Полудержавный властелин

Глава 12 — Извержение из сана

Всю неделю после Яблочного Спаса стояло вёдро. Мы мотались по Берегу и обливались потом, а у меня в голове звучало «Причиной аномально жаркой погоды в регионах Центрального федерального округа стали теплые воздушные массы на на западной периферии африканского циклона». Ну, или аравийского. Но в силу отсутствия метеорологической службы нет у нас никаких циклонов, все проще — жару бог послал.

И потому надо молиться, чтобы не выжгло посевы, чтобы не случилось пожаров, чтобы не пала на землю засуха… А когда льют дожди неделями — молиться, чтобы не вымочило рожь, чтобы не затопило деревни, чтобы не сгнили от сырости припасы… Слишком слаб пока человек по сравнению с природой, вот и приходится бить поклоны у икон, применять своего рода психотерапию — надоедать богу комариными просьбами. Словно нет у бога других забот, чем два градуса температуры в медвежьем углу заштатной планетки третьесортной галактики.

Хотелось бы, конечно, чтобы эта жара стала окончанием того самого малого ледникового периода, но это вряд ли. Глобальные изменения климата за год не происходят, тут лет бы за сто управиться.

Объехали мы несколько крепостей и станиц по Берегу, посмотрели на новые стены и башни в Коломне, не обошлось и без княжеского суда — как же, «вот приедет барин, барин нас рассудит» вовсе не Некрасов придумал. Истцам не надо тащиться до высшей судебной инстанции, она (в моем лице) уже здесь. Ну и волокли на разбор все, что не попадя: имущественные споры, старинную вражду, лишние или невыполненные повинности. Хорошо я собой грека-номикоса взял, с обстановкой знакомится, он полдюжины интересных дел записал. А вот парочку сутяжников я сослал в пермские края — пусть там решат, стоило ли таскаться по всем судьям с делом, которое очевидно можно решить полюбовно. Но нет, пошли на принцип. Ну и я следом тоже на принцип пошел.

Уже во владениях шурина, под Серпуховом жара достала так, что я плюнул на традицию не лазать в воду после Спаса и с малой свитой метнулся к Оке. Рынды мигом сыскали мелкое место, мы разом поскидали пропотевшие рубахи и с гиканьем кинулись в воду. Чуть ниже по течению коноводы расседлали и загнали в реку повеселевших лошадей.

Под жизнерадостные крики молодых балбесов я наплавался, наплескался и вылез не бережок. Орали и дурачились рынды, ржали и фыркали кони, тело дышало и малость отошло от жары. Лепота…

Так и грелся бы дальше, да из прибрежных кустов на микропляжик выехали четверо всадников. Один на крупном жеребце, при полном параде, несмотря на жару: суконный кафтан, шапка, сабля на боку. У остальных татарские лошадки, да и одежка у них попроще, и сапоги поплоше. Видать, местный сын боярский или какой еще мелкий начальник, с послужильцами.

— Сторожа говорят, здесь чужие людишки вертятся, — начал он с ходу.

— Бывает вертятся, бывает крутятся, всяко бывает… — лениво ответил я, поворачивая под солнце необсохший бок.

— Голова послал, проверить.

— Проверяй, — после купания, смывшего пот и дорожную пыль, спорить и тем более вставать совершенно не хотелось.

— Так чьих будете? — подъехал он еще ближе, что называется, вперся в личную зону, заслонив конем солнце.

— Московские, — вздохнул я и принялся натягивать исподнее.

Сзади неслышно появился Волк, за ним понемногу собиралась в кучу свита, вылезали из воды и торопливо одевались рынды. Один из послужильцев, похоже, уже въехал, что шелковое белье вещь в наших краях редкая и все не так просто, как кажется. А вот его начальник все еще пер буром:

— Ты как следует сказывай, чьих будете? Кто послал, что делаете? Мне голове отчет давать!

Я надел портки, сапоги (а послужилец, зуб даю, отметил и хороший сафьян, и узоры по голенищам), влез в расшитую льняную рубаху и накинул перевязь с саблей.

