Дом на краю ночи

К тому времени, когда мы добежали до места сражения, упавший матрос уже поднялся и поспешил на помощь товарищу, но боцман перехватил у него копье и сам напал на чудовище. Он, однако, не пытался повторить удар в туловище, а сделал два быстрых выпада, метя в стебельчатые глаза твари; мгновение спустя ослепленный краб повалился на песок и только беспомощно размахивал в воздухе своей большой клешней.

После этого боцман велел нам отойти подальше, что мы и исполнили в точности, привыкнув беспрекословно подчиняться нашему начальнику, успевшему многими делами доказать нам свою мудрость и дальновидность; только товарищ упавшего матроса настаивал на том, чтобы добить краба и на славу угоститься его мясом, но на боцмана его доводы не возымели никакого действия; он сказал, что тварь еще способна нанести смертельную рану любому, кто окажется в пределах досягаемости ее клешней. После этого боцман велел обоим матросам больше не собирать раковины, а достать рыболовные снасти и попытаться поймать какую-нибудь рыбу с безопасного уступа на склоне утеса, на вершине которого мы устроили наш лагерь; сам же вернулся к ремонту шлюпки.

Лишь незадолго до того, как вечер опустился на наш остров, боцман прекратил работу и велел матросам, которые, закончив носить топливо, собрались вокруг, сложить бочонки с водой (мы решили не поднимать их на утес из-за их немалого веса) под перевернутую шлюпку. Тотчас несколько матросов приподняли борт, а остальные закатили под него бочонки; потом боцман положил туда же брусок, который он так и не закончил обтесывать, и мы опустили шлюпку на место, полагая, что под ней наше имущество будет в полной безопасности.

После этого мы немедленно отправились в наш новый лагерь; за сегодняшний день мы очень устали и могли думать только об ужине. Наверху нас уже ждали матросы, ловившие рыбу; они хотели показать боцману свой улов — большую красивую рыбу, похожую на королевскую макрель, попавшуюся на удочки несколько минут назад. Осмотрев добычу, боцман признал ее съедобной, после чего матросы тотчас принялись потрошить ее и чистить. Как я уже упомянул, эта рыба походила на королевскую макрель и имела полную пасть длинных и острых зубов, назначение которых я понял, увидев содержимое ее желудка, в коем, казалось, не было ничего другого, кроме полупереваренных щупалец осьминогов или каракатиц, которыми буквально кишело море под водорослями плавучего континента. Щупальца эти наши повара бросили на землю, и я имел возможность убедиться, что некоторые из них были весьма длинны, из чего я сделал вывод, что пойманная нами рыба была для этих отвратительных тварей грозным противником, не боящимся нападать даже на особей много крупнее себя.

Пока готовился ужин, боцман попросил нескольких матросов помочь ему натянуть на колья запасную парусину для защиты от ветра, который был столь силен здесь, на вершине, что по временам мы начинали бояться, как бы он не сдул наш костер в воду. Работа оказалась нетрудной, ибо как раз с наветренной стороны от костра вдоль края утеса тянулась одна из тех трещин, о которых я упоминал; матросы забили в нее опорные колья, и вскоре парусиновая стена была готова. Тем временем подоспел и ужин; пойманная рыба оказалась довольно вкусной, хотя, на мой взгляд, ее мясо было, пожалуй, несколько жестковато; последнее обстоятельство, впрочем, не могло иметь большого значения для людей, которые давно не ели досыта (здесь я должен заметить, что начиная с этого дня и до самого конца нашего пребывания на острове мы рыбачили ежедневно, сберегая таким образом наши запасы солонины). Утолив голод, мы устроились на земле, чтобы выкурить по трубочке; нападения мы могли не бояться, ибо нас охраняли высота утеса и неприступность трех его склонов. Тем не менее, после того как мы покурили и отдохнули, боцман объявил нам распорядок ночных вахт: беспечность была не в его характере.

