Дом на краю ночи

Итак, представьте себе диспозицию: шлюпка покачивается на волне в дюжине ярдов от берега, Джоб лежит в ней без чувств, где-то глубоко под водой (как нам представлялось) затаилась злобная и хищная тварь, а мы беспомощно толпимся на берегу. Что до меня, то я никак не мог изобрести способ спасти нашего товарища, ибо достичь шлюпки вплавь казалось мне самым настоящим самоубийством, и Джоб, несомненно, стал бы добычей чудовища, если бы боцман в который уже раз не проявил себя человеком мужественным и отважным. Ни секунды не колеблясь, он ринулся в воду и быстро поплыл к шлюпке, которой — по великой милости Божьей — достиг без всякой опасности для себя. Перевалившись через борт, он кинул нам фалинь и велел тянуть за него как можно скорее; избрав такой способ доставить шлюпку к берегу, наш командир проявил себя человеком осторожным и мудрым, ибо буксируемая лодка не производила возмущения воды, какое непременно привлекло бы внимание твари, вздумай он воспользоваться веслом.

Увы, несмотря на все предосторожности, с морским чудовищем было далеко не покончено, ибо не успела шлюпка ткнуться носом в песок, как я увидел наше рулевое весло. Оно выскочило из воды почти на половину своей длины, потом раздался громкий плеск, и все пространство за кормой шлюпки заполнилось длинными, извивающимися щупальцами. Боцман быстро обернулся и, увидев тварь, подхватил Джоба на руки и проворно соскочил на берег.

При виде огромной каракатицы мы все бросились прочь от моря, и ни один из нас не позаботился о том, чтобы удержать фалинь, из-за чего мы вполне могли лишиться и шлюпки, и всех наших припасов, ибо тварь обхватила ее всеми своими щупальцами с явным намерением утянуть в глубину. И она бы несомненно преуспела, если бы боцман снова не повел себя решительно и смело, чем отчасти помог нам прийти в себя. Уложив Джоба подальше от воды, он первым схватил выпущенный нами фалинь и потянул; увидев это, мы вновь обрели утраченное было мужество и бросились к нему на помощь.

Неподалеку от берега торчал из песка весьма удобный камень, к которому боцман с самого начала советовал Джобу привязать лодку; вокруг него-то мы дважды захлестнули фалинь и закрепили надежным штыком. Теперь опасность потерять шлюпку значительно уменьшилась, ибо тварь уже не могла утащить ее в море; впрочем, она могла просто раздавить шлюпку своими щупальцами, чего у нас были все основания опасаться. Вероятно, из этих соображений — а также поддавшись вполне естественному в данных обстоятельствах гневу, — боцман схватил одно из копий, которые мы побросали на песок, когда вытаскивали шлюпку, и, подойдя к воде настолько близко, насколько позволяло благоразумие, ткнул им в толстое коричневое щупальце. Копье легко вошло в плоть твари, что весьма удивило меня, ибо я считал этих чудовищ покрытыми чем-то вроде непробиваемой брони (насколько мне приходилось слышать, их единственным уязвимым местом были глаза); я, однако, заблуждался не так уж сильно, ибо тварь, похоже, вовсе не почувствовала боли; я, во всяком случае, не заметил, чтобы она как-то отреагировала на нанесенный ей удар. Это обстоятельство заставило храбреца-боцмана подойти к чудовищу еще ближе — вероятно, для того, чтобы попытаться нанести ему смертельный удар, однако стоило ему сделать шаг или два, как тварь бросилась на него, и если бы не поистине удивительное для такого крупного человека проворство, он бы неминуемо погиб. То обстоятельство, что он лишь чудом избежал смерти, не смутило боцмана, который по-прежнему был настроен либо убить чудовище, либо прогнать, нанеся ему более чувствительную рану. С этой целью он послал несколько человек в заросли тростника с приказом вырезать с полдюжины самых крепких жердей. Когда это приказание было исполнено, он велел двум матросам привязать к ним свои копья; таким образом в распоряжении боцмана оказались два копья тридцати или сорока футов длиной, с которыми он мог напасть на каракатицу, оставаясь вне пределов досягаемости ее щупалец.

Когда все было готово, боцман вооружился одним из копий и, велев самому сильному матросу взять второе, приказал целиться в правый глаз чудовища, тогда как сам собирался атаковать левый.

С тех пор как тварь едва не схватила боцмана, она перестала тянуть и дергать шлюпку и лежала в воде неподвижно, разбросав свои страшные щупальца во все стороны. Только ее жуткие глаза виднелись над кормой шлюпки, словно она следила за каждым нашим движением; я, впрочем, сомневаюсь, чтобы она могла видеть нас ясно, ибо обитательницу сумрачных глубин не мог не слепить яркий дневной свет.

В следующее мгновение боцман дал сигнал, по которому он и второй матрос ринулись на чудовище, держа копья наперевес. Боцман точно поразил свою цель; копье же второго матроса оказалось слишком тонким; оно прогнулось, лезвие вставленного в него ножа ткнулось в ахтерштевень шлюпки и сломалось. Это, впрочем, уже не имело значения, ибо нанесенная копьем боцмана рана была столь ужасной, что тварь немедленно отцепилась от шлюпки и нырнула в воду, по которой тотчас поплыли кровавые пузыри.

Несколько минут мы выжидали, желая увериться, что чудовище больше не вернется; затем поспешили к шлюпке и вытащили ее так далеко на песок, как только смогли. Этого, однако, было недостаточно, и мы стали выгружать из шлюпки самые тяжелые вещи. Когда работа была закончена, мы полностью вытащили шлюпку из воды и для верности привязали к камню толстым канатом.

Еще в течение часа мы оставались на берегу, и все это время в море напротив маленького пляжа не исчезали черные и — местами — красные пятна.