Святой вечер

Эпилог

Линкольн

Месяц спустя…

Моя кожа стала более плотной, как будто мне не хватало места внутри собственного тела. Моя кровь быстрее текла по венам. Мое сердце билось как рекордсмен.

Дыши, Линкольн. Просто дыши, мать твою.

Все это было очень поэтично — то, что его тюрьма была похожа на церковь. Ведь именно в церкви я впервые влюбился в Лирику.

Массивное кирпичное здание имело ряды арочных окон вдоль фасада и круглые башенки, обрамляющие вход в стиле собора. Как и большинство старых зданий в Нью-Йорке, оно выглядело готично и жутко.

Внутри это была мрачная каменная коробка с клетками, поставленными друг на друга. По крайней мере, так казалось. Полы были из бетона, а стены выкрашены в белый цвет с потертостями. Ряды клеток размером десять на десять с белыми прутьями выстроились вдоль стен и уходили в высоту на три этажа. И пахло здесь комбинацией отбеливателя и застоявшейся гребаной воды.

Мое сердце билось о грудную клетку, когда я прислонился к крашеным шлакоблокам и ждал. Чендлер подкупил парня из тюрьмы пакетом травы и фотографиями стриптизерш, чтобы тот отвел Малкольма в тюремный кафетерий. Он также купил мне десятиминутное окно в лазарете, а чертовы часы тикали быстро.

В коридоре раздались крики, за ними последовал высокий звук набираемого цифрового кода, затем металлическая дверь захлопнулась.

Вот и все.

Время платить.

Я подождал еще секунду, пока не услышал, как дверь снова захлопнулась, а затем медленно вышел из ванной, где прятался.

— Давно пора, блядь. Я могу истечь кровью до смерти. — Мой отец лежал на больничной каталке со скованными наручниками руками. Его тюремный комбинезон цвета загара был пропитан кровью. — И передайте своему начальству, что мой адвокат позаботится о том, чтобы парень, который меня зарезал, никогда не увидел свет.

Таков был Малкольм Хантингтон — он отдавал приказы, даже когда проигрывал.

В комнате было холодно и стерильно. Единственными предметами здесь были раковина из нержавеющей стали и запертый шкаф у стены.

Я натянул хирургическую маску на подбородок и провел рукой по синей форме. Его лицо стало белым, как простыня, как только он увидел меня. Или это могла быть потеря крови.

Я изогнул бровь и сунул зубочистку в рот. — Ты ожидал кого-то другого?

— Линкольн… — Его голос был таким же слабым, как и его внешний вид. Его взгляд метался по комнате, к двери, затем, наконец, остановился на мне.

— Никто больше не придет. Только я и ты. — Я посмотрел на его залитый кровью живот и покрутил зубочистку между зубами.

Его грудь вздымалась от коротких вдохов.

— Этот взгляд. — Я указала пальцем на его лицо. — Вот этот… Держу пари, так выглядела Лирика, когда очнулась в Шотландии посреди испорченной церемонии помолвки.

Он закатил глаза. — Пожалуйста. — Его взгляд встретился с моим. — Я был там. Он обращался с ней как с королевой. — Его глаза сузились. — Ей это нравилось.

Движимый чистой ненавистью и адреналином, я бросился вперед, схватил в кулак его комбинезон и поднял его с каталки. — Он изнасиловал ее, а ты заставил его это сделать.

— Это вопрос восприятия.

Мой кулак с громким треском столкнулся с костью. Его голова откинулась назад, кровь хлынула из носа, потекла по рту и подбородку. Я толкнул его обратно и сделал шаг назад, вспомнив, зачем я здесь. Я не был уверен, сколько минут у меня осталось.

— Черт. — Я надавил на низ его живота, и он вздрогнул. — Ты выглядишь как дерьмо.

— Охрана! — начал кричать он, но я зажал ему рот латексной рукой. Сильно. Его зубы царапали мою ладонь, почти прорвав перчатку.

Я покачал головой, нащупывая в кармане скальпель, затем покрутил его между пальцами. Стальное лезвие прочертило дорожки в его крови, когда я проследил за его раной через ткань.

