Святой вечер

Глава 33

Лирика

В какой-то момент своей жизни каждый оказывается в своем личном аду. Где вокруг тебя полыхает огонь, и кажется, что единственный выход — пройти через него, будь прокляты шрамы. Я смотрела на огонь. Все уродливые истины, которые я прятала в своем сердце, плясали вокруг меня, как неугомонные демоны, умоляющие выпустить их на свободу. Тот бой между Линкольном и Греем был только началом.

— Я не хотела, чтобы все так получилось. Драка. Встреча с Линкольном. Этот разговор… — Я покачала головой. — Все было не так, как должно было произойти.

— Так ты все-таки трахнулась с ним?

Я не ответила. В этом не было необходимости. Ответ был очевиден.

Она села, подтянув колени к груди и зарывшись пальцами ног в песок.

Я села рядом с ней так же.

Она смотрела на океан.

Я смотрела на нее. — Мне жаль, Татум. Мне чертовски жаль.

— Ты солгала мне о единственном, что, как ты знала, значило больше всего. — Она сделала паузу. — Когда?

— Что?

Она посмотрела на меня. — Когда это случилось?

— В первый раз?

Ее рот открылся. — О Боже, это было не один раз? — Она снова уставилась на океан.

Я закрыл глаза, ненавидя тот факт, что она даже не может посмотреть на меня. Как раз тогда, когда я думала, что все будет не так уж плохо. С каждой секундой сожаление усиливалось, пока не превратилось в жгучую, гнойную опухоль в желудке.

Я открыла глаза и сосредоточилась на волнах. Запах соленого воздуха доносился с каждым пенным гребнем. — Первый раз это было на мой семнадцатый день рождения. Я хотела рассказать тебе. Я собиралась рассказать тебе. Потом… — У меня пересохло в горле, поэтому я сглотнула, затем сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. — Потом они забрали меня.

Она рассмеялась. — Ну, ты прожила семь лет, прежде чем попала под его чары. Это рекорд, я полагаю.

Между нами надолго воцарилось молчание — то неловкое пространство между тем, что хотелось бы не говорить, и тем, что еще нужно сказать. Татум всегда была понимающей. Я была той, кто срывался. Я всегда полагалась на ее терпение, чтобы сохранить себя. В этот раз ее молчание было пыткой.

— Он не пошел на твои похороны, ты знаешь. Он нарядился, а потом, когда мы выходили за дверь, отказался идти, — наконец сказала она. Моя грудь сжалась при мысли о том, что Линкольн наконец-то надел костюм, но был слишком сломлен, чтобы выйти в нем из дома. — Теперь все это имеет смысл. Пьянство. То, как он исчез в себе после твоей смерти… — Она замолчала, словно ее разум вытаскивал ненужные воспоминания, а мой — ненужные видения. Я не была уверена, сколько еще я смогу это слушать. Затем она повернулась ко мне. — Из всей лжи, которую мне когда-либо говорили. Из всех людей, которые хранили от меня секреты, этот ранит сильнее всего.

Это был удар в самое нутро, но я его заслужила.

Я наклонился всем телом к ней, спустив ноги на песок. — Наша дружба никогда не имела ничего общего с моей любовью к Линкольну. Надеюсь, ты это знаешь. Надеюсь, ты в это веришь.

Ее выражение лица смягчилось при упоминании любви.

Боль в моей груди стала удушающей. Я знала, что правда не будет скрываться вечно. Я знала, что однажды Татум узнает. Я просто не ожидала, что это будет так больно. — Ты всегда была единственной хорошей вещью в моей испорченной жизни. Сделать тебя своим другом в тот день на пристани было самым лучшим, что я когда-либо делала. Я — язвительная бунтарка, а ты — луч солнца. Без тебя я не могу дышать. — Я сглотнула от боли, вставшей в горле. Я не могла потерять ее, ни снова, ни дважды за одну жизнь. Это убьет меня. — Ты мой лучший друг, — прошептала я, слишком задыхаясь, чтобы произнести слова громче.

— Ты сказала, что любишь его. Ты это серьезно?

— Да.

— Тогда ты должна пойти к нему. Ты нужна ему.

