Дом на краю ночи

Пробуждение

Я проснулся сразу. Наверное, с минуту пытался понять, где я. Затем память вернулась ко мне…

Комната все еще была освещена странным светом — наполовину солнечным, наполовину лунным. Я чувствовал себя освеженным, усталость и боль оставили меня. Я медленно подошел к окну и выглянул: надо мной с севера на юг, в танцующем полукруге огня, простиралась огненная река. Словно мощный молот в неясных очертаниях времени отбивал по дому удары годов, поскольку скорость времени так возросла, что солнцу не было никакого смысла двигаться с востока на запад. Единственное видимое движение, пульсирование солнечных лучей между севером и югом, стало настолько быстрым, что его можно было определить словом «дрожь».

Глядя из окна, я вдруг вспомнил о последнем путешествии среди внешних миров,[114] как, приблизившись к Солнечной системе в вихре вращающихся вокруг солнца планет, понял, что время уже не играет роли, и механизм Вселенной позволяет вечности остановиться на несколько минут или часов. Воспоминание исчезло, а с ним и смутное предположение, что мне было позволено заглянуть в далекое будущее. Я снова взглянул на лихорадочную дрожь солнечных лучей. Казалось, пока я смотрел, его скорость возросла. За это время прошло несколько жизней. Я наблюдал…

Тут только меня поразило, что я еще жив. Подумал о Пеппере и удивился, как это я не разделил его участь. Он дожил до назначенного срока, ушел через положенное число лет, а я оставался в живых сотни тысяч веков спустя свой законный жизненный срок.

Я рассеянно размышлял. «Вчера… — я вдруг остановился. — Вчера! Нет никакого вчера. Вчера, о котором я говорю, поглотила бездна ушедших лет, столетий». От дальнейших размышлений на эту тему мне стало не по себе.

Я отвернулся от окна и обвел взглядом комнату. Она казалась другой, до удивления не похожей на прежнюю. Потом я понял, почему она кажется такой странной. Она была пуста: в ней не было никакой мебели, ни единого предмета. Удивление прошло: ведь это неизбежное следствие процесса разложения, начало которого я видел перед тем, как заснуть. Тысячи лет! Миллионы лет!

Пол покрывал толстый слой пыли, толщиной в половину высоты от пола до подоконника. Он неизмеримо вырос, пока я спал, это была пыль бессчетных веков. Без сомнения, частицы старой сгнившей мебели тоже пополнили ее объем. Как и прах давно умершего Пеппера.

Но у меня не было ощущения, что я брел по колено в пыли, подходя к окну. В самом деле, с того времени, как я проснулся, миновало немало лет, но это было ничто по сравнению с не поддающимся счету временем, прошедшим за время моего сна. Теперь я вспомнил, что уснул, сидя на стуле. Он что, тоже пропал?.. Я посмотрел на то место, где он стоял. Разумеется, никакого стула там не было. Я не мог понять, исчез ли он до моего пробуждения или после. Если бы он рассыпался подо мной, это, наверное, разбудило бы меня. Впрочем, толстого слоя пыли, покрывавшего пол, должно было хватить на то, чтобы смягчить падение, а значит, я проспал на слое пыли миллион лет или больше.

Пока эти мысли бродили у меня в голове, я снова случайно бросил взгляд на то место, где раньше стоял мой стул. И тут в первый раз заметил, что в пыли нет моих следов, ведущих от того места к окну. Значит, с тех пор как я очнулся, прошли целые века, десятки тысяч лет!

Продолжая рассматривать место, где когда-то стоял стул, я заметил продолговатое закругленное возвышение. Оно не настолько расползлось, чтобы я не мог понять его причину. Я знал — меня била дрожь от этого знания, — что там, на том месте, где я спал, лежит тело человека, умершего столетия назад!.. Оно лежало на правом боку, спиной ко мне. Я мог проследить каждую округлость, каждую линию, сглаженную черной пылью. Я попытался объяснить себе его присутствие здесь. И был совершенно сбит с толку тем, что он лежал как раз там, куда упал бы я, если бы стул подо мною рассыпался в прах.

