Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы

Волчьи ворота

Все корпуса куриного производства рухнули в одно мгновение и были спрессованы с глиной и черноземом. Погибающий город скрежетал и корчился в своей агонии, и не было в мире ничего, что могло его спасти. Дм. Липскеров, Сорок лет «Чанчжоэ»

…Волки здесь водились тогда, когда города еще не существовало, и сухой, порывистый ветер, пролетев со свистом меж высокими холмами, вырывался на простор, к морю, а вслед за ним воровато вился волчий вой.

Значительно позже, когда город стал неумолимо вползать, как паук, на свободную прежде от людей территорию, волки стали медленно отступать, пока не исчезли вовсе.

Правда, как говорил окраинный люд, по ночам, иногда, можно было слышать тягучую волчью песнь, доносившуюся невесть откуда. То ли прошлое это выло по-волчьи, то ли настоящее перекликалось с будущим-кто его знает. Но город тайком, словно проклятье, носил второе прозвище — «Волчьи ворота».

А может, еще и потому, что нравы здесь были издавна волчьи, и властители обладали недюжинной волчьей повадкой, и жрали друг друга похлеще волков, и слабых задирали, как ягнят, и перед вышестоящими дружески виляли хвостом и скалили вслед острые зубы.

За всю историю своего существования город пережил лишь раз некую пору расцвета, точнее, намека на блестящую будущность, прочную перспективу. Но, увы, длилось это недолго. Хотя и успели предприимчивые люди, допущенные к деятельности на короткий срок, построить водопровод с удивительно чистой питьевой водой, возвести удивительные архитектурные сооружения, написать прекрасную литературу, посадить красивые сады.

Перечитав написанное, он оторвался от компьютера и откинулся на спинку кресла.

— Ну что, милый, как идет работа? — спросила она, ставя на стол стакан с горячим чаем.

— Ты знаешь, честно говоря, не очень… — признался он. — Все кажется каким-то искусственным, надуманным, вымученным. Что-то мешает мне, но не пойму-что.

— Можно я посмотрю? — она села ему на колени, обняла его одной рукой, а другой изредка трогала мышку, ведя курсор вдоль текста.

Спустя время он поинтересовался:

— Есть какие-то соображения?

— Я вдруг подумала, — она встала с его колен и нервно прошлась по комнате, — а почему бы тебе в этот город не напустить жирных крыс, шныряющих по подворотням, и стаи мух, заполоняющих город летом? Там и в самом деле жирнющие крысы по подворотням шастают… Ну, а мухи — это наверное, по ассоциации с Тарковским — помнишь ведь, «по щеке сползает муха, отвечает мне старуха…»?

— Подожди-ка, — пробормотал он, уставясь в экран, а пальцы уже, как ловкие пройдохи, забегали по клавиатуре.

К написанному прежде прибавился еще один, небольшой кусочек:

Но все прекратилось вмиг, когда черев Волчьи ворота торжествующим маршем вошли крысы.

Может быть, это были волки-мутанты, может быть, это был особый вид крыс, но с тех самых пор крысы в городе не переводились и жили они по своим, волчьим, законам.

Она перечитала новые строчки и вздохнула.

— Не знаю, но, видимо, чувство омерзения по отношению к этому городу у меня слишком сильно… Я туда каждое лето, как на каторгу, еду… Если бы не родные — ногой бы туда больше не ступила… Я ведь когда там бываю летом, вообще стараюсь на улицу носа не показывать…

Она помолчала и добавила:

— Слушай, почему бы тебе не сделать гниющий город узнаваемым и превратить его в до тошноты омерзительное место?.. А ты что пишешь? «…И свой последний вечер я снова провожу с друзьями — снова мы шастаем по знакомым улицам, слоняясь, словно призраки в замшелом вакууме.

Пустынный выморочный центр города окружает нас, как замок теней, прошлое привидений. Всего лишь полночь, но — никого вокруг, ни-ко-го.

Мы поднимаемся вверх по бывшей улице Красных Комиссаров, проходим мимо здания Академии наук, минуем университет, институт народного хозяйства, оглядываемся на здание городской думы и попадаем во владения старого города — с его извилистыми улочками, которые ведут к огромной, похожей на шахматную ладью, сторожевой башне. Она всегда искусно подсвечивалась прожекторами, но сегодня темнеет, устремляясь ввысь, и суровым контуром прорезает воздух.

— Странный пустой город, — говорю я.

— И город не тот, и люди не те… — подхватывает Илья.

— И мы стали другими… — заключает Джамиль».

Она замолкает.

— Тебе не нравится? — осторожно спрашивает он.

— У нас разные счеты с этим городом, — говорит она, помолчав. — Ты видишь его в розовом флере воспоминаний. Иногда позволяешь себе какое-то сожаление, усталость, печаль. А у меня-свой, эмоциональный, счет, у меня свой список обвинений. Этот чертов город сломал мне жизнь, его прошлое до сих пор давит на меня, как тяжелая могильная плита. Нет у меня никаких светлых воспоминаний, сплошная тьма египетская на сердце…