Родители, наставники, поэты

Встреча с Блоком

Было это, возможно, в середине девятнадцатого года, а может быть, чуть позже: я работал тогда в Пуокре на Морской, 15 и однажды в свободный после ночного дежурства день зашел в книжный магазин Глебова.

— Тоже продавать хотите? — спросил меня хозяин.

— Просто так, посидеть, Павел Петрович, — ответил я.

— Сидите, сидите, пока меня не прикрыли...

В самом деле, «прикрыто» было все, за исключением продовольственных магазинов, где по карточкам выдавали хлеб, воблу, пшено, селедки, растительное масло, соль и махорку. Прикрыло само время, так как, помимо самого основного и главного, нечем было торговать... Но книжные магазины еще работали, хотя их и было немного: на Петроградской стороне — Глебов; маленький магазинчик «Дома Искусств» на углу Мойки и Невского, два-три на Литейном: все они самоприкрылись незадолго до введения нэпа, а там буйно открылись и уже на долгие годы.

— Сегодня обещали принести книги от Блока, — сказал Глебов. — Или принесут, пли сам зайдет. Посидите — увидите его — ведь вы, кажется, знакомы с ним?

— Так сказать нельзя, — рассмеявшись и махнув рукой, ответил я исхудавшему от недоедания старому книжнику. — Войди вот сию минуту Блок, и поздоровайся я с ним — оп меня, наверное, не узнает, спросит, кто и откуда. Но — было такое дело, приносил я ему мои стихи, он мне всякое лестное говорил, а кому он этого не говорил? Блок человек щедрый, добрый, обидеть он никого нс обидит...

— Но и бездарного не утешит, — заметил Глебов, искоса посматривая на меня.

Мы разговорились о Блоке, припомнили, что в двадцати метрах от книжного магазина когда-то Блок учился, — здание сохранилось, и даже в классах все так же, как, возможно, было много лет назад. Чуть дальше от здания — дом № 3 по Лахтинской, где Блок жил года два. Не однажды бывал он в театре миниатюр «Ниагара», что в десяти метрах от здания Введенской гимназии...

— А я частенько встречал Александра Александровича в кондитерской Филиппова, — заметил Глебов, — это на углу Рощиинской и Большого, три минуты ходьбы от меня. И в ресторане Чванова не однажды — рядком с кондитерской Филиппова, и почти всегда вместе с Пястом

стояли у буфета с рюмками водки в руках... И не столько пили, сколько спорили — все никак не могли влагу в рот опрокинуть!

И все это, подумал я, ла пространстве одного квадратного полукилометра. Большой проспект вошел в биографию Блока не только территориально, но и чем-то значительно большим, серьезным...

Книги принес сам Блок — два тяжелейших в обеих руках пакета. Рывком приподняв их на уровень груди, Блок только что не выпустил из рук непомерную тяжесть, ловко поставив книги на ту часть прилавка, которая приподнималась, когда нужно было пройти за кулисы магазина.

— Тут далеко не все, что обещал, — сказал Блок и сел на табурет рядом со мною. Я отодвинулся далеко в сторону, жадно разглядывая профиль дорогого, самого любимого из всех современных поэтов. Щеки его ввалились, робкая седина тронула впеки, подбородок настоятельно просил бритвы. Но голову свою Александр Александрович по-прежнему держал высоко и гордо и даже неподвижно, как изваяние, а когда говорил или отвечал на вопросы, то голос его был глух, но внятен. Блок дышал тяжело и часто.

Глебов сказал, что Александр Александрович напрасно беспокоился, было кому съездить за книгами, да, кстати, и денег сейчас в кассе кот наплакал...

— Мне необходимо совсем немного, по остро необходимо, — делая ударение на предпоследнем слове, сказал Блок и, усмехнувшись, повторил его.

— Подумать только — книги свои продаю! А давно ли покупал их, и даже у вас, Павел Петрович! — прежним своим музыкальным голосом проговорил Блок. — Вот никогда не думал... Ну, мало ли что могло произойти — смерть от разрыва сердца на улице, могли убить, под трамвай мог попасть, на сцене Гамлета сыграть, но чтобы...

Он горько улыбнулся, вздохнул, из коробки, похожей на папиросную, достал окурок, закурил его, поднял голову, пустив дым к потолку.

— Придет время, Александр Александрович, и вы снова будете покупать у меня книги, — утешительным топом произнес Глебов. — К тому времени сколько книг выйдет!

— К тому времени... — страдальчески проговорил Блок и даже черты лица его вдруг изменились: морщины стали глубже, взгляд опечалился настолько, что Глебов, не выдержав, отвел взгляд свой от глаз Блока.