Потом возникла догадка, потрясшая меня. Страшная, невыносимая, она тем не менее превратилась в уверенность. Тело под этим покровом, под саваном из пыли, было мое собственное. Это не нуждалось в доказательствах. Удивительно, как я не понял этого раньше. Я стал бестелесным.

Некоторое время я просто стоял, пытаясь обдумать возникшую проблему. В свое время — не знаю, сколько тысяч лет назад, — я в какой-то мере достиг спокойствия, достаточного, чтобы не обращать внимания на то, что происходит вокруг.

Теперь я увидел, как продолговатый холмик осыпался, стал того же уровня, что и остальной слой пыли. И новые неуловимые частицы легли поверх могильного праха, перемолотого вечностью. Я долго стоял, отвернувшись от окна, а когда пришел в себя, мир ушел еще на века в будущее.

Осмотревшись, я заметил, что время произвело свою разрушительную работу даже в этом древнем загадочном здании. То, что дом простоял все это время, на мой взгляд, доказывало, что он отличается от всех других строений. Странно, что я прежде не задумывался о его разрушении: ведь такого длительного периода было бы достаточно, чтобы обратить в пыль камни, из которых он сооружен. Впрочем, и он, несомненно, разрушался: штукатурка со стен осыпалась, а деревянная отделка исчезла на много веков раньше.

Пока я предавался раздумьям, одно из ромбовидных стекол выпало из оконного переплета и с мягким стуком упало на подоконник позади меня, подняв легкое облачко пыли. Повернув голову, я заметил свет в щели между камнями в кладке наружной стены. Очевидно, вывалилась скреплявшая их известь…

Немного погодя я снова выглянул в окно и обнаружил, что скорость времени стала беспредельной. Боковая дрожь солнечного потока была настолько быстрой, что танцующий полукруг пламени поглощался и исчезал в широкой полосе огня, покрывавшей половину южного неба с востока до запада.

Я перевел взгляд на сады. Они представлялись неясным пятном грязноватого бледно-зеленого цвета. Мне показалось, они стали выше, чем в былые дни, подобрались ближе к окну, разрослись, но по-прежнему находились далеко подо мной, потому что скала над входом в яму, на которой стоял дом, выгнулась более крутой дугой.

Потом я заметил изменение окраски садов. Бледный грязно-зеленый становился все бледнее, пока не превратился в белый. Наконец, спустя долгое время, сады стали серовато-белыми и оставались такими долго. Потом серый начал выцветать, как прежде зеленый, и все стало мертвенно-белым. Этот цвет так и остался постоянным, неизменным. В конце концов я понял, что на всю северную часть мира лег снег.

И так миллионы лет время летело вперед сквозь вечность к концу — к концу, о котором в давние земные дни я отвлеченно и лениво размышлял. А теперь он приближался с такой скоростью, какой никто не мог себе представить.

Поняв это, я испытал живейшее, хотя и нездоровое любопытство относительно того, что случится, когда наступит конец, — но, как ни удивительно, не мог ничего вообразить.

Разрушение дома продолжалось. Несколько остававшихся стекол давно вывалились, и время от времени мягкий стук и маленькое облачко поднявшейся пыли свидетельствовали о том, что выпал еще один камень кладки или кусок извести.

Я снова смотрел вниз, на туманный белесый пейзаж. Иногда взгляд мой возвращался к горящей полосе тусклого пламени, в которую превратилось — и спряталось в ней — солнце. Время от времени я оглядывался назад, в сгущавшуюся тьму большой безмолвной комнаты с вековым ковром пыли…

Так я, охваченный усталостью, в изумлении наблюдал за миром в течение летящих веков, все больше запутываясь в изнуряющих душу думах.