Полудержавный властелин

Глава 21 — Твердо встать при море

Полуночные Двинские края Илюху Головню отпускать не собирались. Он уже и не помнил, когда толком был в своей суздальской вотчинке — все разъезды да государева служба. Оттого и отдал Илюха свои владения в управление соседу, Василию Образцу, сыну боярина Добрынского. И судя по тому, что из Ратницкого исправно присылали корма и оброки, и даже с каждым разом поболе, там все шло путем. А еще Василий обещал на пятый год подарить лошадь — не мелкую татарку, а крупного, как у дворских князя или митрополита. Не то, чтобы Илюха сам не мог купить коня, но такое отношение приятно, и в свою очередь Головня слал соседу то красной соленой рыбы, то малость речного жемчуга в поминки.

Жила Двинская земля богато, хоть хлеба родила мало. Зато на острова выгоняли на все лето тучные стада, семгу даром что не бадьями черпали, а уж на нерест как красная рыба шла — стеной! Смотреть страшно, того и гляди, реку запрудит! А еще понемногу пробивали торговый ход в немцы через Студеное море. Многотрудный, опасный ход, и не столько ради морских разбойников-мурманов (поди, и в Соленом море от свеев да Ганзы не протолкнуться, чужака всякий примучить готов). Здешние воды суровы, берега извилисты, а время, когда льда нету, коротко. Да и летом можно легко встретить льдину, когда малую, когда великую, с город.

Вот сюда и законопатил великий князь Илюху, ставить город вокруг Свято-Андреевского монастыря и лодейное поле, а главой светских братьев назначил Ставроса-корабельщика. А чтобы новгородцы не посчитали то нарушением договоров с Москвой, землицу прикупил Владимир Ховрин, да обители ее пожертвовал и два года как послал туда игумена с малой братией. Тут это обычное дело — новгородские бояры, когда за Двину шли, монастыри ставили, частные острожки и даже каменные крепостицы. Орлец тот же, семейное владение Офромеевых, разоренное и срытое полста лет назад, когда Новгород с Василием Дмитриевичем за Двину спорил.

Долгонько тогда бодались и не случись четверть века тому погрома, когда московские и вятские рати сорвались в безудержный грабеж, давно была бы земля за Москвой. А так… Всем, кто княжьи поручения здесь сполняет, настрого велено никаких обид двинцам не чинить, а буде случится — спрашивать с каждого и карать прилюдно. Вот и сейчас Илюха, вызванный в Москву за обозом и подкреплением, внимательно слушал наказ Василия Васильевича.

Князь за пять лет знакомства заматерел, оброс приличной мужу бородой, взглядом стал суров, а голосом уверен — говорил, будто знал, что все им замысленное исполнится в точности. Илюха, коему стукнуло двадцать пять годов, прикинул, будет ли он сам так уверен в тридцать и по всему выходило, что для этого надо еще немало постараться. Поручения ему князь давал все сложнее и сложнее, но и награждал, и возвышал тоже, давеча в стольники пожаловал. Эдак лет через пять можно в наместники выйти, а годам к сорока и в бояры…

— Повтори, что сказано.

Илюха вынырнул из мечтаний и, малость запинаясь, все-таки справился:

— Бдеть, чтобы обид двинянам не чинили.

— Правильно. А коли будут…

— Княже, я в своих уверен, — влез в паузу Илюха. — За два года подобрал, а кого и выгнал. Ежели кто другой местных изобидит…

— Вот на такой случай я тебе двух сквернавцев дам. Людишки склизкие, верткие, но прихватить их пока не на чем.

— За что??? — взвыл свежеиспеченный стольник и качнулся так, что скрипнула лавка.

— Не за что, а для чего!

Илюха сообразил, что это очередной замысел князя и весь обратился в слух. Да и то — что Василий Васильевич не удумывал, все складывалось к вящей славе и процветанию княжества. Некоторые почитали внука Донского и Витовта за нового царя Мидаса, что в древности всякую вещь прикосновением в золото обращал.