— Так вот, — после долгой паузы, привставая с табурета, обратился Блок к Глебову, — мне крайне нужно иметь хотя бы... — и он очень тихо назвал нужную ему сумму.

Я поклонился Блоку и Глебову и вышел из магазина.

Месяца два или три спустя было закрытое собрание поэтов и прозаиков в Доме Искусств. В тот день Костя Ватинов познакомил меня с Сергеем Колбасьевым, начинающим стихотворцем и прозаиком, и я, еще не имея права присутствовать на собраниях «признанных» писателей, так как еще не состоял членом Союза поэтов, — «по знакомству» двух действительных членов Дома Искусств прошел в соседнее зало, где меня представили сразу двум уже известным не только в Петрограде поэтессам — Ирине Одоевцевой и Нине Берберовой. Откуда-то доносилось чтение стихов.

— Пришел Блок, — сказал мне Ватинов, — он в зале с зеркалами. Пойдем — обычно он скоро уходит...

Блок стоял в кольце почитателей, любопытных, впервые видящих его (пришли так называемые студийцы Дома Искусств). Под черным пиджаком на Блоке был белый свитер, на ногах старые, разношенные ботинки. На улице мороз доходил до тридцати градусов. Я подумал, как, надо полагать, холодно Блоку, и хорошо, что на нем сви-тер, но в гардеробе висит не шуба, а старенькое пальто с барашковым воротником...

— Повторяю — человеку нужно для чтения и перечитывания всего сто книг, не больше, — проговорил Блок, продолжая с кем-то спорить, кто утверждал, что ста книг недостаточно.

— Для чего именно недостаточно? — спросил Блок. — В течение всей нашей жизни мы прочитываем тысячи книг, но вот если вас отправят навсегда на необитаемый остров и разрешат взять с собой только сто книг — этого будет вполне достаточно. Сто книг... — это очень много!

— Какие же книги вы возьмете с собою на необитаемый остров? — спросил Колбасьев.

Круг стал теснее, Блок даже отступил к степе. Коля Чуковский увидел меня и оттащил к себе, поближе к Блоку.

— Какие книги я возьму с собой на необитаемый остров? — Блок светло и продолжительно улыбнулся. — Впрочем, товарищи, я уже вижу, мне ста книг и не надо, мне и семидесяти хватит...

Первой книгой он назвал Евангелие. Затем — однотомники Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Кольцова, Баратынского, Батюшкова, Державина... —всего книг двенадцать. Коля Чуковский вслух считал, Блок смотрел ому в глаза и спокойно, словно заранее знал, что именно следует взять с собою на всю жизнь в одиночестве, продолжал называть книги:

— «Анна Каренина», «Война и мир», рассказы Льва Толстого. Русские сказки в трех томах. Сказки братьев Гримм, сказки Гауфа, Перро, норвежские сказки. Два-три романа Бальзака. Немецких романтиков три тома. Три тома Чехова...

Блок остановил перечисление, закрыл глаза, что-то заговорил неслышно, беседуя с собою.

— Еще необходимо взять два романа Достоевского.

— «Бесы»? — чего-то ради ввернул Колбасьев.

Блок отрицательно качнул головой.

— Нет, рассказы и «Подросток». Еще...

Кто-то, мне незнакомый, спросил:

— А себя, Александр Александрович, разве не возьмете?

Блок вздрогнул, щеки его окрасились румянцем, оп скупо развел руками и ответил:

— Когда вы, товарищ, отправитесь на необитаемый остров и начнете собирать для себя сто книг — что ж, возьмите и Блока...

Получилось так, что Блок не обидел ответом своим и бестактного вопросителя и даже развеселил немного и себя — вторую половину своих воображаемых сборов он провел увлекательно, остроумно и афористично.

— Сколько? — спросил он Чуковского.

— Семьдесят три!

— Ну, вот, и больше ничего не приходит в голову, — виновато улыбнулся Блок. — Мне, как видите, и семидесяти трех хватит, а если нс хватит, пришлют по почте...

— Это на необитаемый-то остров! — воскликнула некая очкастая, лишенная чувства юмора, поклонница.

— Если знают, куда меня отправляют, значит, им известен и почтовый адрес мой, — совершенно серьезно проговорил Блок.

Много лет спустя и я убедился в том, что для чтения в последнюю четверть жизни, для перечитывания главным образом, вполне достаточно ста книг. Но я все же затрудняюсь сейчас, когда мне уже семьдесят, назвать эту сотню: и эти надо взять, и эти не мешало бы иметь всегда при себе; кажется, стихов я взял бы больше, чем прозы. И, конечно же, взял бы и свои книги, чтобы наедине, в одиночестве глубочайшем, стереоскопически ясно увидеть, насколько ТО или абсолютно НЕ ТО делал я там, когда-то, в обществе людей...