Святой вечер

Глава 24

Линкольн

Я не сумасшедший.

Я не сломлен.

Я просто устал так стараться.

Взросление с ярлыком, прикрепленным к твоей фамилии, означало определенные ожидания. Совершенство было одним из них. Я был далек от совершенства. Мой отец считал себя таковым. Моя мать притворялась. Моя сестра пыталась.

Татум жила просто. Мои родители укрывали ее от того, как устроен мир — как устроен наш мир — большую часть ее жизни. Она знала боль. Они не оградили ее от этого. Но она не видела зла, не так, как я. Она увидела его в ту же ночь, что и я, но даже тогда папа был рядом, чтобы убедиться, что она смотрит в другую сторону.

Он дал мне театр, чтобы я мог скрывать свои неудачи. Татум использовала его, чтобы воплотить свои мечты в реальность. Моя сестра танцевала, потому что она всегда танцевала. Она любила балет, потому что это была ее страсть. Я боролся, потому что без борьбы безумие, бурлившее внутри меня, взорвалось бы. Есть разница между погоней за мечтой и бегством от кошмаров, между жизнью в тени и хождением во тьме.

Сегодня вечером клетку заменили местами в зрительном зале, а сцену обрамляли тяжелые бархатные шторы. Настала очередь Татум блистать. Атмосфера была заряжена энергией иного рода. В толпе было много костюмов и платьев, а не джинсов и татуировок. Все с нетерпением ждали балетного спектакля — Ромео и Джульетта, который моя сестра поставила в безупречной хореографии. Я видел репетиции. Это было совершенство.

Я нашел сестру за кулисами, которая готовила все необходимое для выступления. — Это тебе, — сказал я, доставая из-за спины букет красных роз и протягивая его ей. У нее за ухом уже был белый и фиолетовый цветок, вероятно, от Каспиана. Он часто появлялся здесь с тех пор, как вернулся. — Я хотел быть первым, но, похоже, кто-то меня опередил.

Она вздохнула, но я знал, что она ни капельки не расстроена. — Ты не слушаешь ничего из того, что я говорю?

Я ухмыльнулся. — Я знаю. Не до конца выступления, бла-бла-бла. Но раз у папы вечеринка и все эти волнения, я не хотел забыть.

Мама устроила вечеринку только для приглашенных, на которой папа объявил о своих планах на президентство, а мы все праздновали единственного ребенка, который не подводил его постоянно.

— Спасибо, — сказала она с милым бантиком. Это была моя сестра. Мисс Манеры.

— Мисс Хантингтон, — прервал наш разговор парень за пультом управления. — Уже почти время.

— Ты должен пойти сесть, — сказала она с небольшой улыбкой.

Я наклонился и поцеловал ее в лоб. — Срази их насмерть.

— Этот перерыв… — Она покачала головой. — Не бери в голову. Иди. — Она помахала мне рукой.

Я ушел, смеясь, и направился на балкон, чтобы посидеть с родителями.

Вокруг меня были руководители компаний и дипломаты.

Ваша дочь так талантлива.

Вы, должно быть, очень гордитесь.

Мама и папа сияли от гордости и принимали поздравления и похвалы, как будто это они проделали всю работу. Ни один из них никогда не приходил посмотреть ни одного моего боя. Папе нравилось делать вид, что я просто парень, владеющий театром. По крайней мере, так он говорил своим друзьям, потому что иметь сына, который изрисовал свое лицо смертью и находил удовлетворение в кровопролитии, было еще одним из многих способов, которыми я его подвел.

Мужчины пожали мне руку и поприветствовали меня тонкогубыми улыбками.

Осуждающие ублюдки.

Их жены смотрели, как я катаю зубочистку на языке, потом разглядывали татуировки, которые тянулись по моим рукам и кистям. Я сотни раз видел этот мрачный взгляд, который говорил: «Любой мужчина, который так выглядит, должен быть уродом», — до того, как их глаза падали на мою промежность.

Я вытащил зубочистку изо рта, затем облизал губы, не отрывая взгляда от их глаз, молча отвечая на их невысказанные мысли.

Все верно, детка. Я тот парень, который нагнет тебя и отъест эту задницу сзади. Я засуну два пальца в твою жадную маленькую пизду, а потом буду трахать тебя до слез. А то, что тебе нравится? То, о чем ты стесняешься кому-то рассказать? Да, это я тоже сделаю.