— Ты людишек сих не стесняй, но и не потворствуй. А когда они пакость какую устроят, покарай их напоказ, чтобы по всей Двине слух пошел. И смотри, чтобы в торговле никакого разору местным не было, цену давай по запросу.

— Пошто же, разорение ведь?

— Пусть видят, что их не Москва, а Новгород обобрать хочет.

Ну так-то оно да, уже сколько лет московские прикащики скупали пушнину, давая цену больше новгородской и не торгуясь с двинянами.

— Но смотри в оба, в Новгороде многие держат руку Ганзы, а ей мы сейчас костью в горле. Я, грешным делом, подумываю не был ли тот случай в Рязани чужим умыслом…

Илюха перекрестился, мысленно возблагодарив Господа что отвел руку злодея.

—…и не помог ли кто недавнему пожару в Москве.

Москва еще зияла выгоревшими проплешинами, по которым уже проложили деревянные мостовые новых улиц и споро поднимали из ошкуренных янтарных бревен новые терема и клети да крыли черепицей. В Кремле же князь начисто запретил новое строительство из дерева, а митрополит добавил, что не даст отпущения грехов, коли узнает о небрежении запретом.

И хоть все понимали опасность пожара, но монастыри и бояре ворчали — это ж какие затраты! Потому и подновляли неисправные деревянные конюшни, бани и дворы старыми или измазанными грязью бревнами, чтоб не бросалось в глаза свежее дерево. Но Ховрины, Патрикеевы и Чешки уже перестраивали хоромы в кирпиче, а Чудов и Вознесенский монастыри поднимали белокаменные церкви. Сам же князь затеял новый набережный терем и новый Шемякин двор, а митрополит — новые палаты. Эдак как Илюха в бояры выйдет, в Кремле все из камня будет, без сомнений — на Москве все знали, что за пожарную неисправность или небрежение огнем князь не помилует. За что другое может, а за это — ни в жизнь. Поговаривали, что на Яузе он даже создал особую дружину, следить и тушить. Так ли это, Головня сказать не мог, поскольку дружину эту, когда пару раз был на Пушечном и Зелейном дворах, не видел.

А туда посылал князь Илюху за данными ему для будущего монастыря на Двине пятью пушками да завесными пищалями для двух десятков московских послужильцев. Вот стольник и отбирал припас да знающих людей.

— А еще дам тебе монаха, именем Пахомия, зело искусного в плетении словес.

— А будет ли с него толк? — осторожно спросил Головня.

— Коли пяток лет там проживет, то будет. А то вон что… — с этим словами князь подал бумажную стопку. — Чти.

Илюха подсел поближе к раскрытому окну, повернулся поудобнее к свету, взял первый лист, второй…

«Повесть о том, как благочестивые государи и всей Руси великие князья Василий Васильевич и Дмитрий Юрьевич благодаря милости всесильного Бога и помощи и молитвам пречистой Богородицы, предводительницы и заступницы христиан, и великих чудотворцев одолели врагов своих и взяли город Казань»

Ага, это о Казанском взятии, но почему наполовину из молитв?

«…благодаря великой милости Божьей и помощи всесильного Бога нашего Иисуса Христа и молитвам пречистой владычицы нашей Богородицы и молитвам и помощи великого архистратига Михаила и всех святых, и всех русских чудотворцев и наших заступников и помощников молитвам, благочестивые наши государи и великие князья со своим православным воинством одержали верх в битве с нечестивыми.»

Головня поднял удивленное лицо на князя.

— Ты чти, чти.

«И услышав от благочестивого государя и великого князя Дмитрия Юрьевича такие его речи, и узнав о таком его желании и рвении пострадать за православие, все прославили Бога и пречистую Его мать, и великих чудотворцев русских за то, что даровал Бог дерзновение и ум благочестивому государю и великому князю, так же как и кроткому Давиду для борьбы с безбожным Голиафом».

— А само взятие-то где? — простодушно спросил Илюха.

