Полудержавный властелин

Глава 20 — Шумел-горел пожар московский

Зимой 6952 года в Пскове разразился мор. Как обычно, из сообщений хрен что поймешь — «Мрут мужи и жены и малые дети, кому явится железа, то наскоро умирает, а начали помирать в канун Николы Зимнего и мерли всю зиму».

Опухает железа — какая, как, почему? Гадай вот над грамотой…

Хотя гадать нечего, в Опочку, Великие Луки, Торопец, Полоцк, Торжок, Бежецк и Устюжну помчались гонцы с требованием установить карантины и никого в города прежде, чем отсидятся месяц в специально отстроенных на отшибе избах, не пускать. Но все дорожки не перекроешь, да и понятия крепкого о заразных болезнях у людей нет — ну чего зря болящих мариновать? Пусть они в церкви помолятся, все и пройдет, божьим соизволением. Епископ Мефодий устроил крестных ход вокруг города, с допущением к нему всех посаженных в карантины. За что получил сильнейшую выволочку от митрополита и копию срочно переписанного «Домостроя», куда среди прочего добавились и описания карантинных мероприятий.

Не преминул встать в позу и Великий Новгород, куда срочно были отправлены рекомендации по случаю эпидемии — Москва нам не указ! Ну да, назло отцу порву портки, пусть задница мерзнет!

Ничего, естьу нас методы и на Костю Сапрыкина. Для большей доходчивости закрыл и Новгородский двор в Москве — поставил караулы, никого не выпускать, никого не впускать, только еду приносили и оставляли, никаких личных контактов.

Повезло, что мор случился зимой, когда и поездок между княжествами мало, и народ вообще меньше по улицам шляется. Но Псков закрылся на полгода, а с Псковом и Нарва, наше игольное ушко на Балтике, через которое в обход страшно недовольного этим Новгорода тоненьким ручейком текло серебро.

С деньгами, особенно после того, как Шемяка победоносно завершил польскую кампанию, стало заметно полегче и я уже начал подумывать, какой проект профинансировать следующим. Хотя тут и думать нечего — срочно укреплять южную границу. Если Дима войну закончил, значит, ее закончил и Сеид-Ахмет и теперь у него встанет естественный вопрос — а где, собственно, ордынский выход за последние ндцать лет? И как бы он не пришел за ответом.

На этот случай еще осенью в Крым, к Хаджи-Гирею уехало малое посольство, договариваться о союзе против Сеида, считавшего себя сюзереном и Крыма, и Хаджи-Тархана.

Только отправили — в Москве случилось землетрясение. Ага, в Москве, не видел бы сам — не поверил. В шестом часу утра, марта четвертого дня сами собой зазвонили колокола, заходил ходуном весь город. Тряхнуло и Кремль, и Посад, и Занеглименье с Замоскворечьем, народ в ужасе выбегал на улицы, полагая, что сейчас все провалится в тартарары. Землетрус так же быстро закончился, как и начался, причем практически без потерь. Самое главное, что устояли новопостроенные стены Спас-Андроника. Но вот шепотки поползли очень неприятные. Дескать, предвестие конца света, знамение грядущих бед, князь, говорят, ненастоящий… По велению Никулы во всех церквах служили благодарственные молебны и проповедовали о смирении и спокойствии. Больших городов, кроме Москвы, не затронуло, а в маленьких и не заметили ничего.

Но беда никогда не приходит одна.

Посад полыхнул до рассвета.

Бог знает, с чего загорелось — то ли на какой поварне неудачно разожгли огонь, то ли собранные на городовое дело мужики, спавшие в землянках и шалашах вповалку, не углядели за печуркой, только проснулся я от острого Машиного кулачка, воткнувшегося мне в бок:

— Пожар, Вася!

Я скатился с постели, очумело оглядываясь и пытаясь сообразить, где горит — не дай бог, Зелейный двор на Яузе! Там прокопан ров в излучине реки, отделяющий городок от остального мира и оставлена широкая пустая полоса, как раз на такой случай.Ну да, в выходящих в сторону реки окнах загородного терема если и было зарево, то лишь предрассветное. Я развернулся к постели и буркнул:

— Какой пожар, спи!

