Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы

Поединок роковой…

Любовь, любовь — гласит преданье —

Союз души с душой родной —

Их съединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И… поединок роковой… Ф. Тютчев, «Предопределение»

Эту историю рассказала мне женщина сорока с лишним лет; лёт ее слов способен был растопить лед самого зачерствелого сердца. И дело, пожалуй, не столько в горячности повествования (хотя и в горячности, разумеется, тоже), сколько в феерической фактуре фортуны, фортели свои выкидывавшей с ловкостью фартового фокусника; что ни фортель-то фокус, и каждый раз не понимаешь, как это произошло, как тебя обмишулили — ведь смотрел во все глаза, следил за каждым движением. Ан нет! — проморгал, не заметил, не увидел, и грузные голуби вылетают из дырявой шляпы, и трость рассыпается в воздухе бумажными цветами, и лента меняет цвета, свивается вдруг в корабельный канат. А тебе остается удивляться сотворенному действу — так извилистые жизненные коллизии затмевают изощренно захватывающий дух вымысел; даже тот вымысел, над которым ас русской поэзии готов облиться непритворными слезами.

Впрочем, слезами горю не поможешь, ничего не изменишь: история завершилась, обрела свою законченность, и можно взирать на нее лишь в качестве праздных соглядатаев или завидовать тем, кто оказался вовлеченным в пучину бушевавших когда-то страстей.

— Я не помню точно, где увидела его впервые, не помню, — так начала рассказ внезапная визави; голос ее был мягок, ровен и спокоен; она сидела на кресле с сигаретой в руках, длинные густые волосы собраны в аккуратный пучок и перехвачены черной ажурной лентой; все дышало в незнакомке изяществом, простотой и аристократизмом. Она затянулась, выпустила с наслаждением несколько колечек дыма и повторила задумчиво:

— Нет, не помню. Но помню, что мной овладел тотчас охотничий азарт. Я как с цепи сорвалась, понимаете?! Я решила, что этот мужчина будет моим, во что бы то ни стало! Я была одновременно и охотником, и гончей, я гнала его, по пути расставляя остроумно расставленные силки, я трубила в охотничьи трубы от охватившего меня азарта.

Да, ситуация осложнялась тем, что мой возлюбленный был женат и, как мне казалось вначале, любил свою жену, ею были заняты его голова и сердце.

Три года я гналась за ним, вы не поверите — три года, я сражалась за своего мужчину во имя единственной настоящей любви… Три года попыток завоевать его, завершить этот поединок в свою пользу… Хотя про пользу-это не совсем верно, польза — это пустое спортивное слово.

— Но попытка — не пытка? Не правда ли? — сказал я.

Она метнула в меня быстрый взгляд, и, если бы он был копьем, то пронзил бы меня насквозь, пришпилил бы к стулу, как пришпиливают бабочек в коллекцию.

— Попытка превращается в пытку после пятого повтора, — она нервно сбила пепел с сигареты, не замечая, что он полетел на ковер, мелькнув серебристой пылью, — второй раз, третий, четвертый, еще — вроде бы — есть незримая надежда, что результат — вот-вот — появится, не замедлит себя ждать. А после пятого раза пропадает надежда и появляется кураж. Он, собственно, и привел к тому, что через три года я сочеталась законным браком со своим избранником, а свадьбу восприняла как награду «За проявленную доблесть любви». Я упивалась страстью, думала, что, наконец-то, нашла то, к чему стремится каждая женщина — счастье, сопряженное со страстью, счастье, завоеванное, как трофей в бою. Я была счастлива…

— А он?

— Что «он»? — не поняла она.

— Как воспринял брачный союз ваш избранник?

— Мы были счастливы, — молвила она тихо, — но счастье так скоротечно. Для нас оно оборвалось тогда, когда выяснилось, что у мужа не может быть детей. Нет, мы не сдались сразу, боролись, как могли: бегали по врачам, посещали самые знаменитые клиники, консультировались у известных специалистов, но ответ был одним и тем же, и звучал как приговор осужденному: детей у мужа быть не может.

Она вдруг остановилась, вновь глянув на меня в упор:

— Как вы думаете, самым страшным было для нас известие о бесплодии моего мужа?

— А что-то еще может быть страшнее? — удивился я.

Она засмеялась, и смех этот был неприятен ей самой:

— Может! Потому что самое ужасное ждало нас впереди. Я вам не сказала главного: у супруга остался сын от первого брака, его сын.

