Перед изгнанием. 1887-1919

* * *

Осенью я решил вернуться в Петербург и попытаться спрятать наши драгоценности и наиболее ценные вещи из коллекций. Приехав, взялся за дело с помощью самых преданных из слуг. Я забрал из Аничкова дворца большой портрет императора Александра III, который императрица Мария особенно любила и просила привезти. Я велел вынуть его из рамы и свернуть, как прежде сделал с Рембрандтом. К несчастью, я приехал слишком поздно и не смог спасти ее драгоценности, увезенные в Москву по приказу Временного правительства. Кончив дела на Мойке, я поехал в Москву с нашим верным Григорием Бужинским, увозя все наши бриллианты, чтобы спрятать их в надежном месте. Мною была выбрана для этого клетушка под одной из лестниц. Выше я говорил, как, благодаря преданности и героизму Григория Бужинского, этот тайник был скрыт от большевистских изъятий. Наши драгоценности попали в их руки восемь лет спустя, когда рабочие, чиня один из маршей лестницы, нашли место, где они были спрятаны.

Прежде чем уехать из Москвы, у меня состоялся разговор с великой княгиней

Елизаветой. Я нашел ее исполненной мужества, но без иллюзий на счет серьезности положения и очень обеспокоенной судьбой императора и его семьи. После короткой молитвы в часовне я попрощался с великой княгиней с ужасным ощущением, что больше ее не увижу.

В тот же вечер я вернулся в Петербург. На следующий день после моего приезда Временное правительство плачевно рухнуло, и партия большевиков, возглавляемая Лениным и Троцким, взяла власть. Все правительственные посты были тотчас заняты комиссарами-евреями, более или менее закамуфлированными под русскими фамилиями. В столице царил беспорядок, банды солдат и матросов силой врывались к людям, грабили дома и убивали жителей. Весь город был отдан распустившейся черни, жаждавшей крови и разрушений.

Дни, и особенно ночи, были тревожными. Я был свидетелем особенно свирепой сцены, разыгравшейся под моими окнами: группа матросов тащила старого генерала, била его ногами и прикладами по голове. Несчастный с трудом шел, испуская страшные стоны. Я с ужасом видел его распухшее лицо, кровь текла из двух дыр на месте глаз.

Множество друзей, и даже незнакомые люди, приходили искать убежища на Мойке, воображая, что тут они будут в полной безопасности. Было проблемой разместить и накормить всех этих людей. Подразделение солдат однажды явилось занять дом. Я провел их и пытался показать, что это больше музей, чем казарма. Они ушли, не настаивая, но и не без мысли вернуться.

Спустя некоторое время, когда я утром вышел из комнаты, то наткнулся на вооруженных солдат, спавших на мраморных плитах вестибюля. Их командир подошел и сказал, что он получил приказ охранять наш дом. Эта забота мне не понравилась: она заставляла думать, что большевики считают меня сочувствующим их делу. Не желая иметь с ними ничего общего, я решил, не откладывая, вернуться в Крым. Но в тот же вечер явился молодой офицер, командовавший нашим кварталом. Его сопровождал штатский. Я знал первого, но не второго. Они сообщили, что я должен немедленно покинуть Петербург и ехать с ними в Киев, и вручили мне заготовленные ими фальшивые документы.

Мне ничего не оставалось, как последовать совету, больше похожему на приказ. Тем более, что приключение меня заинтересовало. Каковы могли быть намерения этих людей? Приходилось лишь гадать о том, что меня ждет. Садясь с ними в машину, я увидел, что на фасаде нашего дома нарисован большой красный крест.

Поезд был переполнен. Народу – до крыши вагонов, все стекла выбиты и шторки сорваны. К моему изумлению, спутники отвели меня в запертое на ключ купе, кажется, зарезервированное. Мы совершенно спокойно провели ночь.

