Дом на краю ночи

На борту корабля

Когда пришел мой черед заступать на вахту (а моим компаньоном снова стал самый сильный из наших матросов), луна еще не взошла. Весь остров был погружен в непроглядную тьму, освещена была только вершина нашего утеса, где горело больше десятка ярких костров, требовавших постоянного присмотра. Примерно через полчаса после начала нашего дежурства матрос, поддерживавший огонь в кострах с подветренной стороны площадки, приблизился ко мне и попросил пойти с ним: ему показалось, что трехдюймовый канат слегка подергивается, словно люди на корабле хотели передать нам какое-то сообщение. Я ощутил сильную тревогу и сразу спросил, видел ли он, как наши друзья на судне машут фонарем, ведь именно таким способом мы договорились подавать друг другу сигналы ночью. На это он ответил, что никаких огней не видел, в чем я убедился, подойдя вместе с ним к краю утеса; мне, однако, не хотелось обижать матроса недоверием, поэтому я положил ладонь на меньший канат, который мы привязывали на ночь к скале, и сразу почувствовал отчетливые подергивания. Мне даже подумалось, что люди на корабле действительно хотят что-то передать; чтобы убедиться в этом, я бросился к ближайшему костру и, схватив пучок горящих водорослей, трижды взмахнул им над головой, но ответного сигнала так и не получил. Тогда я вернулся к канату и снова взялся за него рукой, подумав, что, возможно, его раскачивает ветер, однако рывки, которые я ощущал, были довольно резкими — примерно так дергается леса, на которую попалась рыба, вот только рыба, способная так раскачать тяжелый канат, должна была быть очень крупной, — и я понял, что на нем повисло какое-то чудовище, выбравшееся из тины травяного континента. В первую секунду я испугался, что проклятая тварь порвет канат; потом подумал, что она, возможно, пытается взобраться к нам, и, велев товарищу смотреть в оба, побежал к палатке, чтобы разбудить боцмана. Когда я рассказал ему о своих опасениях, он немедленно поднялся и вышел из палатки; желая убедиться, что я не ошибся, он положил ладонь на канат и сразу почувствовал его рывки. Тогда боцман велел мне разбудить остальных и расставить их возле костров на случай внезапного нападения, ибо в темноте действительно таилась какая-то грозная опасность; сам же вместе с вахтенным матросом остался возле камня и пристально всматривался в темноту, пытаясь различить врага.

Чуть позже ему пришло в голову проверить и большой канат; проклиная себя за беспечность, он бросился к валуну, к которому был привязан перлинь, однако тот был намного тяжелее и гораздо туже натянут, поэтому боцману так и не удалось с уверенностью определить, пытается ли невидимое нечто оборвать и его тоже. Тем не менее он остался возле большого каната, полагая, что если какая-то тварь повисла на первой веревке, то ничто не мешает ей испытать на прочность и вторую; единственное, что до некоторой степени обнадеживало боцмана, — это то, что к моменту наступления темноты более тонкий канат почти касался поверхности воды, тогда как перлинь был натянут сравнительно туго и, находясь на высоте нескольких футов над слоем травы и водорослей, оставался недоступен большинству ночных тварей.

Почти час прошел в томительной неизвестности; мы продолжали нести вахту и поддерживать огонь, но ничего не происходило, и это было едва ли не хуже открытого нападения. Подбросив в костер, который горел рядом с боцманом, очередную охапку сухих водорослей, я подошел к начальнику с намерением перекинуться с ним несколькими словами, чтобы немного ослабить владевшее нами напряжение, однако когда случайно прикоснулся к большому канату, то даже вскрикнул от удивления: он был натянут теперь гораздо слабее, чем раньше. Когда же я спросил боцмана, какова причина этого явления, он тотчас ощупал канат и был поражен едва ли не больше меня, ибо, когда он в последний раз проверял перлинь — а, по его словам, это было совсем недавно, — тот был натянут туго, как струна, и даже слегка гудел на ветру.

Это открытие нас весьма расстроило, теперь мы почти не сомневались, что какое-то чудовище перекусило канат. Спешно созванные матросы принялись выбирать слабину: нам хотелось убедиться, действительно ли перлинь разорван неведомой тварью, однако, как мы ни напрягали все силы, нам не удалось вытянуть на утес сажени каната. Это обстоятельство немало нас обнадежило; теперь мы могли надеяться, что перлинь цел, хотя никто из нас не мог предположить, отчего он так внезапно провис.

Еще через час или полтора на небо взошла луна, и у нас появилась возможность осмотреть остров и полосу воды, лежавшую между ним и границей плавучего континента, но ни в долине, ни на склоне горы, ни в воде не шевельнулось ничто живое; что же касалось покрытого водорослями участка, то он был сплошь испещрен густыми тенями и рассмотреть меж ними что-либо не представлялось возможным. Как бы там ни было, мы убедились, что никакие дьявольские твари не пытаются вскарабкаться по канатам, чтобы добраться до нас в нашем лагере на вершине утеса, и боцман посоветовал всем, кто был свободен от вахты, отправляться спать. Моя вахта к этому времени уже закончилась; прежде чем пойти в палатку, я еще раз обследовал большой канат (то же самое сделал и боцман), однако причина, по которой он так сильно провис — а в лунном свете мы отчетливо видели, что теперь перлинь уходит вниз гораздо круче, чем накануне вечером, — так и осталась неясной. Если только предположить, что из каких-то своих соображений экипаж судна сам ослабил большой канат; и, придя к такому заключению, мы вместе отправились досыпать.