— Посад! — дернула меня в другую сторону Маша. — Посад горит!

Ринулся к окну напротив, зацепил битым мизинцем за лавку, взвыл матерно и замер: над городнями и пряслами стен уже выплескивали злобные языки пламени.

До ушей докатился набат Спаса на Глинищах, вступили колокола Всехсвятской церкви на Кулишках и соседней с ней Параскевы Пятницы и тут же трезвон рассыпался по всему городу.

— Пожа-а-а-ар! — донесся истеричный бабский вопль из сеней.

Рыкнул Волк, вопившая баба заткнулась.

По переходам и лестницам уже бухали ноги челяди и дворских, в дверь негромко, но настойчиво стукнули.

— Княже, пожар на Посаде!

— Вижу! — распахнул я дверь. — Гонца на Яузу, живо! Коли там загорится — перевешаю!

Домочадцы стряхивали остатки сна, суматоха, паника и бестолочь первых минут сменялись заученными на случай пожара действиями. А меня, как назло, из-за нервяка заколодило и я никак не мог попасть в рукав кожаной куртки, поданной сенным боярином. Хорошо хоть успел замотать кровящий мизинец тряпицей, да в портки правильно влез, а то скакал бы с двумя ногами в одной штанине на потеху ближникам.

— На Яузе в набат ударили, огня нет! — доложил сенной боярин.

— Огонь в Посаде, ветер на Кремник дует! — примчался другой. — Овамо через Васильев луг не пройдет, семо через Подкопаево село может.

— Вижу. Кто с топорами-баграми, оставь в теремах половину, опаски ради, — распорядился я. — Еще четверть в Подкопаево на подмогу, остальные со мной в Кремль, тушить.

Там книги. И хотя я за городовую службу уверен, да и великие бояры, у кого в Кремле дворы, тоже своих людей борьбе с огнем по новому порядку выучили, но все равно сердце не на месте. Не успокоюсь, пока сам не увижу.

— Коня мне! Что вы там возитесь! И крючья, крючья берите!

Конюхи бегом подвели оседланного Скалу, рядом запрыгивали в седла кое-как одетые дворские, с крылечек дробно сыпались отставшие.

Пока мчались, соображал, правильно ли все устроил на Яузе. Там и обваловка, и крыши только черепичные, по первому же сигналу прекращают все пороховые работы и закрывают погреба. Да еще всех, кто там работает, натаскивали по огненной тревоге собираться в пожарные расчеты. «Подносит огнетушители», «Работает со стволом от внутреннего пожарного крана» — сколько раз мне эти плакаты в конторах глаза мозолили, а вот, пригодилось.

Так что за Яузу я более-менее спокоен, и построено все с учетом возможного пожара, и люди обучены.

Москва же иное дело… хоть и предписано настрого солому на крыши только после вымачивания в глиняном растворе класть, но за всеми не уследишь. Да и ветер искру под соломенную стреху загонит или головешку на дранку бросит и привет, пошло-поехало. И даже если все сделано верно, на Посаде и особенно на Торгу тесно и потому горело, горит и гореть будет. Стихия, город почти весь деревянный, остается только надеяться и молиться.

Варьские ворота проскочили с ходу под неумолчный звон колоколов по всей Москве, но почти сразу встали — навстречу, убегая от наступавшей стены огня, валили бабы с детишками, а осатаневшие мужики, кто в чем, пытались противостоять пожару.

— С ведрами на крыши, головни гасить! — распоряжался городовой боярин.

В слепящем дыму бросались люди в огонь, спасать добро, выпрыгивали обратно, катались по земле, чтобы сбить затлевшее на одежде пламя, обливались ведром-другим воды и снова бросались в полымя, отчаянно ругаясь и прикрывая глаза рукавами.

Зарево затмевало встававший рассвет, по улицам и закоулочкам надрывно вопили бабы, орали мужики, страшно ревела запертая в хлевах скотина, сгорая заживо… Кони тревожно ржали, пришлось спешиться и отослать их назад.