В Киеве все гостиницы были переполнены. У меня не было никакого желания воспользоваться гостеприимством, которое предлагал офицер. Тем не менее, мне пришлось в конце концов его принять, чтобы не спать на улице. По счастью, из везшего нас экипажа я увидел, как открылась дверь дома и вышла одна моя хорошая знакомая, княгиня Гагарина. Она узнала меня и очень удивилась. Остановив экипаж и попросив спутника подождать минуту, я подошел к ней поздороваться.

– Что вы здесь делаете? – спросила она. – И где вы остановились?

– Я бы сам не отказался узнать, что делаю в Киеве, – ответил я, – что же до жилья, мне пришлось удовольствоваться далеко не лучшим решением.

Она предложила поселиться у нее, и я поспешно согласился.

На следующий день, узнав, что телеграф еще действует, я отправился послать телеграмму семье, беспокоившейся, не получая известий. Это было нелегко. Как и в Петербурге, полнейший беспорядок царил в Киеве. Со всех сторон доносилась стрельба, и ежеминутно можно было получить шальную пулю. Иногда пулеметы стреляли вдоль тротуаров. Худо-бедно добрался до почты и вернулся назад. Моя хозяйка удивилась, увидав меня в разодранной одежде, с лицом и руками, покрытыми грязью.

Пришел офицер и рассказал, что дом, где он жил и предлагал мне гостеприимство, разрушен бомбой. Сам он обязан жизнью тому, что не ложился в эту ночь. Случайно открыв газету и пробежав ее, я прочел, что разыскивается преступник, имя которого было абсолютно то же, что в моих фальшивых документах! Я тут же предупредил офицера, который достал мне новые документы, тоже фальшивые и добытые, по-видимому, с той же легкостью.

К концу недели я ему заявил, что не имею намерения бесконечно оставаться в Киеве, где мне нечего делать, и что должен вернуться к семье в Крым; кроме того, хотел бы ехать обратно в Петербург и закончить дела, которые бросил при поспешном отъезде. Офицеру моя программа, кажется, не понравилась. Тем не менее, он пообещал известить меня о том, когда нам можно будет уехать. Он, кажется, решил не отставать от меня. Два дня спустя он пришел и сказал: «Готовьтесь, завтра выезжать». Он действительно пришел за мной на следующий день в обществе своего таинственного сообщника.

На вокзале в Петербурге я купил газету, где прочел: «Князь Юсупов арестован и заключен в Петропавловскую крепость».

Протянул газету своим спутникам.

– Уверены ли вы в своих домашних? – спросил офицер.

– Абсолютно уверен.

– В таком случае, отправляйтесь домой и никуда не выходите, пока я не подам вам знак. Не показывайтесь никому и не отвечайте по телефону. Надеюсь, по крайней мере, обеспечить ваш отъезд в Крым.

Я поднял воротник и отправился на Мойку, застав домашних, читавших новость о моем аресте, в слезах. Они были счастливы и удивлены, увидав меня. Несмотря на свое строгое затворничество, мне удалось повидать нескольких надежных друзей. Спустя немного дней, опять в сопровождении моих ангелов-хранителей, я уехал в Крым. И на этот раз нам было отведено купе, и путешествие прошло без происшествий. Я напрасно пытался добиться объяснений у своих таинственных товарищей: на все вопросы они отвечали полным молчанием. Они покинули меня на Бахчисарайском вокзале, приобретя бесспорные права на мою благодарность. Позже я узнал, что оба были, франкмасонами.