Вечер был уже очень поздний, но у нас на вершине темнота была не такой плотной, как внизу, так что, напрягая зрение, можно было рассмотреть что-то на довольно-таки значительном расстоянии. Мною же как раз овладела задумчивость, и, испытывая острое желание побыть немного в одиночестве, я отошел от костра и встал на подветренном краю утеса. Здесь я некоторое время курил, время от времени бросая тоскливые взгляды на унылые, однообразные пространства плавучего континента, составленного из тины, морской травы и водорослей и тянувшегося, казалось, до самого горизонта. Помимо воли я задумался о смертной тоске, которую довелось испытать морякам, чьи суда оказались в плену этой плотной зеленовато-бурой жижи, да так и не смогли выбраться. Потом мои мысли естественным образом перекинулись на останки потерпевшего крушение судна, одиноко стоявшего среди водорослей сравнительно недалеко от утеса; пытаясь представить себе последние минуты и часы его экипажа, я невольно впал в еще большее уныние: несомненно, отважные моряки в конце концов погибли от голода, а если нет, то их наверняка прикончили одного за другим дьявольские твари, обитающие в бездонной пучине под плотным ковром плавучих водорослей. Но не успел я додумать свою мысль до конца, как на плечо мне легла тяжелая рука; это был боцман, который, догадавшись о моем состоянии (ему и раньше доводилось упрекать меня в чрезмерной подверженности меланхолии), неслышно подошел ко мне сзади и заговорил весьма сердечным тоном, убеждая меня оставить печальные размышления и поскорее вернуться к костру. Именно за эту внимательность — а также за многое другое — я успел полюбить нашего боцмана, который, как мне по временам казалось, относился ко мне с почти отеческой заботой; к несчастью, его сдержанность и немногословие не позволяли разобраться в его отношении ко мне точнее, но я надеялся, что оно именно таково, каким я его себе представлял.

Я не стал возражать и вернулся к огню; моя вахта наступала только после полуночи, поэтому, захватив с собой охапку травы, которая должна была служить мне постелью, я отправился в палатку, чтобы немного поспать.

Я и сам не сознавал, насколько сильно устал, но сон мой был так крепок, что я совершенно не слышал, как часовой звал боцмана, и проснулся только оттого, что рядом со мной вставали с таких же, как у меня, охапок травы мои товарищи. Когда мне удалось наконец разлепить веки, палатка была уже пуста, и я бросился к выходу. Откинув в сторону загораживавший его полог, я обнаружил, что на небе сияет полная луна, которой по причине постоянной облачности мы не видели две предыдущие ночи. Воздух тоже был свежим и прохладным — духота исчезла вместе с унесенными ветром облаками. Все это я, впрочем, отметил почти подсознательно, ибо в эти минуты был больше всего озабочен тем, чтобы определить, где находятся мои товарищи, а также выяснить причину, заставившую их так спешно покинуть палатку. К счастью, выбравшись наружу, я почти сразу увидел их: они стояли тесной группой у наветренного края площадки. В первую секунду я готов был окликнуть их, но вовремя прикусил язык, сообразив, что для них, быть может, было бы предпочтительнее, если бы я не поднимал шума; вместо этого я бесшумно подбежал к боцману, стоявшему чуть в стороне, и шепотом спросил, что случилось и почему все поднялись, как по тревоге, а он вместо ответа показал мне рукой в сторону плавучего континента.

Повернувшись вслед его руке, я всмотрелся в едва освещенные луной бескрайние, призрачные пространства, но поначалу не увидел того предмета, на который боцман пытался обратить мое внимание; лишь некоторое время спустя он попал в поле моего зрения — то был крошечный огонек, едва мерцавший посреди мрачной и темной пустыни плавучих водорослей. Несколько секунд я в изумлении таращился на него, не в силах поверить своим глазам, и только потом до меня дошло, что источник света находится на борту застрявшего среди травы старого судна — того самого потерпевшего крушение парусника, на который я с такой грустью взирал всего несколько часов назад и об ужасной судьбе команды которого размышлял с такими сожалением и печалью. А теперь — вот так чудо! — в окне одной из кормовых кают (так мне, во всяком случае, казалось, хотя обманчиво яркий лунный свет не позволял разглядеть во мраке даже очертаний корпуса) горит свет, зажженный, несомненно, человеческой рукой!

До самого утра мы почти не спали от волнения; снова развели костер и сидели вокруг него, строя догадки одна невероятнее другой и поминутно вскакивая, чтобы удостовериться, что таинственный огонек еще горит. Правда, он погас примерно через час после того, как его впервые заметил наш часовой, но для нас это явилось еще одним доказательством того, что меньше чем в полумиле от нашего лагеря находятся такие же, как мы, человеческие существа, попавшие в беду.

Так мы встретили еще один день нашего пребывания на острове.