— И встань, когда с береговым прикащиком говоришь!

Мда, кто же его такого в начальники определил? По родству, что ли? Остальные, вон, фишку уже просекли — отследили, как рында подал саблю в дорогих ножнах, с каменьями, да и вокруг уже сколько народу собралось, поди не заметь…

— Ты бы выражения выбирал, прикащик, — я шагнул поближе и придержал его коня за уздцы. — С людьми надо общаться вежливо, тем более, с незнакомыми. И не надо мне тут рыло корчить!

Последнюю фразу я сказал, уже поднимаясь в седло — коноводы подвели мне Скалу, а свита собралась целиком. Кто успел вздеть опашень персидского шелка, кто мурмолку с жемчужной запоной и прикащик, наконец, допер, что человек во главе такого десятка всяко не меньше положением, чем береговой голова, а то и сильно больше. Шапку Мономаха, что ли, с собой таскать, как доделают, чтоб сразу было видно ху из ху…

Басенок, наконец, задавил душивший его смех и гаркнул:

— Шапки долой! С великим князем говоришь!

Многословные и сбивчивые извинения берегового прикащика я отмел движением руки.

— Скачи к голове, доложи, что скоро буду. Стой, вот этого, — я указал на сообразительного послужильца, — с нами оставь, дорогу покажет.

Красный как рак сын боярский исчез практически мгновенно, ну и мы потихоньку тронулись следом, проводнику я показал на место рядом с собой.

Береговой поместный сторож, как следовало из названия должности, был помещиком. А учитывая, что его отец прозывался Ноздрей — то помещиком Ноздревым. Только по имени не Василием, как у Гоголя, а Затокой. Его-то я и расспросил про житье-бытье.

— Испоместили два года как, — поначалу настороженный, он понемногу отошел и отвечал охотно. — Восемь десятков четей, пахотной землицы половина, не добра, и не худа, так, в середке.

— Порядье заключил?

— А как же. Анфим с семьей, да Упадыш с семьей, с первого же года. Да только Анфим все одно осенью уйдет.

— Почему?

— Говорит, примучиваю сильно.

— Что, оброк высокий? Или барщины много?

— Какое там! Я частью сам пашу, с меньшим братом, тринадцать летов ему, еще не поверстан. А жалится… Я что в Серпухове на учении приказали, то и делать заставляю — каливку сеять да травы, зерно отбирать на сев, ил с перегноем на поля возить, ну и все прочее.

— Так урожай же больше?

— Малость больше, да только не по старине. Мы ведь как? — он искоса глянул на меня, опасаясь, не рассержусь ли, но, видимо, решил, что нет и продолжил. — Коли над нами не стоять, все как привычно сделаем, а не как указано.

Это точно.

— А над тобой кто стоит?

— А никто. Только земля-то твоя, княже, и твоим именем объявили, что кто наказ не сполнит, тому путь чист.

— Значит, тяжело в поместных?

— Тяжело. И не в службе дело, — поспешил он объяснить, увидев, что я нахмурился, — служба что, месяц в объездах так месяц дома. А вот надо и хозяйство обиходить, и воинскую справу, и коней, и за мужиками доглядеть, и чтоб они не разбежались…

Я когда в прежней жизни в первый раз в Америке оказался, еще по учебному обмену, так в патриархальном штате Айова, где все хорошо, видел дивный плакат о безопасности дорожного движения. На нем бодрый американский вьюнош рулил машиной, прижимая к себе девицу, а поверху шла надпись: если ты ведешь и обнимаешь одновременно, то хреново делаешь и то, и другое. Вот и всплыло в голове, здесь та же картина.

Затока тем временем помолчал, опять глянул искоса и просительно добавил:

— Вот если бы за жалованье и корм служить…

— Эка хватил, — рассмеялся я, — где ж я столько денег найду? Землицы-то у меня куда больше, чем серебришка.

— Или держать поместье на пару с братом, как подрастет — пусть хозяйство ведет, да оброки сполняет, а я — службу.

— Так мало вас, а Ока большая, всю прикрыть от набегов много людей надо.