— Я нужна тебе. — Я придвинулась ближе и взяла ее за руку. Она не отстранилась. Это был хороший знак, верно?

Ее рот изогнулся в небольшой улыбке. Определенно хороший знак. — Мне нужно поспать. Через несколько часов я выхожу замуж, и меня ждет катастрофа.

— Я не уйду, пока не узнаю, что с нами все в порядке.

— Мы в порядке. — Ее улыбка расширилась. — Ты бунтуешь. Он опасен. Это должно было случиться. И если жизнь меня чему-то и научила, так это тому, что она слишком коротка, чтобы держать обиду.

Я подняла другую руку вверх, вытянув мизинец. — Поклянись на мизинце, что у нас все в порядке.

Она зацепила свой мизинец за мой. — А теперь иди и найди моего брата, пока он не разрушил мой дом, — сказала она, не оставляя места для споров.

Воздух вокруг нас стал легче. Я чувствовала себя легче.

Я сжала ее руку. — Люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

***

Каспиан и Грей стояли дальше по пляжу перед соседним домом, домом, который Грей арендовал и должен был оставаться внутри. Я чувствовала на себе их взгляды, пока шла к входной двери Татум. Каспиан не любил Линкольна. Они оба были запрограммированы на ненависть друг к другу с самого рождения. Я знала, на чьей он стороне. Я знала, что он думает о том, что я с Линком, и мне было все равно.

В доме Чендлер сидел на диване, вытянув ноги и опираясь на пуфик перед собой. Он ковырял металлической ложкой в ванночке с мороженым, затем поднес ее к губам.

— Ты же не думала, что я просплю это дерьмовое шоу, правда? — сказал он, медленно вынимая ложку изо рта.

— Ты мог бы помочь.

Он пожал одним плечом. — Это была не моя битва.

— Ты придурок.

— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю. — Он зачерпнул еще одну ложку мороженого и протянул ее мне, словно предлагая откусить.

Это был Чендлер. Его никогда ничего не беспокоило. В его глазах никогда не мелькало ни капли эмоций. Я бы все отдала, чтобы увидеть день, когда что-то или кто-то прорвется сквозь стену, которую он выстроил вокруг себя.

— Где Линкольн? — Я оглядела комнату и кухню. Ничто не стояло на месте, так что он не ворвался внутрь, как эмоциональный торнадо. Слава Богу.

Или нет.

Иногда в тишине наступает безумие. Я знала это слишком хорошо.

Чендлер кивнул в сторону коридора. — Так что, никакого мороженого?

Я закатила глаза и направилась в коридор.

Как только я вошла в его комнату, я услышала шум воды в душе. Мое тело гудело, когда я взглянула на окно, к которому он прижал меня раньше. Прошло всего несколько минут, но казалось, что это было целую вечность назад.

Его джинсы лежали кучей на полу в ванной, пар от душа затуманивал зеркало, и, кроме звука брызг горячей воды, здесь царила тишина.

А по другую сторону стеклянной двери, с реками воды, стекающими по его татуировкам, было мое безумие.

Я расстегнула платье, затем спустила его с плеч, позволив ему упасть на пол рядом с его джинсами. Расстегнув лифчик — мои трусики лежали на полу где-то в другой комнате, — я открыла дверь душевой и вошла внутрь.

Мы не произнесли ни слова, пока я стояла перед ним, проводя рукой по его груди к лицу. Я провела кончиком пальца по шраму, который шел от его виска до подбородка. Это была просто серебристая линия по бокам его лица. Если бы кто-нибудь взглянул на него, он бы его не заметил. Но никто никогда не смотрел на Линкольна просто так. Он был из тех людей, с которыми пьешь, пока не опьянеешь.

Он втянул воздух и посмотрел на меня налитыми кровью глазами, которые все еще были способны заставить мой желудок трепетать.

Я провела кончиком пальца по его челюсти и полным губам. Он учащенно дышал, но молчал. Вода лилась на нас, как дождь, пропитывая наши волосы и тела, словно мы стояли посреди бури. Так и было с Линкольном — буря. Красивая на вид. Высвобождающий гнев и ярость. Опасный. Но, как ни странно, успокаивающий, пока ты знал, что находишься в укрытии.