— А нету, — сумрачно заметил великий князь. — Так Пахомий написал, что мы с братом Дмитрием только и делали, что молились и желали пострадать. А потом Казань божьим соизволением сама взялась.

— Без Божьего соизволения не смогли бы… — полувопросительно возразил стольник.

— Верно, но написано так, что ничего больше делать и не надо, только помолись — и город сам падет! А кроме наших молитв там еще и русские люди ратились, и многие труды совершали. Коли писать о взятии, то без этого никак нельзя, а мних сей того не понимает. Вот пусть поживет вдали, послушание исполнит, подумает да поймет, что на бога надеяться надо, да самому плошать негоже.

— А, вроде ссылка, как иноку Меркурию?

— Правильно мыслишь. Инок Меркурий сейчас в Перми Великой, большие дела делает. Пушки твои из меди отлиты, что там добыли, и в том есть заслуга Меркурия.

Так и двинулся Илья на полночь. Только сперва наказную грамоту переписал — все, что с него князь потребовал, своими словами изложил. Сумел не как раньше, со второго или даже третьего раза, а с первого, за что князь похвалил, сказав непонятно «Молодец, растешь!». А какой Илюха молодец, коли давно женатый, да и не растет он уже лет десять?

Обоз с хлебом, монахи с послушниками, мастеров десяток, припас зелейный, припас корабельный, канаты смоленые, полотна зубчатые лес тереть, пушки, полсотни воев, да крестьян человек сто, на поселение. Большое хозяйство, за всем усмотри, всех обиходь, все сбереги…

Хлопот множество, зато и опыт будет. А там, коли наказ в точности сполнить, размечтался Илюха, и поставит великий князь на новый разряд воеводой. И наверняка не на Берег, а опять на полночь — в Вологду или Белозерск.

И не дай Бог раньше времени сцепиться в драку с новгородцами. Гни свое, не допускай порухи выгоде великого князя, но — мирно. А коли новгородцы начнут жалится, что меховая рухлядь вздорожала и не хватает им денег товар скупать, втихую советуй в Крестовоздвиженском братстве займовать. Или пусть к Шемяке идут, он всегда за Новгород ратует.

По летнему времени шли реками, да с большим грузом оно и легче. Поначалу Волгой вниз, по синей быстрой воде, а потом Шексной вверх, до кровавых мозолей стирая руки на веслах. Мимо лесов, росчистей и деревенек по берегам, под необъятной синью неба и золотым солнцем, пугая зверье на водопое и перекидываясь словом-другим с крестьянами в прибрежных полях и лугах. Аким-татарчонок, коего, как и Затоку, Илюха держал при себе, дважды навскидку бил оленей и оба раза попал, поели на стоянке свежатинки.

Но как ни гляди, как ни старайся, все равно какое неподобие да выйдет — у самого Никольского лодейщики недоглядели, напоролись на встречную корягу да утопили насад. Кто плавать умел, выбирался сам, а пяток иноков так баграми цепляли за за подрясники и выдергивали из воды. Сряды изорвали немало, полста мешков с хлебом утопили, но хоть все живы. С матерком поделились сухой одежкой да сразу на весла — греться, а там и к Никольскому пристали, где и обсушились у давнего знакомца Есипа Пикина.

Славинский волок прошли споро, Кириллова монастыря тиуны зело пособили монашескоей братии, идущей на Студеное море ставить новую обитель.

И снова берега, укрытые матерыми лесами, редкие просветы пашни и голубой туман над старицами поутру. Новое, непривычное чувство накрыло Илюху, тоска даже не по дому, а по той малости, каким представало родное Ополье по сравнению с необъятной полуночной землей; неясное томление, на третий день перешедшее в восторг перед этими пространствами. Это ж сколь велико княжество! А ежели Василий Васильевич приберет и новгородские земли, и всю Пермь, и Каму с Волгой — уму неохватно, какой громадой станет! И сколь разных народов в державе совокупится, от русичей до мери, сыроядцев, татар и Бог весть кого еще!