Дом на краю ночи

Брошенный корабль

Близился вечер, когда мы добрались до места, где наш ручей соединялся с другой, более широкой протокой. Мы бы, наверное, проплыли мимо, ибо в течение дня пропустили уже несколько подобных мест, но боцман вдруг крикнул, что видит за первым поворотом большой протоки чужой корабль. И, похоже, он ничуть не ошибся, ибо мы почти сразу разглядели впереди обломанную, покосившуюся мачту неизвестного судна.

Мы были до того утомлены нашими одинокими скитаниями и до того страшились предстоящей ночи, что едва не разразились радостными криками, но боцман сделал нам знак молчать, ибо не знал, кто может оказаться на борту неизвестного корабля. После этого он со всеми предосторожностями стал править к судну; мы тоже развернули шлюпку и, как можно тише погружая весла в воду, двинулись следом. Какое-то время спустя мы достигли излучины, откуда корабль был виден уже целиком. Он казался необитаемым, потому после некоторых колебаний мы подошли к чужому судну почти вплотную, продолжая, впрочем, соблюдать тишину.

Неизвестный корабль стоял, тяжело навалившись корпусом на правый от нас берег, на котором возвышалась обширная роща странных деревьев. Судя по всему, он довольно глубоко увяз в густом иле, да и выглядел так, словно простоял тут уже довольно много времени; последнее обстоятельство повергло меня в уныние, ибо я сомневался, что в его трюмах и кладовых найдется добрая пища, которой мы могли бы набить наши пустые желудки.

Мы были на расстоянии примерно десятка морских саженей[66] от штирборта[67] неизвестного корабля — со стороны носа, так как судно лежало носом к малому ручью, — когда боцман велел своим людям табанить, а Джош на нашей шлюпке повторил его команду. Потом боцман, изготовившись к немедленному отступлению на случай, если бы нам грозила какая-нибудь опасность, окликнул незнакомца, но не получил никакого ответа, если не считать слабого эха его собственного голоса, вернувшегося к нам несколько мгновений спустя. Тогда, предположив, что кто-то из команды мог быть в этот момент на нижней палубе или в трюме, боцман повторил свой клич, но и в этот раз его слова не возымели никакого действия — только ветви странных деревьев на берегу чуть заметно шевельнулись, словно разбуженные эхом его голоса.

Убедившись, что с судна нам ничто не угрожает, мы подошли вплотную к борту и, поставив весла вертикально, взобрались по ним на палубу. Здесь все было в порядке, если не считать разбитого палубного иллюминатора над кают-компанией и нескольких стоек, которые были размозжены словно ударом тяжелого предмета; на палубе не было даже мусора, и мы решили, что судно, вероятно, покинуто не так давно, как нам казалось.

Едва поднявшись на борт, боцман сразу направился к кормовому люку, а мы последовали за ним. Створка люка оказалась приоткрыта примерно на дюйм, однако, чтобы открыть ее полностью, нам потребовалось приложить такие усилия, что всем стало ясно: прошло довольно много времени с тех пор, как кто-то пользовался этим ходом.

Как бы там ни было, в конце концов мы спустились на нижнюю палубу. Кают-компания была пуста, если не считать кое-какой мебели, в беспорядке разбросанной по полу. Со стороны носа к салону примыкали две офицерские каюты, а с кормы — просторная каюта капитана; в них мы обнаружили разнообразную одежду и всякие полезные вещи, словно корабль был покинут экипажем в крайней спешке. Еще одним доказательством этого стали золотые монеты, найденные нами в ящике бюро в капитанской каюте; они составляли изрядную сумму, с которой при обычных обстоятельствах человек вряд ли расстался бы по собственной воле. Офицерскую каюту с правого борта занимала, по некоторым признакам, женщина, несомненно путешествовавшая на этом странном судне пассажиркой. В левой двухместной каюте жили, скорее всего, два молодых франта: к этому заключению мы пришли, осмотрев раскиданную по полу дорогую одежду.

Кому-то, возможно, может показаться, что на обследование кают мы потратили немало времени, но это не так; главной нашей заботой оставалась пища, поэтому мы лишь бегло осмотрели жилые помещения и, ведомые боцманом, продолжили наши поиски в надежде, что в трюме отыщется запас провианта, который позволит нам поддержать наши убывающие силы.

И надежды наши не оказались напрасными. Взломав люк, ведущий в кладовую под ахтерпиком,[68] мы зажгли два фонаря, которые были у нас в шлюпках, и спустились в трюм. Довольно скоро мы отыскали две большие бочки, которые боцман вскрыл своим топориком. В бочках, сделанных из превосходного, прочного дерева, оказались галеты, нисколько не испорченные и вполне пригодные в пищу. При виде их мы — как легко догадаться — испытали изрядное облегчение, ибо нам больше не грозила непосредственная опасность умереть голодной смертью. Кроме галет мы отыскали бочонок с патокой, анкерок[69] с ромом, несколько ящиков с сухофруктами (они, правда, заплесневели от влаги и едва ли годились в пищу), а также бочку засоленной говядины, бочку соленой свинины, небольшой бочонок с винным уксусом, ящик бренди и две бочки с мукой, одна из которых, впрочем, оказалась подмоченной, а также пачку ма каных сальных свечей.