— Ну тогда хотя бы выход мужикам запретить…

Та-ак, здрасьте-подвиньтесь, начинается! Трех лет не прошло!

— Что думаешь, коли крестьянин земле крепок будет, легче станет? — я даже придержал повод. — Не надейся. Разве что порядья заключать не придется, а все прочее останется. Да и рубеж, бог даст, на полдень сдвигать будем.

— Ну-у, я тогда лучше в городовые казаки подамся. Служба та же, а с землей не возиться.

— Может, так и сделаем, не решил еще…

Я подозвал Басенка, возившего казну, взял у него пару серебряных монеток и протянул помещику:

— Держи, за честность. Запомню я тебя, Затока Ноздрев, сыщу тебе службу.

— Благодарствую, княже, — поклонился до гривы поместный.

Вместо того, чтобы посмотреть, как там со строительством засек поперек шляхов южнее Оки, из Серпухова пришлось мчаться в Москву — меня огорошили известием, что Исидор, с окончания Собора застрявший в польских и литовских землях, уже в Вязьме. Так-то его ждали не раньше третьей недели нового года, а он уже тут!

Ладно, проверят засеки и без меня, тем более, я дал наказ, чего и как. А вот встретить архипастыря надо во всеоружии…

Москва ожидаемо гудела — еще бы, три года блудный митрополит шарахался в латинских землях, оставив собственную епархию на попечение вечного местоблюстителя Ионы. Мало этого, пускаемые с моей руки слухи, что Исидор продался латинянам, подкреплялись глухими свидетельствами епископа Авраамия, иеромонаха Симеона и сына боярского Илюхи Головни. Им было наказано грека не обличать, но если кто выскажет подозрение в отходе его от православия, не отрицать. Возводить очи горе, печалиться «Наказал нас Бог за грехи» — и все. И полгода таких недомолвок подействовали куда лучше прямых обвинений.

Исидор же не торопился, а подолгу останавливался в каждом городе, начиная с Кракова. Там он обаял королевское семейство — вдову Ягайлы Софью и их детей, избранного королем Польши Владислава и Казимира. Дипломат-то он отменный, вот и разрисовал, как процветут Польша и Литва при унии, как возлюбят Ягеллонов их православные подданные. Но вот за что ему надо сказать спасибо — не стал мирить «назначенного» Великим князем Литовским Казимира с действующим, с Михайлушкой Жигмонтовичем. Вернее, не самого Казимира (сколько ему лет, тринадцать, четырнадцать?) а ту партию, что провозгласила его князем. Вот тоже, гонор превыше всего — очевидный государственный интерес Польши срочно замириться с Литвой и восстанавливать позиции совместными усилиями, но нет. «Эй, литвин, ну-ка подь сюда! Дай-ка корону посмотреть… Ну-ка иди отсюда!» — вот примерно так. Ну и слава богу, чем больше там раздора, тем нам легче.

Затем Исидор объехал западные епархии — Перемышль, Львов, Галич, Белз, Холм, Брест, Волковыск, Троки и к середине лета добрался до Вильны, а оттуда двинулся на Смоленск и далее на Москву.

Въезд процессии из почти двухсот человек во главе с митрополитом это такое шоу, которое пропустить никак нельзя, и москвичи, как несколько лет назад на Шемяку, набежали всем городом.

Исидор не подвел — перед процессией несли латинский крест, что сразу же пресекло всенародную радость, народ, вопреки ожиданиям прибывшего, безмолвствовал. Более того, по мере приближения процессии замолкали и колокола церквей, стоило только звонарям разглядеть крест.

Да и широкополая шляпа красного цвета, с кистями добавляла градуса недружелюбности в общее молчание — моими трудами все уже знали, что такие носят латинские кардиналы. Да-да, кардиналы — Римский папа навесил Исидору почетное кардинальское звание и я использовал это в контрпропаганде по-полной. Тем более, что с ним приперлась куча примкнувших по дороге интересантов, не иначе, в надежде на теплые места в аппарате митрополита, на что я неустанно намекал клиру.