Я придвинулась к нему сзади, просунула руки под его руки и положила ладони ему на плечи. Я положила голову ему на лопатки и прижалась к нему всем телом.

Нормальные люди могли бы сесть и поговорить о том, что только что произошло. Они наполнили бы воздух объяснениями и извинениями. То, что было у нас с Линкольном, было далеко от нормы. Это не было мило и нежно, как должно быть в сказке. Она была темной и извращенной. Это выходило за рамки физического и попадало на священную территорию. Наше молчание было благоговейным, наши тела — храмами, и каждый раз, когда он произносил мое имя, это было как призыв. Каждый раз, когда мы были вместе, я хотела поклоняться ему. Прошло уже более четырех лет, но ничего не изменилось.

Мои руки двигались по его спине, когда я скользила вниз по его телу и опускалась на колени. Остатки песка, смытого с его тела и волос, терлись о мою кожу. Его задница была прямо передо мной, круглая, упругая и умоляла меня укусить ее. Так я и сделала.

Затем я просунула голову между его бедер и открыла рот сзади вокруг его яиц. Кончик моего носа коснулся его задницы, когда я втягивала его глубже. Низкий стон отскочил от кафельных стен душа, скорее животный, чем человеческий, и я почувствовала, как он пульсирует до самой моей сердцевины. Ему это нравилось.

Его рука шлепала по кафелю, прижимая его вес к стене, а другая поглаживала его член. Я знала, потому что чувствовала, как он набухает у меня во рту. Я отстранилась и провела языком по чувствительному участку кожи между его яйцами и задницей, по тонкой преграде между желанным и запретным.

Его бедра сжались, и он издал громкое шипение. Затем он повернулся лицом ко мне. Одной рукой он держался за стену, а другой обхватил мои волосы, наклоняя мою голову назад. Его эрекция, горячая и тяжелая, коснулась моего лица. Он был чистым мужским совершенством, толстый, с прожилками и гладкий как шелк.

Наконец, он заговорил. — Ты хочешь, чтобы я трахнул этот красивый ротик?

Я кивнула и облизала губы.

Да.

Он отодвинул руку от стены и взял свой член, затем провел головкой по моим губам, окрашивая их своей спермой. Металл пирсинга был горячим от воды. Я открыла рот, чтобы поприветствовать его внутри, и на его лице появилась злая ухмылка.

— Видишь, как ты открылась для меня, птичка? — Он ввел кончик в мой рот, оставив меня без слов. Я могла только пригласить его войти, и я полагала, что это уже само по себе было ответом. — Он может подумать, что ты ему принадлежишь. — Еще один дюйм. Крошечные серебряные шарики, пронзившие его набухшую головку, проскользнули мимо моих зубов. — Но мы оба знаем, кому ты принадлежишь на самом деле. — Я провела языком по его длине, и он вошел в меня до упора. — Кому ты всегда принадлежала. — И тогда я почувствовала его там, у задней стенки моего горла, готового использовать, взять, владеть.

Он держал мою голову неподвижно, запустив руку в мои волосы, и начал двигать бедрами, сначала медленно. Затем более энергично, когда я расслабилась и приняла его на всю длину. Еще один глубокий рык раздался в его груди, когда он задвигал бедрами. Его бедра напряглись под моими руками.

Мои глаза слезились, а челюсть болела. Пару раз я даже задыхалась. Но все это не имело значения, потому что я хотела этого, стоять перед ним на коленях, позволить ему владеть мной таким образом. Я нуждалась в этом. Ему это было нужно.

Я потянулась и раздвинула его ягодицы, а затем провела кончиком пальца по его щели. Он поднял бровь, но не двинулся, чтобы остановить меня. Вода из душа покрывала его кожу и мой палец, когда я проводила по его тугой дырочке, создавая идеальную смазку. Его движения замедлились, пока я исследовала неизведанную территорию. Линкольн много раз играл с моей задницей, но я никогда не думала о том, каково это — дразнить его, пока он не издал стон, когда мой нос коснулся его дырочки. Я хотела взять его тело туда, где он брал мое.