Родители, наставники, поэты

Книги в годы гражданской войны

Я стучал на пишущей машинке в Смольном. Дело прошлое (вступление к нескромному признанию) — писал я быстро и грамотно, а потому меня приглашали и туда и сюда. После отъезда правительства в Москву я стучал на «Ундервуде» и «Континентале» в Управлении делами, оттуда вскоре затребовали меня в Агитпропподотдел.

Начальник этого отдела товарищ Жарновецкий распорядился:

— Есть работа — вы пишете для агитаторов и внутреннюю пашу переписку, нет работы — помогаете по книжной части товарищу Ионову.

И тут книга! Опа выручала меня везде и всегда. В скуку и однообразие переписки на машинке книга явилась и другом и целителем.

Илья Ионович Ионов был только что назначен заведующим издательством Петроградского Совета рабочих и крестьянских депутатов. Прошел всего лишь месяц, а вышли тиражом в 10 000 экземпляров все части романа «Жан Кристоф» Ромена Роллана, книжка стихов Ионова «Алое поле», «В огне» Барбюса (с предисловием Горького) .

Но самое замечательное, что выпущено было в 1918 году, — это напечатанные с дореволюционных матриц собрания сочинений Достоевского, Герцена, Салтыкова-Щедрина, Чехова, Тургенева — эти имена запомнились потому, что с ведома Ионова я получал все издаваемые книги на складе, здесь же, в Смольном, во втором этаже. В коридоре этого этажа против входа с лестницы был устроен открытый киоск, на прилавке в соблазнительном порядке лежали остро пахнущие типографской краской тома классиков и старые издания, отысканные на складах: неразрезанные книжки Мельникова-Печерского, Мольера, Григоровича, Гауптмана, Ибсена — все приложения к «Ниве».

— И голодно и холодно, а как светло! — говорил, бывало, подружившийся со мною сотрудник Управления Делами Славатинский, большой любитель и ценитель книг. — Люблю разрезать книги, а вы как?

И я любил разрезать книги. Этого удовольствия лишен современный читатель, и не знаю, не решусь сказать, хорошо это или плохо, по — как объяснить ему. как изобразить особый трепет душевный, ни с чем не сравнимое ощущение причастности чему-то очень высокому, когда сидишь за столом и, перелистывая уже разрезанные страницы, вкладываешь нож или под верхний угол и тогда разрезаешь сразу восемь страниц, или разрезаешь сбоку, справа, и тогда освобождается окошко, в которое впускаешь нож, и он разрезает и внизу и наверху. Бумажная пыль покрывает стол. Книга разрезана только наполовину, на очереди еще восемь пли девять томов.

Свежеразрезанную книгу и читаешь с особым чувством. Кажется, что к чтению прибавляется еще что-то. ежели книгу разрезал сам, а по кто-то посторонний. Лучше воспринимаешь, сильнее любишь то, что тебе предлагает автор книги, — его любишь и сильнее и доверчивее...

Летом восемнадцатого года Жарнповецкого сменил Константин Григорьевич Аршавский, он по целым дням пропадал на работе в городе, мне свободнее стало забредать куда только душенька пожелает, а знакомых у меня было уже много, а комнат в Смольном было также немало. Заглядывал я в издательство, по частенько нарывался на Попова: этот дядя был права горячего, вспыльчивый и не очень-то отходчивый. Посетителей своих оп иногда загонял буквально под стол или за шкаф, требуя от них того, что ему было нужно. Жаловаться на него бесполезно.

— Тебе что? — накинулся он на меня, когда я осмелился прийти к нему с просьбой о книгах. —- Откуда? Почему ходишь-бродишь? Марш отсюда!

Затопал ногами, замахал руками.

Дня два спустя повстречал я его в коридоре Смольного (коридоры длинные, широкие), он взял меня за локоть и сделал выговор — за то, что я гуляю, а не работаю. Пришлось пожаловаться на пего Аршавскому.

