Мургаш

2

Мало кого из людей я любила за свою жизнь так, как любила Дечо. Он был не просто хорошим партийным и молодежным руководителем. Он был еще и хорошим, сердечным человеком, с которым можно поговорить о чем угодно, который внушал доверие с первого взгляда, которому можно излить душу, зная, что, как ни тяжелы тебе откровения, их выслушивает товарищ, на которого можно положиться.

К Дечо Стефанову не подходили слова «любимец молодежи». Он был для всех товарищем и братом, его любовь к людям была такой большой, что у него не оставалось времени подумать, что существует любовь, которую можно разделить с одним человеком.

Когда мы ходили на экскурсии, его всегда окружали юноши и девушки. Обласкивая всех, он не замечал в то же время девичьих взглядов, искавших в его глубоких добрых глазах нечто большее, чем товарищеская нежность.

Встретилась я с Дечо снова только через месяц в комнате деда Андрешко. Посмотрела на новый пуловер Дечо с высоким воротником, с узором серого цвета на груди и неизвестно почему подумала: это девичий подарок.

— Какой хороший пуловер! Кто тебе его связал?

По его лицу пробежала улыбка:

— Одна девушка.

— Хорошая она?

— Хорошая. Да только видишь, что со мной случилось?

Он повернулся. Вся его спина была голая. Оказывается, они ночевали в загоне для скота. Развели огонь и улеглись около него. Проснулся Дечо с таким чувством, будто по его спине ползают миллионы муравьев. Он повернулся к костру, чтобы раздавить их, и подскочил. Огонь высушил мокрую одежду, и она начала постепенно тлеть.

— Теперь рассердится девушка, что не сберег ее подарок. — В голосе Дечо улавливалась легкая насмешка.

— Ничего, Дечо, она тебе новый свяжет, если только она хорошая…

В третий, и последний, раз я увидела его весной. С Теферичем мы пошли на встречу с Добри за Осоицами, к старым вербам у реки.

Сыпал мелкий дождь, и от этого ночь казалась еще темнее. Мы добрались до места, и Теферич постучал двумя камнями, которые поднял по дороге. Через мгновение Добри перескочил через ручей и быстро подошел к нам.

— У меня еще там дело есть. А сюда скоро подойдет еще один товарищ. Ты с ним знакома. Он подаст сигнал, вы его встречайте и ждите здесь.

Мы со Стефаном подошли к большой дуплистой вербе и прислонились к ней. Ствол был мокрый, листья не спасали от дождя. Съежившись, я ждала человека, который должен был вот-вот появиться.

Вскоре послышались легкие, осторожные шаги. Кто-то постучал три раза камнем о камень, Стефан ответил, и навстречу нам зашагал высокий стройный мужчина. Это был Дечо. Стефан отошел шагов на двадцать и встал на пост. Мы остались вдвоем. Его рука легла на мое плечо. Мы долго молчали. Дечо заговорил первым:

— Ты знаешь, мы с Добри часто говорим о вашей Аксинии. — Я посмотрела на него. Лицо его было мечтательное, на нем играла улыбка. — Ты знаешь, Лена, наша жизнь проходит в тюрьмах и лагерях, в борьбе и испытаниях, она такая, какой и должна быть. И вдруг однажды ты начинаешь понимать, что чего-то тебе не хватает. Не хватает тебе двух голых ручек, которые могут обнимать тебя за шею, голоска, который тебе говорит «папа», детской радости, когда ты приносишь кусок сахару… Счастливые вы с Добри!.. Что бы ни случилось с вами, вы после себя оставите след в жизни. Оставите Человека! А я не могу. Сначала была тюрьма, потом лагерь, потом собрания по ночам, а теперь горы… Один я остался, Лена…

Я нашла его руку, мокрую и холодную:

— Ты не один, Дечо…

— Знаю… У меня есть Добри и ты, есть друзья, есть и ваша дочь, но… иногда человек становится собственником. Ему хочется иметь собственную, свою дочь… Ты знаешь, когда мы спустимся с гор, я женюсь.

— На ком? Может, на той девушке, что связала тебе пуловер?

— Может быть. Но кто бы она ни была, она должна быть похожа на наших девушек в горах, на наших подуянских текстильщиц, на тебя… Такой она должна быть! Нашей и моей… И у нас непременно будет дочь. Маленькая, с синими глазами и большим белым бантом на голове… Я на вашу свадьбу с Добри не смог прийти. Но вы на моей непременно должны присутствовать. Я вас посажу в красном углу. Между вами будет ваша дочь. Моя будет потом. Я буду вечером возвращаться с работы, брать ее на руки. И мы вместе будем гулять по улице. А когда уже станет совсем темно и она заснет, я ее понесу на руках осторожно, только чтобы не разбудить. Поцелую ее в носик, а если мать начнет меня упрекать, я приложу палец к губам и тихо скажу: «Чш-ш-шш! Ты разбудишь ее!» И она больше не станет сердиться на меня, и мы вдвоем уложим ее в кроватку…

С противоположного берега ручья донесся сигнал. Это возвращался Добри…

— Ты это, о чем говорили… не надо… молчи…

— Ну конечно, Дечо.

Он обнял меня и поцеловал в голову. Пришел Добри, они поздоровались и несколько минут тихо разговаривали.

— Лена! — позвал меня Дечо.

Я подошла. Голос его снова звучал бодро, жизнерадостно, от прежней печали не осталось и следа.

— Скажи Добри, что я пригласил вас как старших сватов на мою свадьбу. А ты давай собирайся! Поставь новые подметки, и мы такое хоро отпляшем…

Он пожал нам руки, помахал на прощание Теферичу и перескочил через ручей. Сделал несколько шагов, обернулся:

— Эй, товарищи, если услышите что обо мне, не верьте! Вы знаете, Ворон не пропадет!

— Не будем верить, Дечо! Только ты возвращайся!

Дождь усилился, монотонный шум заглушил шаги. И ночь поглотила Дечо.

Только через неделю я узнала о его смерти. Не хотелось в это верить, но…

Предатель выследил, как он вошел в дом нашего товарища в селе Радославово. Через час пятьдесят полицейских залегли за оградой и открыли бешеную стрельбу.

Им равномерно отвечал пистолет нашего Дечо. Он спокойно целился и первым выстрелом убил старшего полицейского. Отпрянув назад, полицейские все же ни на миг не прекратили стрельбы.

Пятьдесят против одного! Только этим одним был Дечо Стефанов! Полицейские скоро поняли это, потому что еще несколько из них остались лежать на земле.

Долго, мучительно долго шел бой. Полицейские больше не отважились подняться и идти вперед. Винтовки и автоматы беспрерывно поливали свинцом окна и двери, дырявили стены дома.

Патроны у Дечо кончались. Так могло продолжаться еще час, два, а что потом?

Он вынул из обоймы один патрон, зажал его в левой руке. Затем снова залег и стал смотреть, откуда покажется полицейская фуражка. И вот настал момент, когда курок глухо щелкнул. Сделан последний выстрел по противнику.

Оставшийся патрон обжигал пальцы Дечо. Он зарядил пистолет. Оставались считанные секунды. Несколько секунд, после которых уже не было ничего — ни боли, ни радости, ни печали.

Думал ли он в эти последние мгновения о своей нерожденной дочери, не знаю. Улыбался или нет, не знаю. Но уверена: никакая человеческая радость не могла бы его примирить с царством мрака, и поэтому рука его, не дрогнув, направила дуло пистолета в висок.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