Языковая структура

§ 5. Валентность в окружении соседних категорий

В заключение предложенных выше размышлений нам хотелось бы сопоставить новейшее понимание валентности с такими языковыми категориями, которые соприкасаются и часто сливаются с нею, но которые весьма полезно отличать и формулировать отдельно.

Прежде всего валентность слова и вообще всякого языкового элемента раньше никак не отличали от так называемого основного значения слова или элемента слова. Здесь не стоит входить в рассмотрение того, что можно и нужно назвать основным значением слова, существует ли такое основное значение и если существует, то в каком смысле. Однако в настоящее время основное значение слова, как бы его ни понимать, является весьма статической категорией, в то время как валентность слова указывает не только на подвижный смысловой характер слова, но несомненно также и на смысловую динамику валентности. Она не просто есть или существует в слове, но она является его смысловой мощью, ее разносторонней и даже трудно исчислимой семантической потенцией. Валентность слова действительно, можно сказать, есть его основное значение. Но это не просто основное значение, а еще и заложенная в нем потенция весьма разнообразных значений.

Обычно плохо различают валентность слова и его полисемию. Тут – тоже различие в смысле статического элемента или статической картины полисемии и динамической порождающей силы валентности. Валентность есть созидательная мощь подчиненных ей семантических элементов, а не просто семантическое и статистическое их перечисление. И тем не менее, валентность содержит в себе четкую разграниченность подчиненных ей элементов. Это дает основание некоторым авторам понимать лингвистическую валентность как поддающееся количественному определению свойство слова[199]. Дело, однако, заключается не столько в количественном определении свойств слова (иной раз оно столь велико, что не поддается математическому исчислению), сколько именно в смысловом различении отдельных смысловых элементов, которые всегда соблазнительно понять как нерасчлененную массу. Между тем из общей валентности отдельные семантические элементы появляются не только в различной, но всегда и в точно различаемой форме, которую, впрочем, не всегда удается точно формулировать ученому-лингвисту.

Валентность и сочетаемость – тоже очень близкие термины, поскольку валентность также указывает на некоторого рода объединение языковых элементов. Но сочетаемость в обычном смысле слова предполагает семантическую статику каждого из сочетаемых элементов, в то время как валентность требует их семантического становления. Так, например, падежная форма, взятая как валентность или как ее результат, все равно предполагает дальнейшее дробление и уточнение сочетаемых элементов. Если категория родительного падежа в данном языке сочеталась с определенным значением, то это не значит, что такое значение падежа постоянно и неподвижно. Оно тоже является принципом для дальнейших структурно-семантических сочетаний. Родительный падеж является не только одним из многочисленных элементов валентности падежа (ведь разных падежей существует в языках очень много), но и сам обладает валентностью в отношении различных выявляемых им элементов. Так, в латинском языке мы говорим не только о родительном падеже, но и о родительном принадлежности, родительном качества, родительном количества, родительном разделительном, родительном субъекта или объекта и т.д. Поэтому и сочетаемость такого рода падежей в латинской речи, взятая сама по себе, есть понятие статическое, но взятая как порождение слов с более общей валентностью, уже перестает быть статикой и тоже начинает обладать валентностью в динамическом смысле слова.

Но имея в виду валентность слова как указание на его изменяемость, ни в каком случае нельзя сужать этой языковой валентности. Так, например, парадигматическая изменчивость слова, основанная на внесении каждый раз какого-нибудь нового элемента в исходное семантическое сочетание, тоже является понятием достаточно статическим в сравнении с той общей валентностью, о которой мы говорим.

Чтобы как-нибудь обозначить ту большую смысловую потенцию, которая заложена в слове «валентность», необходимо придумать для нее такой термин, который исключал бы всякий намек на пассивный характер и на статику семантических элементов, проистекающих из языковой валентности. Таким названием нам представляется смысловая заряженность. Только с таким пониманием валентности она может быть введена в науку в виде чего-то вполне реального и в то же самое время в виде чего-то безусловно нового. Поскольку часто приходится изучать языки не из живого разговора, но из книг о языке, из грамматик, то язык может представляться содержащим в себе свод тех или иных неподвижных правил, исключения из которых тоже обычно представляются в очень статическом виде. Кроме того, и словари, даже самые подробные, только в самой ничтожной степени отражают подвижность и смысловую заряженность содержащихся в них слов и вообще языковых элементов.

Но живой язык вовсе не состоит ни из каких правил и ни из каких исключений. Можно быть совсем неграмотным и прекрасно говорить на том или ином языке. Уже самый простой разговор одного человека с другим, не говоря уже о других более интенсивных формах использования языка, возможен только потому, что каждое слово и каждый языковой элемент заряжен бесконечным количеством разного рода смысловых оттенков, и мы даже и сами не замечаем, какое огромное количество этих оттенков выступает в наших словах и какое огромное количество этих оттенков должно заключаться в наших словах, чтобы мог состояться самый обыкновенный разговор. Поэтому бесконечная смысловая заряженность каждого языкового элемента является подлинной спецификой языка, и только здесь то неподвижное «основное» значение слова, о котором мы говорили вначале, становится живой и подлинной динамической картиной выражаемых нами мыслей в языке.

В сравнении с этой смысловой заряженностью всякой языковой валентности, парадигматические и синтагматические смысловые оттенки, конечно, представляются чем-то статическим, малоподвижным и указующим не столько на живую смысловую подвижность языка, сколько на статичность результатов их функционирования, получаемых не как «энергия», но именно как «эргон», если употреблять старинную терминологию Гумбольдта. То или иное парадигматическое и синтагматическое множество не есть смысловое движение языка, но есть только неподвижный результат этого движения.

Точно так же нельзя заменить термин «валентность» термином «контекст». Хотя контекстов и существует бесконечное множество, тем не менее самый этот термин звучит достаточно статично и не указывает на смысловую мощь, которая содержится в языковой валентности. Контекст – это тоже результат движения того или другого языкового элемента в тех или иных сегментных пределах, в то время как термин «валентность» уже по самой своей этимологии указывает на исходный и максимально насыщенный момент движения, а не на какую-нибудь вторичную и результативно возникшую точку этого движения.

Таким образом, языковую валентность необходимо отличать от: 1) основного значения слова, 2) полисемии, 3) сочетаемости отдельных языковых элементов, 4) парадигматического и 5) синтагматического множества, 6) контекста и тем самым 7) дистрибуции (которая, как известно, есть не что иное, как совокупность определенных контекстов для данного языкового элемента). Все эти категории вполне реально функционируют в языке, но они отличаются статическим, а не динамически заряженным характером. Не вводить в современное языкознание момента валентности – это все равно, что в естествознании игнорировать ядерную физику и понимать атом в свете тех же самых статических представлений, которые существовали в науке полтораста лет назад.