Полудержавный властелин
Читать книгу "Полудержавный властелин"
Глава 15 — Северная одиссея
До Карго Поля между ночевками еще могли попадаться села и деревни, а уж дальше одна надежда добраться до жилья, пока не упадет ночь. Оттого и лошадей Илюхе дали молодых и крепких, и припасу не пожалели, и проводников выделяли, да еще прибились к его веренице новгородские молодцы, коим тоже было дело у Студеного моря.
Поначалу, в обжитых местах, попадались обычные волчьи семьи из матерой пары, трех-четырех переярков, да стольких же прибылых, почти волчат. На людей они смотрели издалека, не приближаясь, а стоило подъехать, уходили в лес. Но чем северней забирался сын боярский Головня, тем волки подступали ближе. И вот, когда до Шенкурского посада оставалось полдня пути, Головню со товарищи встретила здоровенная стая, с испугу показалось, что голов в сорок. Злые и настырные, они развернулись полукругом и понемногу догоняли сани и возки.
Кто мог, вытащил рожны да луки, проверил справу — волк зверь опасный — и ждали. Кони храпели, испуганно косили туда, где над снегом неслись серые тени и рвались вперед. Больше лошадей испугался Ставрос, грек-корабельщик, коего Илюха должен был довезть до места волею великого князя.
— Сколь огромны… — потрясенно вымолвил крючконосый.
— Шерсть дыбят, — крякнул с облучка ямской возница, — но молодые еще, матерые-то поболе будут. Н-но!!!
Тренькнула тетива — первая стрела ушла впустую.
— Не стрелять! — крикнул Илюха и повторил, обернувшись в другую сторону с шедших посреди саней. — Подпускай ближе, бей только наверняка!
С волками он имел дело с детства, лесов и в родном Ополье хватало, но здешние действительно были зело велики, особенно один с подпалыми боками.
— Молодые, без матерых, — пробило ямского на разговоры, — снег глубокой, вот и огододали, на людей нападают, прости Господи!
Снова щелкнул лук и Головня собрался было наорать на нарушившего приказ, но увидел, как сбился с хода и покатился кубарем поймавший стрелу волчара. С задних саней ощерился крепкими желтоватыми зубами крещеный татарчонок Аким:
— Не боись, бачка, сызмальства промаха не даю!
Но волков это не остановило, они все так же целеустремленно, сверкая круглыми желтыми глазами шли на махах по бокам каравана, отчего кони плохо слушались возниц и норовили прямо выпрыгнуть из постромок.
Вырвавшийся вровень с последними санями серый, почти неотличимый от остальных, наддал и уже подобрался, норовя прыгнуть на лошадь, но возница привстал и жахнул наглую зверюгу кнутом, сбив его с хода. Волк споткнулся, покатился кубарем под лапы своры, на мгновение возникла куча-мала, но грызня почти сразу прекратилась и стая кинулась наверстывать упущенное.
— Давай! — гаркнул что было сил Головня, когда волки подобрались на десяток саженей.
Три стрелы ушли мимо, но две попали — серые клубки с визгом отстали от погони. Подпалый, углядев впереди большую прогалину, даже поле, принялся издалека обходить караван, чтобы зайти с головы.
«Умен, дьявол! Пугнет передних лошадей, вспятит и хоть одну, да поспеют зарезать!» — успел подумать Илюха, но беда пришла сзади, где возница не совладал с упряжью и без того напуганный волками и криками людей конь заступил постромки, запутался, подсек ногу и… свалился.
— Стой! Стой! — заполошно кричал возница, а Аким, ругаясь по-татарски, все так же высаживал стрелу за стрелой.
— Стой! Лошадей береги! — сиганул в снег Илюха, ухватив сулицу.
От толчка сани вильнули, затем подпрыгнули на ухабе и, прежде чем они остановились, в сугроб выпал Ставрос. Он сразу же заверещал на греческом «Кирие элейсон ме, Кирие элейсон ме!», и Головня на бегу отстранено успел подумать, что грек беспрестанно повторяет Иисусову молитву — «Господи, помилуй!».