Я с усмешкой засунул зубочистку обратно в рот, затем сел на место рядом с Итаном. Я заставил его присоединиться, потому что мне не нравились одиночные пытки.

Он наклонился и прошептал мне на ухо. — Напомни мне, почему мы снова здесь.

— Потому что она моя сестра, тупой ты ублюдок. И это важно для нее.

— Себастьян устраивает вечеринку позже. Ты собираешься заглянуть?

Моя мать окинула нас взглядом, заняв место по другую сторону от меня.

— Нет. — Я кивнул головой в сторону мамы. — Семейное дерьмо.

Я не любил вечеринки — ни те, которые устраивала мама, ни те, о которых говорил Итан. Итан знал это. Но он всегда пытался найти способ вывести меня из себя.

Свет померк, и на сцене открылись тяжелые бархатные шторы. Мама подтолкнула меня локтем.

Я хихикнул и откинулся в кресле, а потом молча смотрел балет.

***

После балета мама устроила тщательно продуманную вечеринку в соседнем бальном зале. В зале было полно людей, которые праздновали мечту моей сестры и ждали, когда мой отец объявит, что хочет изменить мир. Мудаки. Фальшивые мудаки. Люди, которые сожгут тебя на костре за один цент, если ты хоть раз напишешь в Твиттере что-нибудь неполиткорректное. Если бы у меня не было драки в следующем месяце, я бы выкурил косяк в туалете.

Папа рыскал по комнате, улыбаясь и пожимая руки. Мама переходила от группы к группе, запрокидывая голову назад и смеясь во всех подходящих случаях. Ее бриллиант в четыре карата сверкал на свету каждый раз, когда она подносила руку к груди, чтобы перевести дух. Хорошо одетый обслуживающий персонал раздавал закуски и бокалы шампанского банкирам, судьям и магнатам недвижимости. Это было прекрасно срежиссированное представление, как и балет, который мы все только что смотрели. Единственным искренним человеком в этой комнате, кроме меня, была моя сестра.

Я наблюдал, как отец представил Татум мужчине, от которого веяло богатством и недобрыми намерениями, давая понять, что его дни ограждения ее от этого мира закончились. Мужчина обнял Татум за талию и улыбнулся. Это напомнило мне о змее, скользнувшем по Еве в Эдемском саду.

Я не был уверен, сколько еще смогу выдержать.

Отец отлучился из-за переполоха в коридоре, и я воспользовался моментом, чтобы подкрасться к Татум сзади и прошептать ей на ухо. — Кажется, я видел выход возле бара. Если мы будем вести себя очень тихо, может быть, никто не заметит, как мы уходим.

Она засмеялась и покачала головой. — Спасибо за совет, но я сама справлюсь.

Самое печальное заключалось в том, что она, вероятно, действительно держала все под контролем. Жуткие папины друзья таскались вокруг Татум с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать лет. Пока их жены пили шампанское и обсуждали всевозможные способы потратить деньги своих мужей, мужчины трахали горничных или приставали к девочкам-подросткам. Это был больной гребаный мир.

И они удивлялись, почему я не хочу быть его частью.

Я пожал плечами, как будто мне было все равно. — Как скажешь.

В передней части комнаты стоял длинный прямоугольный стол, за которым сидела наша семья, пока папа упивался тем, что он в центре внимания. Я занял место в конце стола рядом с мамой. Мне не хотелось никакого внимания.

Через несколько минут отец вернулся и подошел к нашему столу. Змей занял место рядом с Татум, как будто ему здесь самое место. Этот стол был для семьи. С каких пор этот ублюдок стал считаться семьей?

Я потянулся за своим напитком, беспокоясь, что в этой комнате не хватит алкоголя, чтобы пережить сегодняшний вечер, когда отец начал свою речь. Потом ворвался Каспиан, блядь, Донахью и объявил всему миру, что собирается жениться на моей сестре.

Зал, полный охотников за властью и светских львиц, разразился похвалами, а папа подыгрывал ему, делая вид, будто новость не стала шоком всей жизни. Между семьями не было секретом, что наши не ладят. Я ждал того дня, когда Донахью даст большую, сытную порцию «fuck you» Хантингтону — или наоборот. Я просто не представлял, что это будет Каспиан, передающий это моему отцу.