Я надавил вниз, прорывая хлопок и его кожу.

Он закричал, вытираясь об мою руку, покрывая ее слюной, соплями и кровью.

— Это за тринадцатилетнего меня. — Я еще глубже вонзила лезвие. — За детство и любой шанс на нормальную жизнь, которые ты у него украл. За то, что заставил его чувствовать, что он никогда не будет достаточно хорош. — Я сглотнул. — Мне нужен был отец, а ты дал мне топор.

Его желудок всколыхнулся, как будто его вот-вот стошнит. Давай. Я бы держал руку прямо здесь и смотрел, как он задыхается.

Я переместил лезвие ниже, ближе к его паху, затем снова ударил его. — Это за Татум. — Я вывернул руку. — За попытку продать свою собственную гребаную дочь. — Я наклонился и прошептал ему на ухо: — Кстати, она жива. Жива, счастлива и замужем за Каспианом, блядь, Донахью.

Я вытащил лезвие, вытер его о комбинезон, затем поднес его к подбородку.

Его глаза были дикими. Бешеными. А его кожа становилась все бледнее с каждой секундой.

— А это за Лирику.

Я провел лезвием по его коже и увидел, как его кровь покрывает мою руку.

Я где-то читал, что либо ты умираешь героем, либо живешь достаточно долго, чтобы увидеть, как ты становишься злодеем. Я только что убил монстра, чтобы спасти девушку. Какого черта это сделало меня героем?

***

Несколько часов спустя, когда мои руки были чистыми, а мысли спокойными, я лежал в постели с Лирикой, проводя кончиком маркера по ее обнаженному телу. Ее сладкий аромат витал вокруг меня, а ее рот расплывался в великолепной, блядь, улыбке, от которой мой член становился твердым.

— Куда ты ходил сегодня? — спросила она, когда я нарисовал еще одну розу на ее ключице.

Уже распространилась новость о том, что Малкольм Хантингтон погиб в тюремной драке.

Жаль.

Я омрачил свою душу его кровью, но я не хотел, чтобы она была рядом с этими тенями. Поэтому я сделал то, что умел лучше всего. Я отвлек ее.

— Просто немного дерьма с Чендлером, — сказал я, проводя языком по тонкой колонне ее горла.

Она приподняла бедра, лишь малейший намек, но я поймал его.

— Твоя киска умоляет о моем члене. — Я провел зубами по ее челюсти и нарисовал еще одну линию карандашом. — Ты этого хочешь, детка? — Я прикусил ее губу. — Это то, о чем ты просишь?

Еще одна линия. Еще одна метка. Еще одна буква. Все в идеальном дизайне между ее грудей.

Она потянулась и схватила меня за задницу, прижимая мой член к своей киске.

Я взял ее запястья в одну руку и держал их над ее головой. — Еще нет. — Я ухмыльнулся. — Я почти закончил.

Лирика выгнула спину, вжимаясь в меня своими идеальными сиськами. Ее тело было опасным гребаным оружием, и она знала, как им пользоваться.

Я наклонил голову и прикусил ее сосок. — Нет. — Я провел еще одну линию по ее грудине. — Блядь. — Еще одна линия ниже. — Пока. — Еще несколько линий чуть ниже пупка, и я отпустил ее запястья.

Я зажал маркер между зубами, затем вытащил ее из кровати и потащил в ванную.

Когда я включил свет и встал перед зеркалом, у нее перекосило рот.

Вдоль ключицы я написал те же римские цифры, что и всегда. Вся верхняя часть ее груди была усыпана розами, охваченными пламенем, потому что это и есть наша любовь — прекрасная и хаотичная, а по центру сисек до пупка были слова «Выходи за меня замуж».

Слезы навернулись ей на глаза и хлынули на щеки. Я смахнул их большим пальцем, а затем размазал их по губам так же, как я сделал это с ее кровью в первую ночь, когда прикасался к ней.