Судя по большому «делоне-бельвилю»[174] родителей, ждавшему меня, с его флажком, украшенным гербом Юсуповых и увенчанным короной, я мог считать, что Крым был еще относительно спокоен, но вскоре после моего возвращения начались избиения. Черноморский флот перешел к Советам. За несколько месяцев до того адмирал Колчак, командовавший им и до конца боровшийся, чтобы поддержать дисциплину, оставил командование, сломав золотую шпагу, полученную за его легендарную храбрость, и бросив обломки в море. Ужасное избиение морских офицеров произошло в Севастополе, грабежи и убийства множились по всему полуострову. Банды матросов врывались во все дома, насиловали женщин и детей перед их мужьями и родителями. Людей замучивали до смерти. Мне случалось встречать многих из этих матросов, на их волосатой груди висели колье из жемчуга и бриллиантов, руки были покрыты кольцами и браслетами. Среди них были мальчишки лет пятнадцати. Многие были напудрены и накрашены. Казалось, что видишь адский маскарад. В Ялте мятежные матросы привязывали большие камни к ногам расстрелянных и бросали в море. Водолаз, осматривавший позже дно бухты, обезумел, увидав все эти трупы, стоящие стоймя и покачивающиеся, как водоросли, при движении моря. Ложась вечером, мы никогда не были уверены, что утром будем живы. Однажды после полудня банда матросов во главе с евреем явилась из Ялты арестовать отца. Я сказал, что он болен, и попросил показать мандат на арест. Разумеется, у них его не было, и я надеялся выиграть время, послав за ним. После бесконечных споров двое из них согласились. Поскольку они долго не возвращались, остальные, устав ждать, тоже ушли.

Через несколько дней с гор спустилась другая банда. Это была морская кавалерия особого рода, устрашавшая сами Советы. Пираты, вооруженные до зубов, на краденых лошадях, ворвались к нам во двор, размахивая знаменами с надписями «Смерть буржуям!», «Смерть контре!», «Смерть хозяевам!». Один из слуг в смятении пришел ко мне и сказал, что они требуют пить и есть. Я вышел во двор. Два матроса, спешившись, подошли ко мне. У них были грубые, наглые лица. Один носил бриллиантовый браслет, другой брошь; мундиры были забрызганы кровью. Поскольку они захотели поговорить, я пригласил их войти к себе, отправив других поесть на кухню. Велико было изумление Ирины при виде меня, ведущего двух типов такого вида. Я велел принести несколько бутылок вина, и мы вчетвером устроились как для дружеской беседы. Гости не казались смущенными, но рассматривали нас с интересом. Вдруг один спросил, правда ли, что я – убийца Распутина. После утвердительного ответа они выпили за мое здоровье и объявили, что раз так, то ни я, ни мои родные могут не бояться. Затем они похвастались своими подвигами против белой армии. Заметив мою гитару, попросили спеть. Я вынужден был исполнить их просьбу, не без удовольствия прервав эту беседу о вещах малоприятных. Я много пел, а они подпевали хором. Бутылки пустели одна за другой, и веселье наших странных гостей становилось все шумнее. Родители, комната которых была над моей, беспокоились о причинах этого содома. Вечер кончился благополучно. Матросы ушли, долго пожимая нам руки и благодаря сердечно за гостеприимную встречу. Затем банда вскочила в седла и отбыла, посылая нам дружеские жесты и размахивая знаменами с надписями, обрекавшими нас всех на смерть.

В Ай-Тодоре комиссар Керенского был заменен другим, на этот раз присланным Советами.

«Мы испытали последствия новой революции, – писал мой тесть в своих мемуарах[175]. – Упоминавшийся Джорджулиани, командовавший нашей охраной, был отозван, и Севастопольский Совет назначил на его место моряка Задорожного. В день его прибытия я был ему представлен в комнате моего собственного дома, занятой охраной. Это был огромный человек с неотесанным лицом, на котором, однако, можно было заметить некоторую доброту. По счастью, наша первая встреча прошла наедине. С самого начала он держался очень вежливо. Мы сели, и завязался разговор. Я спросил, где он служил. Он ответил, что в аэронавтике, прибавив, что много раз видел меня в Севастополе. Затем мы поговорили об общей обстановке, и я понял, что он расположен к нам. Он откровенно сказал, что сначала дал себе увлечься революционным движением… Расстались мы друзьями. Для нас было большой поддержкой сознавать, что мы доверены охране этого человека. При своих товарищах он обращался с нами грубо и ничем не обнаруживал своих истинных чувств».