Они оба хорошо сыграли, обменявшись рукопожатиями и широкими ухмылками, обнажив зубы, как два зверя, готовые разорвать друг другу глотку. Папа объявил, что баллотируется в президенты, а Татум побежала к двери, а Каспиан не отставал.

А я думал, что вечер будет скучным.

Я подождал, пока папа останется один, подошел к нему и похлопал по плечу. — Полагаю, поздравление сейчас в порядке вещей.

Его челюсть сжалась. — Сейчас не время, Линкольн.

У него никогда не было времени. Хорошо, что мне было на это наплевать.

— Ты выглядишь так, будто тебе это не помешает. — Я протянул ему стакан Macallan, который взял из открытого бара. Я всегда был большим человеком, хотя он никогда этого не видел.

Он опрокинул его обратно, как мальчишка из студенческого братства опрокидывает пиво, шипя после последнего глотка, как будто алкоголь обжег ему горло.

Подошел тот самый змей. Его ноздри раздувались, а дыхание было коротким и тяжелым. — Что это было, мать твою, Хантингтон? Мы же договорились.

Сделка? Что за хренова сделка?

Отец перевел взгляд в мою сторону, потом обратно на змея, прячущуюся под костюмом от Армани. — Я уже позвонил. Об этом заботятся, пока мы говорим.

Что. За. Блядь?

Что-то подсказывало мне, что эта сделка как-то связана с моей сестрой, а мой отец говорил о ней так, как если бы кто-то говорил о нашествии тараканов.

Я пожалел, что не плюнул в тот напиток. Или, что еще лучше, помочился в него.

Мне не нравился Каспиан Донахью, но сейчас у меня было ощущение, что Татум было бы лучше, если бы он преследовал ее, чем находиться в этой комнате с ее собственным чертовым отцом.

***

Двенадцать часов спустя мы выяснили, что телефонный звонок, о котором мой отец говорил прошлой ночью, был Киптону Донахью. И их способ позаботиться об этом заключался в том, чтобы похитить мою сестру и привезти ее в лесной массив площадью в сто акров на севере штата Нью-Йорк под названием Роща. В глубине леса не было свидетелей их поганого ритуального поведения. Что за больной ублюдок помог похитить собственную дочь? Тот, кто заставил своего тринадцатилетнего сына убить незнакомца.

Слава Богу, я нашел телефон Татум на столе в бальном зале и позвонил Каспиану сегодня утром, чтобы узнать, как она. Я, он и Чендлер выяснили, куда они ее привезли, и манипулировали, чтобы попасть внутрь. Под манипуляциями я подразумеваю, что Чендлер оказал услугу нескольким военным спецназовцам, которые провели нас через главный вход. Я даже не хочу знать, откуда он знает этих людей.

Оттуда мы с боем пробились к краю озера. Пять лодок. Пять девушек. Все они в белых шелковых халатах и в бессознательном состоянии.

Пять парней в темных плащах с капюшонами и сплошных черных масках стояли на берегу, готовые забраться в раковины.

Следующие несколько часов происходили поэтапно. Сначала пять капитанов лодок превратились в двух перепуганных богатых детей со страхом смерти во взгляде. Каспиан, Чендлер и я взяли остальные три лодки и медленно плыли по озеру, давая девушкам достаточно времени, чтобы прийти в себя. Вокруг нас деревья были еще полны, ожидая, когда их листья развернутся с наступлением осени. Воздух только начинал становиться прохладным, особенно сейчас, когда солнце село. Небо было темным и ясным. Где-то под этим же небом была пара, которая смотрела на звезды и обещала будущее, полное предвидений. Я больше ничего не обещал, потому что в моем мире ничто не длится вечно. Луна отражалась от стеклянной поверхности озера. Я бывал здесь раньше — не на этом озере, но на таком же, как оно — катался на лодке по воде с телом на буксире. Тогда это был человек по имени Жадность, и я только что перерубил ему спинной мозг топором. Сегодня это была моя сестра, и она даже не подозревала, что я был одним из мужчин в масках и темных халатах, возвышавшихся над ней.