- Не обращай внимания, - махнул рукой добрейший Константин Григорьевич. - Сумасшедшая бестия! В тюрьме сидел, в одиночке, там сойдешь с ума! А насчет книг надо прямо на склад идти, Ионов тут делу не помеха.

Вскоре произошло чудо. Он встретил меня в коридоре и потащил к себе в кабинет — буквально потащил: взял за локоть и с силой, как буксир барку, только что не побежал но скользкому, только что намытому полу. Оп притащил меня к себе в кабинет. Все стены его заняты шкафами с книгами, книги на полу, на длинном заседательском столе, на подоконниках.

— Садись. Сюда, за машинку, — отрывисто приказывал Ионов, и я едва успевал поворачиваться. — Закладывай две копии. Готово? Диктую...

Все же я заявил Ионову, что меня ждут в Агитпроподотделе, там я работаю, работы сегодня много...

— Не люблю, когда много разговаривают, не терплю! — прикрикнул на меня Ионов. — Пиши! Сколько копий заложил, две? Слушай внимательно!

Я начал стучать, диктовка была скучная, язык у Ионова суконный — без его ведома я заменял канцелярские обороты обычными, человеческими, такими, от которых уже начали отвыкать в учреждениях — катастрофически скоро и невозвратно... Кончив одну бумажку, я заложил две копии второй.

— Я уйду, а ты бери вот те книжки, что на столе, и вноси каждую в список, .понятно? Сделаешь — можешь уходить., понятно? Возьми себе любую, какую хочешь, из тех, которые в связках на полу, понятно?

— Скажите Аршавскому, что я приду... — начал я, но Ионов прервал грубо и бесцеремонно:

— Нужен ты Аршавскому, как митрополиту фрак, сиди и ниши! О тебе там и думать забыли.

Я стучал на машинке у Ионова три дня. Аршавский не возражал, только посмеивался.

Аршавский был назначен на должность начальника Политическо-просветительного управления Петроградского военного округа. Меня призвали на военную службу. Из казармы к себе в Пуокр Аршавский перевел менг в августе девятнадцатого года.

— Вы любите книгу, — сказал он мне вскоре после того, как был разбит под Петроградом Юденич, — в наше полнейшее распоряжение перешли книжные склады Карбасникова, Вольфа, Маркса, Каснари. Помогите при случае на досуге нашему книжному отделу.

Книжным отделом заведовал абсолютно непригодный для этого Златкин. Году в шестнадцатом был в каком-то толстом журнале напечатан его рассказ (очень плохой, кстати сказать, но не без той идеи, которая в те годы требовалась), и с тех пор этот Златкин не без выгоды для продвижения своего по службе выдавал себя за литератора с большим стажем. Все понимали, что такое этот врунишка, но никому не хотелось с ним связываться — черт с ним, пусть литератор, пусть хоть с полувековым стажем. Вокруг него группировались интересные, талантливые люди, они-то, в сущности, и вели культурно-просветительную работу в воинских частях округа.

В короткий срок познакомился я с Евгением Михайловичем Кузнецовым, Адрианом Ивановичем Пиотровским, Анной Дмитриевной Радловой, Михаилом Алексеевичем Кузминым, Борисом Владимировичем Папаригонуло, Александром Рафаиловичем Кугелем. Александра Рафаиловича следовало бы упомянуть первым — и потому, что это был яркий, талантливейший театральный деятель и писатель, лакомый собеседник, остроумнейший человек, добрый и щедрый. Ему я многим обязан в моем культурном развитии. И все эти люди частенько приходили ко мне в секретариат и просили «бумажку в склад». Сам я там еще не был и, выдавая бумажку, незамедлительно забывал о том.

— А вы, юнош, почему не заглянете на часок в книгохранилище? — спросил меня однажды Кугель. — Оставьте работу, работа нс волк, в лес не убежит. Пойдемте-ка со мною в Гостиный!

Я отпросился у начальства и пошел вместе с Кугелем.