Сбоку напрыгнул крупный двухлетка, и Головня успел принять не нажившего ума зверя на острие сулицы и отбросить завизжавшее тело в сторону, когда его нагнал Затока Ноздрев, успевший опустошить колчан.
Втроем с Акимом они сошлись с волками у лежавшего на боку и бешено бившего копытами коня, но волков просто было больше — один поднырнул, метнулся к жертве и клыками распорол горло. Истошный конский визг резанул уши, на снег хлестнула тугая струя крови. Волки, бросив все, кинулись к туше и мгновенно разволокли еще подрагивающую плоть на парящие куски — мясо, кишки, печень… В кучу вломился подпалый, пробиваясь к своей доле и сверкая круглыми желтыми глазами.
Илюха зло сплюнул, но, оглядев поле, выдохнул — дюжина серых издыхала или уже подохла на коротком пути от леса, зарезанный конь успел-таки раскроить башку самому невезучему или самому голодному хищнику, сзади люди Головни широкой цепью гнали последних волков, не успевших дорваться до мяса и били им вслед стрелами.
Паленый поднял измазанную кровью лобастую морду и прямо посмотрел Илюхе в глаза. Илюха, подняв сулицу, шагнул вперед — волки, недовольно урча и облизываясь, отступили на шаг. Злость от потери хорошего коня заставила Головню сделать еще шаг, но его дернул за плечо сощуривший и без того узкие глаза Аким:
— Не стоит, считай, малой ценой отделались.
Вздохнув, Илья понял, что татарчонок прав — волков не добьешь, отбегут, да и лошадь не вернешь, и людей потерять можно… Быстро перекидав груз с саней, повыдергивав стрелы, до которых было проще добраться и оставив позади почти объеденный скелет, они снова тронулись вперед, ругаясь и хвастаясь…
Но издевательски-наглый взгляд волка Илюха запомнил.
В путешествие к самому Студеному морю сын боярский Головня попал неспроста. Так его расхвалили владыко Авраамий и Симеон-иеромонах, что покоя с возвращения в Москву и не было. То розыск Шемяки по делам Шуйских, где пришлось и кое-кого из суздальской родни прищемить, то учеба в Андрониковом монастыре под полурусский язык греков-номикосов, то поездка с Фомой Хлусом дабы сдать бывшего митрополита «за приставы»…
Умеет князь своих верных слуг нагрузить так, что не вздохнешь — но зато и награждает щедро. Илюха поерзал, теплее укутываясь в медвежью полость и вспоминая новообретенную вотчину, отобранную Василием Васильевичем у казненного злодея Чуркина, терем свежесрубленый и радость мужиков, с которых сняли непосильные оброки. Работы еще непочатый край, но опять же, княжьей волей туда приехал монах от самого Дионисия, троицкого келаря, налаживать хозяйство. Ну, не только к нему, еще и к Добрынским и к прочим соседям, но к Илюхе первому.
Потому как Илюха теперь старым слогом покладник, а новым — постельничий. Да и обилия князь не пожалел — почитай, вся одежка, от исподнего до кафтана и медвежьей шубы новая, на Хамовном дворе сотканная и сшитая в мастерских великой княгини. И сабля доброго устюжского уклада тоже новая, а что в простых ножнах — дело наживное, серебро у Головни теперь водилось, можно заказать покрасивее, как вернется.
И шапка у него новая, и сапоги, что сафьянные, что валяные — сверху донизу одел своего верного слугу князь, снабдил припасом да и отправил на полуночь.
Из Москвы выехали с верховыми, что всю дорогу скакали справа и слева от возка с иноком Меркурием, время от времени меняясь, чтобы погреться в санях или даже в возке, где стояла жаровня.