Пламя, подгоняемое ветром, обнимало город с трех сторон, растекаясь от Торга до внешних стен, проглатывая посадские дворы один за другим. Будто лавой изнутри распирало кровли, вышибало стропила и перла неостановимая стена жара, подгоняя перед собой дымный вал.

Из него вываливались обожженные, полузадохнувшиеся люди, таща за собой тех, кто уже не мог идти сам, волокли мешки и сундуки. И почти сразу же, как только достигали относительно безопасного места, с руганью бросались назад растаскивать горящие терема баграми. Дым забивал легкие, я придержал мужика, тащившего ведро с водой, макнул шейный платок и замотал лицо. Огонь гудел как в домнице, утробным басом, взлетая над крышами и теряясь в удушливом дыму.

Вот нихрена не пожар в Радонеже, там мы были вокруг, а пожар посередине. А тут — наоборот, страшный зверь, огненный дракон завивался кольцами и жрал дом за домом, улицу за улицей. Гигантскими свечами горели колокольни, падающие с них колокола бились о землю с жалобным звоном, вышибая из бревен и угольев снопы искр.

Мне под ноги, сверкая обезумевшими глазами, метнулся закопченный мужик с криком:

— Боярин, дай крючьев!

Его встряхнул Волк — с князем говоришь! Мужик встряхнулся, с силой провел ладонью по лицу, размазывая сажу, и бухнулся на колени. Я пригляделся и с трудом признал его:

— Козеля?

— Ага… — выкашлял он.

— Так твое же на Торгу?

— Все выгорело, — сплюнул черную слюну корчмарь. — Коранда, небось, порадуется.

— Твои живы?

— Сын должон за реку вывести.

— А здесь тогда что?

— Тушу, со всеми… — он поглядел на стену огня за спиной и зло выругался. — Беда общая, так и бороть сообща.

Я поднял его на ноги, глядя в настырные глаза и который раз поразился упорству нынешних людей — все потерял, неизвестно, живы ли родные, ан нет, не бежит, не голосит, не прячется, а от власти требует не защитить и сопельки утереть, а дать возможность встать вместе со всеми. Ну так другие люди и не подняли бы страну после всех нашествий, пожаров, моровых поветрий и что еще там падало на нашу долю…

Все, как один, раз за разом. Сообща. Только так.

Меж тем в суматохе проступал порядок. Уже бежали не абы как, а по указаниям выставленных городовыми боярами ярыжек. Уже бившиеся с огнем молодцы с крючьями, баграми и мокрыми метлами сплачивались в ватаги и шли, сбивая огонь и растаскивая дома и клети, ослепительно сиявшие оранжевым сквозь щели между бревнами. Даже неслышные в реве пламени и общем гвалте приказы выполнялись все четче и четче.

От Дмитриевской вскачь, вырвавшись из бог весть чьей конюшни, неслись лошади — семь или восемь, сшибив двух зазевавшихся огнеборцев, но остальные успели раздаться. Один, половчее, так и ухватил коня за гриву, ему тут же в руку всунули веревку, которой он ловко взнуздал коня, запрыгнул охлюпкой ему на спину, ударил пятками и поскакал из города на Васильев луг. Следом переловили и погнали остальных коней, не давая им совсем обезуметь в пожаре.

Сквозь огонь и гарь я пытался пробиться в Кремль, но достиг лишь края Торга, над которым стоял столб пламени. Глаза слезились, лицо морщило жаром, а я все тащил и тащил свиту за собой туда, к главным моим ценностям, пока меня не остановил Волк:

— Кремник безопасен, княже.

Я уставился на него непонимающим взглядом, но Волк показал мне на темную полосу перед наполовину разобранной, наполовину перестроенной стеной.

— Новый ров, огнь не перекинется.

— Тогда тушить всем!

Дворские молча включились в общее дело, растаскивать горящее, выдергивая из дыма ополоумевших людей, обливаясь водой и обливая товарищей, таская ведра…