Не тратя времени даром, мы перенесли нашу добычу в кают-компанию, чтобы как следует рассмотреть найденное и принять окончательное решение, что могло годиться в пищу, а что было безнадежно испорчено. Пока боцман с частью команды занимался этим приятным делом, Джош взял двух матросов и отправился на палубу, чтобы поднять из шлюпок наше скудное имущество, ибо из соображений безопасности грядущую ночь мы решили провести на борту судна.

Покончив с этой работой, Джош обыскал расположенный на носу кубрик для команды, но не нашел там ничего интересного, кроме двух матросских сундучков, одного заплечного мешка и кое-каких мелочей. В кубрике, кстати, находилось не больше десяти коек, ибо судно, на которое мы так счастливо наткнулись, было небольшим двухмачтовым бригом с немногочисленной командой. Джош, однако, был несколько озадачен тем, куда подевались остальные сундучки, ибо десять матросов вряд ли могли обойтись всего двумя сундуками и мешком. Впрочем, он не стал доискиваться ответа на этот вопрос; куда больше его интересовал ужин, поэтому Джош поднялся на палубу, а затем снова спустился в кают-компанию.

Пока он отсутствовал, боцман велел матросам привести салон в порядок, после чего оделил каждого парой галет и глотком рома. Такая же порция досталась и Джошу. Пища подкрепила нас, поэтому, утолив голод, мы устроили в салоне что-то вроде военного совета.

Впрочем, прежде мы набили трубки и закурили, так как в капитанской каюте боцман отыскал запас табаку, и только после этого приступили к обсуждению нашего положения.

Найденной провизии, по расчетам боцмана, должно было хватить нам почти на два месяца, даже если не особенно экономить. Не знали мы, имеется ли в трюме запас пресной воды; это было важно, так как вода в ручье была солоноватой и едва пригодной для питья, несмотря на то что мы отошли довольно далеко от моря. Поиски бочек с водой боцман поручил Джошу и еще двум матросам; несколько человек он назначил на камбуз, велев заниматься готовкой, покуда мы будем оставаться на борту брига. Впрочем, он тут же добавил, что к этим делам следует приступить завтра, на сегодняшнюю же ночь нам вполне хватит галет и той воды, которая еще оставалась в шлюпочных анкерках. Вскоре в кают-компании начало темнеть, ибо наступили сумерки, но мы спокойно продолжали нашу беседу, так как счастливая перемена в нашем положении и добрый табак повлияли на наше настроение, вселив надежду во многие сердца.

Прошло, однако, совсем немного времени, когда один из матросов негромко вскрикнул, призывая нас к молчанию; в ту же секунду все мы снова услышали далекий, протяжный вой — тот самый, который так подействовал на нас накануне. Пока мы переглядывались, вой стал громче, и через считанные секунды он, казалось, доносился уже со всех сторон — и источник его был совсем близко! Жуткие звуки врывались к нам сквозь разбитый иллюминатор кают-компании, словно какое-то невидимое существо тяжко стенало, стоя на палубе над самыми нашими головами.

Мы сидели совершенно неподвижно, боясь сказать хоть слово, боясь даже пошевелиться; только боцман и Джош двинулись к люку, чтобы попытаться разглядеть хоть что-нибудь в полутьме, но, ничего не увидев, снова спустились в салон, ибо обнаруживать свое присутствие перед лицом неведомой опасности было бы с нашей стороны крайне неблагоразумно — особенно если учесть, что у нас не было никакого оружия, кроме наших ножей.

Вскоре на равнины опустилась ночная мгла, а мы по-прежнему сидели в кают-компании и молчали, различая друг друга в темноте и в табачном дыму только по тлеющим огонькам трубок.

Не знаю, сколько длилось наше напряженное ожидание, когда над погруженным во тьму пустынным, болотистым краем вдруг пронеслось низкое, глухое рычание, в котором тотчас потонули протяжные всхлипы и стоны. Когда оно смолкло, наступила непродолжительная тишина, затем рычание раздалось снова — намного громче и явно ближе. Услышав этот звук, я даже вынул изо рта трубку, ибо события предыдущей ночи заронили в моей душе столь глубокое беспокойство и страх, что даже хороший табак больше не доставлял удовольствия.

Но, как и в первый раз, рычание подобно раскату грома прокатилось над палубой и смолкло в отдалении — и снова наступила тишина.

Несколько минут мы молчали, слишком напуганные, чтобы что-то говорить или делать, потом боцман, видимо приняв какое-то решение, велел нам перебираться в капитанскую каюту; сам он вместе с Джошем попытался задраить входной люк, что удалось им лишь с большим трудом. Потом они тоже перешли в капитанскую каюту, и мы, заперев дверь на замок, подперли ее для верности двумя тяжелыми сундуками, ибо только так мы могли чувствовать себя в относительной безопасности, зная, что ни человек, ни зверь не смогут ворваться к нам. И все же, как легко догадаться, мы были не совсем спокойны, ибо в рычании, наполнявшем темноту, было нечто демоническое, и никто из нас не сомневался, что во мраке снаружи рыщет по заболоченным равнинам некая злая сила.

Свирепое рычание не смолкало всю ночь; порой оно раздавалось буквально над нашими головами и было стократ громче, чем предыдущей ночью, и я не уставал благодарить Господа за то, что Он даровал нам надежное убежище от преследовавшего нас ужаса.