Инока Меркурия везли на покаяние аж в Кириллов монастырь, к Белу-озеру, на Шексну. Почему туда? Так преподобный Кирилл, когда помирал, вверил попечение обители сыну Донского, Андрею Дмитриевичу Можайскому, вот и везут, так сказать, по-семейному — еще месяц назад Меркурия звали Иваном Андреевичем и был он удельным князем. Но умышлял на братьев своих двоюродных Василия и Дмитрия, ковы строил да злобствовал, потому и пострижен насильно и сослан в дальний монастырь под надзор игумена Трифона.
Сквозь Москву тогда многие бояре со своими воями да послужильцами шли на заход, на Смоленск и дальше, в подмогу князю Дмитрею Шемяке, так что появление Ивана Можайского с дружиной никого не удивило — разве что он ехал на восход, но мало ли, какие у князей дела. Встретил его Василий Васильевич по-княжески — на пиру всю дружину знаменитыми московскими наливками потчевали, потчевали, да и упоили. Потом растащили по горницам, попутно избавив от оружия вплоть до засапожников, да уложили спать за крепкими затворами. А самого Ивана Андреича Фомка Хлус да Илюха Головня ночью растолкали и под белы руки довели до думной платы, освещенной неверным дрожащим светом дюжины свечей. Можайский князь, хоть и ругался, и страшными карами угрожал, но как увидел посеченную рожу Волка, ничего доброго не предвещавшую, так и замолк.
— Скажи мне, братец, — начал тогда Василий Васильевич тихо-тихо, так, что Иван весь напрягся и подался вперед, чтоб услышать, — тебе корзно[31] плечи не жмет?
— Не жмет, — несколько растерянно ответил можайский властитель.
— А притолоки в твоем тереме не низковаты?
— Нет…
— А то гляди, можно ведь и на голову укоротить, — зловеще уставился Ивану в глаза великий князь.
— Да что ты несешь? — вскрикнул было Иван, да от волнения дал петуха и даже как-то сжался, став меньше и младше брата, коего был лет на пять старше.
— То не я несу, а бояры твои, да кое-кто из московских, да галицких, да недобитки шуйские. На-ко вот, почитай.
На столе появился десяток допросных листов, которые Илюха помнил с розыска, недавно учиненного Хлусом.
Андреич шагнул к столу, взял один, другой, схватил третий, заголосил горячечно:
— Поклеп! Поклеп и клевета! Оговор!
— Поклеп, говоришь, — печально усмехнулся Василий Васильевич, — мне что, тебя с очей на очи с видоками ставить, как последнего татя? Они ведь все под крестное целование подтвердят.
И сник князь можайский, а из соседней палаты уже выходили иноки для чина пострижения, и зазвучал тропарь:
— Объятия Отча отверсти ми потщися, блудно бо мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце. Тебе бо Господи, во умилении зову: согреших, Отче, на небо и пред Тобою.
А потом новопостриженному иноку Меркурию объявили волю митрополита Ионы — пребывать на покаянии в Кирилловом Белозерском монастыре. И приставом с ним отправили Илюху — все равно к Студеному морю ехать, вот по дороге заодно и довезет. Так что сын боярский не увидел ни нового наместничества вместо Можайского удела, ни разрядов по Берегу, где по слову князь-Василия устраивали службу по-новому, ни даже посольства от Седи-Ахмата.
Новости эти догнали его в Ярославле, в гостях у Александра Федоровича Брюхатого. Вернее, у великокняжеского наместника Ивана Чешка — княжество Ярославское Брюхатый продал Василию Васильевичу за ежегодную выплату серебром, чем князь-Александра был весьма доволен.
— Так малую вотчину я себе оставил, — не чинясь, потчевал великокняжеского посланца бывший ярославский владетель, а ныне вроде как боярин, — а все заботы скинул.
Илюха спрятал улыбку в бороду — ловко князь-Василий уделы прибирает, у кого за измену, у кого вот так выторговывает. Да и Шемяка тоже вместо князей наместников ставит, оба идут витовтовым путем. Оно для государства лучше, прямая воля князя сверху донизу, да только не по старине. Хотя Брюхатый вполне доволен.