не знаю. Моя история кажется довольно заурядной по сравнению с твоей, не находишь?

Я бы не смогла произнести эту фразу, если бы она знала правду. Скелеты в моем шкафу сложены так высоко и плотно, что кажется, будто там произошел массовый геноцид. Справа есть движение — шквал активности, направляющийся к нам, что говорит мне о том, что этот маленький тет-а-тет вот-вот закончится. Я позволяю своим глазам стать блестящими и полными страха.

— Бет Джонсон! Ты что, сошла с ума? — Женщина в платье с цветочным принтом устремляется к нам, раздвигая толпу зевак, как Моисей раздвигал Красное море. Ее кожа теплого коричневого цвета, волосы — масса тугих кудрей. По фотографиям, которые я видела на сайте «Туссена», я точно знаю, что глаза директора Форд обычно добрые и нежные, но сейчас они далеки от этого. — Если не хочешь, чтобы тебя исключили в ближайшие три секунды, я настоятельно рекомендую убрать руки от этой девушки.

Бет бросает на меня тяжелый, полный ненависти взгляд, но подчиняется, в последний раз толкая меня и отпуская.

— Бет! — Директор Форд моргает, качая головой. Похоже, ее мозг просто не может обработать то, что она видит. — Понятия не имею, что происходит, но услышь это прямо сейчас. Что бы это ни было, ничего не выйдет. В мой кабинет. Сейчас.

Директор поворачивается ко мне, быстро оглядывая меня с ног до головы. Я не могу решить, пытается ли она вспомнить мое имя или проверяет меня на наличие травм.

— Ты тоже, юная леди. Я докопаюсь до сути. Вы обе будете сидеть в моем кабинете, пока я не услышу что-нибудь похожее на правду.

Щеки Бет вспыхивают, становясь еще краснее. Ее глаза полны ярости, но в них также присутствует жалкий стыд. Она не хочет говорить директору Форд правду. Не хочет рассказывать ей, что произошло, потому что если бы она это сделала, то ей пришлось бы рассказать, в чем я ее обвинила. А это? Нет. Она не собирается этого делать.

— Я подшучивала над ней, — выпаливает Бет.

Форд хмурится.

— И почему ты это сделала?

— Потому что слышала, что она повторяет свой выпускной год.

Форд, стройная и высокая, издает неодобрительный звук, скрещивая руки на груди.

— Ты шутишь, да?

Бет сжимает челюсть.

— Это то, что я слышала.

— Соррелл не повторяет свой выпускной год. И даже если бы это было так, зачем тебе за это прижимать ее к шкафчику?

— Парень Бет порвал с ней, — говорит Эшли, делая шаг вперед. — У нее было действительно тяжелое утро, и она просто…

Бет сердито смотрит на свою лучшую подругу, и ее послание ясно: «Заткнись к черту. Ты не помогаешь».

— Мне все равно, если твой парень порвал с тобой, или твоя собака умерла, или двигатель самолета провалился сквозь потолок а-ля «Донни Дарко». Нельзя нападать физически на другого ученика, потому что у вас плохой день!