Ранним утром нас разбудил один из вахтенных, явившийся в палатку, чтобы позвать боцмана; ему показалось, что за ночь судно сдвинулось со своего места и теперь стоит, обратившись к острову кормой. Услышав эту поразительную новость, мы бросились наружу; подбежав к краю обрыва, мы убедились, что часовой не ошибся, и сразу поняли, отчего провис канат! Несомненно, он был натянут слишком туго, и в конце концов судно, на которое действовала вся масса и вся сила натяжения четырехдюймового перлиня, не только развернулось, но и заметно сместилось в нашем направлении.

Через несколько минут мы заметили на корабельной надстройке человека, который в знак приветствия махал нам руками; мы ответили тем же, после чего боцман велел мне скорее написать нашим друзьям письмо и спросить, сумеют ли они вывести судно в полосу чистой воды близ острова. И это приказание я исполнил со всей возможной поспешностью, ибо открывавшаяся перед нами перспектива взволновала до глубины души и меня, и самого боцмана, и, конечно, остальных матросов, поскольку каждый понимал: если экипаж сможет вырвать свой корабль из гибельных объятий плавучего континента, наша мечта о возвращении на родину будет как никогда близка к осуществлению. Трудно, очень трудно было поверить в подобную возможность, но я не мог не надеяться на лучшее.

Когда письмо было готово, мы тщательно упаковали его в небольшой клеенчатый мешок и, привязав к концу линя, дали на корабль соответственный сигнал. Но едва моряки на судне начали вытягивать свой конец, как в траве неподалеку от борта возникло движение, что-то громко плеснуло, и дело сразу застопорилось. Поглядев в ту сторону, я увидел, как их наблюдатель показывает на что-то среди водорослей; потом над его головой вырос султанчик белого дыма, а еще пару секунд спустя до нас донесся треск мушкетного выстрела, из чего я заключил, что матрос выстрелил в какое-то замеченное им существо. Потом раздался второй выстрел, а немного погодя — еще один, и только после этого моряки на судне снова взялись за канат; на этот раз дело пошло без задержек, и мы поняли, что выстрелы достигли цели, хотя и не могли видеть, во что стрелял наблюдатель.

Потом с судна дали знак, что ответ готов и что мы можем вытягивать канат на свою сторону. Мы дружно взялись за дело, однако канат лишь с большим трудом поддавался нашим усилиям; внезапно наблюдатель на судне подал сигнал «стоп выбирать», а сам снова принялся палить из мушкета во что-то скрытое в траве, однако о результатах его стрельбы мы могли только догадываться. Наконец с корабля просигналили, что мы снова можем тянуть, и на этот раз канат пошел легче, хотя и не так легко, как мы рассчитывали, ведь теперь он волочился по траве, будоража ее, а по временам даже погружался в воду. Когда же он наконец преодолел участок водорослей и оказался в чистой воде, мы увидели огромного краба, который уцепился за канат и которого мы благодаря высоте утеса почти подняли в воздух, ибо алчная тварь никак не хотела выпустить добычу.

Увидев это, боцман решил, что могучие клешни краба могут оборвать канат; схватив принадлежавшее одному из матросов копье, он бросился к обрыву, а нам крикнул, чтобы мы тянули медленно и без рывков. Очень осторожно и плавно мы подтащили тварь почти к самой вершине и остановились, как только боцман махнул рукой. Теперь краб висел на канате почти у самого края обрыва, и боцман, взмахнув копьем, нанес твари удар в глаза, как он сделал это в прошлый раз. Краб тотчас выпустил канат и с громким плеском упал в воду у подножья утеса, а боцман приказал нам скорее выбрать остаток каната с привязанным к нему мешком; сам он тем временем тщательно обследовал пеньку, пытаясь определить урон, нанесенный клешнями гигантского животного. К счастью, если не считать небольшой потертости, канат нисколько не пострадал и был все так же крепок.

Вскрыв клеенчатый мешок и достав письмо, мы увидели, что оно написано уже знакомым нам женским почерком, хотя, конечно, женщина писала не от себя, а просто облекала в слова мнение остальных моряков. Из письма мы узнали, что наша догадка была верна и что под действием туго натянутого каната судно разорвало плотное кольцо травы и водорослей, скопившихся вокруг; кроме того, по мнению второго помощника — единственного оставшегося в живых судового офицера, — у экипажа был неплохой шанс вырваться из травяного плена при условии, что все необходимое будет проделано очень медленно, дабы окружавшие корпус спутанные водоросли расступались сами, как только судно начнет двигаться. В противном случае корабль только собирал бы перед собой все новые и новые массы водорослей, способных превратиться в непреодолимую преграду на пути к свободной воде. В конце письма наши друзья передавали самые добрые пожелания и выражали надежду, что минувшая ночь прошла благополучно; я не сомневался, что эти слова были подсказаны мягким женским сердцем, и даже задумался, была ли то вдова капитана или какая-то другая из трех находившихся на корабле женщин. От этих размышлений меня оторвало восклицание одного из наших матросов, заметившего, что моряки на корабле снова начали наматывать на шпиль большой канат, и следующие несколько минут я вместе со всеми с волнением наблюдал за тем, как все сильнее натягивается провисший было перлинь.

Прошло совсем немного времени, когда среди водорослей примерно в двух третях расстояния до корабля возникли какое-то волнение и возня. Потом перлинь поднялся над травой, и я увидел, что на нем повисло не меньше дюжины гигантских крабов, при одном взгляде на которых некоторые из наших матросов не смогли сдержать изумленных восклицаний. Тем временем на корабельную надстройку поднялось несколько вооруженных мушкетами мужчин, которые не мешкая открыли по чудовищам беглый огонь; результатом их меткой стрельбы явилось то, что крабы один за другим выпускали канат и плюхались в тину. Вскоре отважные моряки снова вернулись к шпилю, несколько поворотов — и перлинь поднялся на несколько футов над водой.