Языковая структура

3. Ограниченность употребления opt. obliquus

При всем этом необходимо всячески подчеркивать, что закон косвенного оптатива нисколько не нарушает в греческом языке предыдущего закона полной независимости придаточного предложения от главного, а, может быть, только в некоторой степени его ограничивает.

Во-первых, как мы уже сказали, после исторического времени главного предложения можно сколько угодно ставить в придаточном предложении не оптатив, а то наклонение и время, которое требовалось бы в том случае, если бы это придаточное предложение было не придаточным, а главным; оптатив здесь, следовательно, только допускается и, может быть, иной раз желателен, но он тут ни в какой мере не является обязательным.

Во-вторых же, греческий язык весьма любопытным способом вводит еще одно ограничение для косвенного оптатива, которое сводится к тому, что этот последний может заменять собою только индикатив и конъюнктив, т.е. наклонения действительности и ожидания действительности, но никак не наклонение возможности (т.е. оптатив с an) и не наклонение ирреальности (т.е. индикатив исторического времени с an). Это свидетельствует о том, что, согласившись на замену действительности возможностью, грек отнюдь не стал разрешать это в такой мере, чтобы от этого пострадало само различение действительности и прочих видов модальности. Если бы в греческом языке можно было решительно всякий модус придаточного предложения заменять после исторического времени управляющего глагола оптативом, то мы уже утеряли бы возможность понимать со всей точностью, какой именно модус заменен в каждом отдельном случае. И то обстоятельство, что замене подвергаются здесь только наклонения действительности и ожидания, а прочие модусы остаются незамененными, это вполне гарантирует нам, что оптатив придаточного предложения после исторического времени главного предложения имеет всегда только строго определенное отношение к действительности, а не вообще какое ни попало. Тут мы находим другое ограничение закона косвенного оптатива; и это ограничение, очевидно, имеет все тот же смысл, а именно обеспечение в нетронутом виде ясных объективно реальных связей даже и в тех случаях, когда вместо этих последних разрешается проведение связей формально грамматических.

Наконец, и само субъективное понимание косвенного оптатива, т.е. понимание его как представления субъекта, действующего в главном предложении, тоже не является вполне безоговорочным. В некоторых старых руководствах по греческой грамматике в этом смысле выставлялась следующая характеристика косвенного оптатива, которая нам представляется правильной. В них говорилось, что когда стоит конъюнктив в косвенной речи после главного времени управляющего глагола, то он, как наклонение ожидания, является выражением субъективного настроения лица, говорящего в главном предложении, так что в этом конъюнктиве сказывается точка зрения на соответствующее событие, принадлежащая именно субъекту главного предложения, но никак не автору, пишущему это предложение. Когда же в главном предложении стоит историческое время и в придаточном стоит оптатив, то здесь, как говорилось, оптатив, как наклонение чистого представления, выражает уже не точку зрения субъекта главного предложения, но точку зрения самого автора этого предложения, поскольку для автора все, что относится к прошлому, по большей части, конечно, есть только некоторого рода образ или представление, а не то, что он сам живо ожидает и к чему сам непосредственно стремится. При таком понимании косвенного оптатива, он почти окончательно теряет свою субъективную природу и становится вполне естественным способом рассмотрения прошедших событий, в которых изображающий их автор сам непосредственно не принимает никакого участия.

Так, когда мы читаем у Софокла (О.R. 1161)

all’ eipon, hōs doiēn pallai –

«Но я уже сказал, что я давно дал»,

то оптатив doiēn – «дал» вовсе не обязательно понимать как только субъективную мысль лица, говорящего в главном предложении. Скорее это есть точка зрения самого автора и, следовательно, и читателя этой фразы, для которых это «давание», конечно, есть только образ тех или других когда-то бывших мыслей или действие лица, говорящего в главном предложении. И для автора, и для читателя это вполне естественно. Другое дело в этих случаях – конъюнктив после главного времени управляющего глагола. Если мы скажем: «Мы кормим собак, чтобы они охраняли (phylattōsin) жилища», то этот последний конъюнктив выражает непосредственное ожидание и прямую цель при тех или иных действиях субъекта, выраженного в главном предложении. Если же мы скажем: «Мы кормили собак, чтобы они охраняли (phylattoien)», то для произносящего эту фразу, действие в главном предложении отошло в прошлое, а цели, которые были достигнуты этим действием, тоже перестали быть реальной действительностью и превратились только в простое представление или чистую возможность. Поэтому здесь в придаточном предложении и оптатив.