— Я люблю тебя, Лирика Мэтьюс. И не только потому, что ты чертовски совершенна или потому, что ты так сжимаешь свою киску, когда я глубоко погружаюсь в тебя. Я люблю тебя, потому что мы чертовски беспорядочны. Но, блядь, это прекрасно. Я люблю тебя в свете… и в темноте. Я не знаю, к какому дерьму мы идем, но я знаю, что хочу сделать это с тобой. Я хочу делать это с тобой всегда.

Она приподнялась на цыпочки и прижалась своим ртом к моему.

— Это значит да? — спросил я с ухмылкой.

— Да. — Она посмотрела на меня ярко-голубыми глазами, и меня поглотила вся надежда, которую они хранили.

Я взял маркер и провел линию вокруг ее пальца. — Завтра мы купим тебе настоящее.

После «смерти» Татум я остался единственным наследником Хантингтонов. Я не только унаследовал место отца в Братстве, но и получил тонну денег, которые, как он думал, он скрывал. Все незаконное дерьмо, которое не ушло прямо к моей маме — которая была свободна жить своей жизнью теперь, когда отца не было рядом, чтобы выдвигать требования — было моим. У Лирики могло быть пять гребаных колец, если бы она захотела. Черт, я бы купил ей десять — по одному на каждый палец.

Я бросил маркер на стойку, затем обхватил ее затылок и прижался ртом к ее рту. Я не ждал больше ни секунды, чтобы попробовать ее на вкус. Ее тело прильнуло к моему, а ее руки сжимали мои волосы. Это было отчаянное, пылкое столкновение языков и разбитых губ. Когда я отстранился, у нас обоих перехватило дыхание.

Она бездумно провела кончиками пальцев по ключицам. — Могу я тебя кое о чем спросить?

— Только если это касается моего члена… — Я потянулся и провел кончиком пальца по ее киске. — …и этой киски.

Она откинула голову назад на мою грудь, когда я просунул палец внутрь. — Что означают римские цифры?

— Это дата похорон твоей матери, когда ты взяла меня за руку и попросила бежать с тобой. — Я приподнял ее и поставил ее попку на стойку в ванной. — В тот день ты вырезала свое имя в моей душе.

Она обхватила меня ногами за талию, а руками за шею. — Ты все еще будешь бежать со мной?

— В том-то и дело, Птичка. — Я придвинулся ближе к ее ждущему телу. — Я именно там, где хочу быть. — Я схватил ее за задницу и притянул к себе. — Нам больше не нужно бежать.

Чендлер

Раньше я боялся своего отца. Большую часть моей жизни Пирс Кармайкл был пугающим и мстительным человеком.

Пока я не решил тоже стать пугающим и мстительным.

— Это какая-то шутка? — спросил Малкольм Хантингтон, когда мы стояли в театре Линкольна, все трое в ряд, как в каком-то гребаном супергеройском монтаже. Он был потрясен. Это было заметно по его голосу.

Я не винил его. Он только что видел, как его дьявольский план разрушить жизнь его сына рассыпался на куски у него на глазах. А потом он стал свидетелем того, как тот же сын всадил пулю в мозг другого человека.

Линкольн вернулся наверх, чтобы проверить Лирику, пока мы заканчивали дела внизу. Он сделал свою часть работы… пока что.

— Это было бы удобно, не так ли? — ответил Грей, когда мы вышли из тени и оказались на виду.

Они стояли там — мой отец, Малькольм и король Айелсвика — с челюстями и расправленными плечами, словно приготовившись к битве.

Мы принесли эту гребаную войну. В этом мире власть не была привилегией или правом по рождению. Она принадлежала тем, кто был достаточно храбр, чтобы взять ее.

Малкольм наклонил голову и сузил глаза. — Ты ожидаешь, что нас запугают мой сумасшедший сын и какой-то двойник Каспиана Донахью?

Рот Каспиана искривился в горькой ухмылке. — Так вот кем вы меня считаете? — Он шагнул ближе, позволяя Малкольму посмотреть ему в глаза.

— Это невозможно, — сказал Малкольм.

— О, это чертовски возможно. Просто спроси моего отца. Он был удивлен не меньше, чем ты. — Каспиан ухмыльнулся. — О, подожди. Ты не можешь.