— Мало ли что случается, — возразил я, — возможно, впоследствии природа дала сбой, что и отразилось на его здоровье.

— Если бы так! — воскликнула рассказчица. — Но вся проблема заключалась в том, что он вообще не мог иметь детей, ни до первого брака, ни после него! И вот тут, как топор в воздухе, повис вопрос: как тогда объяснить рождение его сына?

— Помните, был такой старый анекдот времен восьмидесятых, — попытался я разрядить обстановку, — из писем в редакцию. «Здравствуйте, уважаемая программа “Абэвэгэдэйка”! Пишут тебе Вовочка Развозов из Рязани и Ленечка Цивин из Винницы. Нас интересует, а кто сочиняет политические анекдоты?» — «Отвечаем: этот же вопрос интересует Юрика Андропова из Москвы…

— Я напрасно решила, что выиграла поединок, — она даже не отреагировала кивком головы, — на самом деле, противник просто взял тайм-аут, затаился, чтобы нанести удар, и этот удар был нанесен расчетливо и хладнокровно. Я воочию убедилась в том, как сложна и непредсказуема мужская психология. Он был счастлив со мной, он забыл свою первую жену, вытравил из памяти своей ее имя. И сообщение о том, что он бесплоден, а сын не от него — должен был бы уверить его в правильности совершенного поступка! А что получилось на самом деле? Его стала убивать медленная боль, в его сознании не укладывалось, что бывшая жена изменяла ему, его самолюбие не захотело мириться с поражением, и оно взбунтовалось, оно давило его, трепало, как щенка, который даже не в состоянии был отпискиваться! Ничего не помогало: наша любовь рушилась, счастье рассыпалось, расщеплялось на атомы иллюзии.

— И что же дальше?

— Весь процесс был настолько сложен для него и мучителен, что он не выдержал и ушел.

— А потом вернулся?

— Он уходил и возвращался шесть раз, шесть!

Последний его уход оказался настолько болезненным, что я решила быть с любым другим, с кем угодно, но не пускать его назад, никогда. Я говорила себе, что обманула сама себя, думая, что завоевала мужа, а он все время стремился вернуться к той, к другой, кто его обманывал и изменял ему в открытую.

— Да, вот и пойми нас, мужчин…

— Вот и пойми… — эхом отозвалась она. — Прошло пять лет с тех пор, как мы познакомились, и я опять осталась одна, но ненадолго. В течение года мой муж пытался вернуться ко мне, он рвал и метал, ходил за мной по пятам, следил за мной, умолял о прощении, на него было жалко смотреть, и он действительно довел себя до инфаркта. Ему исполнилось тридцать семь лет, когда сердце не выдержало. Я чувствовала себя виновной…

— Виноватой… — попытался поправить я собеседницу.

— Нет, именно виновной! И в то же время хотела защитить себя от всех перипетий.

— Удалось?

— Нет, я не выдержала, и мы сошлись через год. И мы прожили вместе еще два года-два года нормальной жизни.

Она помолчала, а затем продолжила:

— Но и это время закончилось, когда муж заболел: рак желудка, да еще и, как говорят медики, не операбельный…

— Сколько он прожил?

— После того, как поставили диагноз, год и восемь месяцев.

— Да-а-а, — протянул я, — даже и не знаю, что вам сказать в утешение…

— Десять лет… — не отвечая на мою реплику, заметила она, — десять лет глупых недоразумений, ссор, обид, боли…

…Я вышел в прихожую, чтобы проводить гостью, и, уже стоя в дверях, она неожиданно обернулась:

— Знаете, хочу на прощанье сказать вам об одном очень важном качестве моего характера — оптимизма. Да, это верно, что довольно-таки часто я чувствовала себя одинокой среди многочисленных друзей и людей, которые меня всегда окружали, а также мужчин, которым я нравилась… С юных лет я верила, что Бог посылает мне испытания для того, чтобы подготовить меня к чему-то необыкновенному и настоящему. Думаю, это помогло мне и пережить все, что произошло со мной, а испытания, выпавшие на мою долю, сделали меня сильнее и лучше.

— Лучшее — враг хорошего! — пробормотал я себе под нос.

— Что-что? — не поняла она.

— Это я так, отвечаю собственным мыслям, — пояснил я, — прощайте.

— Да, — согласилась она, — прощайте. И простите меня, если можете…