— Любопытное дело делается у нас в Пуокре: судьба собрала почти самую что называется элиту: поэты, прозаики, критики, актеры... Я с удовольствием посещаю мою службу, да-с! А что касается библиофильства, юнош, то не завывайте, что любителями книг делаются, но собирателем надо родиться, соответственно воспитаться, принюхаться к определенной атмосфере... Полюбить книгу — ничто, подумаешь! Книга драгоценность, ее только клинический идиот оттолкнет, но вот собирать книгу... для этого требуется еще и талант! Вкус! Собирая, знать, что берешь, что отвергаешь, — почему в первом случае и в особенности во втором. Думаете — тут опыт? Не только опыт, но и природное влечение. Да-с!

Остановился на полмипуты, закурил, снова зашагал, вернулся к прерванному:

— Одного опыта в любом деле недостаточно, юнош! Везде и всюду требуется талант! Разве мы не видим опытных дураков: Да на каждом шагу! И порою мне кажется, что количественно они не уменьшаются... Дай бог, чтобы я ошибся...

Выпустил мою руку, слазал за спичками в свой ветхий портфелик, зажег потухшую папиросу, снова взял меня под руку.

— Книга — магнит магнитов. Книга — это Кармен для изысканной, умной души. Не все книги надо приобретать. Домашняя библиотечка — это то же, что и домашняя аптечка, — не все же лекарства в ней! Только те, которые, так сказать, избранные, универсальные, что ли... И — обратимся к книге — только те, которые приглашают вас всегда, приглашение которых исцеляет —вы сияете, гордитесь, даже хвастаете, да, да! Вы бережете такую книгу, переплетаете ее, никому не даете читать, что, впрочем, всегда следует делать, со всякой книгой: зачитают, потеряют, запачкают... Когда у меня просят книгу, я сообщаю адрес ближайшей библиотеки.

Затянулся раз-другой табаком и — голосом печальным, со вздохом неоднократным проговорил:

— Сколько книг потерял я из-за своей глупой, дурацкой щедрости, черт меня побери! Просят книгу — берите! Дурак старый!

— У вас большая библиотека, Александр Рафаилович?

Голосом человека, потерявшего самого близкого, нечто дорогое и уже невозвратимое, Кугель ответил, что у него была особенная библиотека, театральная: мемуары, журналы (он и сам издавал и редактировал «Театр и искусство»), было много афиш. Куда все это девалось? Часто продана, часть расхищена, часть уцелела, но...

— Но жизнь идет под горку... Я стар. Во мне атрофировались приобретательские инстинкты, осталась жажда перелистывания...

И совсем неожиданно:

— Александр Блок продает свою библиотеку. А кому? Разным людям, Глебову преимущественно, тому, который на Большом проспекте, там, у вас на Петроградской стороне. Впрочем, это его дело, кому продавать, но Глебов не тот человек, который должен покупать у такого поэта, как Александр Блок...

Я спросил, что за библиотека у Блока.

— Интимная, душевная библиотека у него, — ответил Бугель и светло улыбнулся. — Библиотека утонченного интеллигента, для чтения, не для работы только. Домашняя аптечка, по — лекарства в ней редкие, не от всякой популярной болезни. Да мы вот на днях побываем у Блока, посмотрите его книги... А вы...

Замялся ненадолго, окинул меня взглядом.

— Хочу преподать вам... Собирайте все, что правится, после сделаете отбор, сейчас вы очень молоды, вы еще только заболеваете книгой, температура страсти пока что не выше тридцати семи и одной десятой... Книга, как вы говорите, спасала вас. Теперь вы пришли ей на помощь. Мы пришли на помощь книге — и вы и я...

Обрадованно заулыбался, когда мы вошли под своды Гостиного двора. Минуты две спустя я отпирал большим, серьезным ключом замок на двери книжного склада.

— Скажите, пожалуйста, куда мы входим, — не верится, друг мой юнош! — произнес Кугель, то поглаживая свою мохнатую, реденькую бородку, то потирая руки, предвкушая истинное наслаждение.