Загадка и магия Лили Брик

Очередная поездка за границу была задумана сразу же по возвращении из Германии. Теперь Лиля, похоже, просто не могла без Европы: к этому образу жизни привыкаешь, как к наркотику, и отказаться уже невозможно… Своих планов и в новой — неожиданной для нее — ситуации Лиля менять не собиралась, оставив Краснощекову, по его просьбе, томик стихов Уитмена — он собирался его переводить в тюремной камере, тогда это еще позволялось, как в кошмарные царские времена: как известно, арестованные революционеры писали, случалось, в крепостных казематах целые книги.

Уже в начале февраля 1924 года, едва отшумели скорбные дни по случаю смерти Ленина (пока они не закончились, советский этикет не позволял думать ни о чем мелком и суетном), Лиля отправилась в Париж через Берлин: теперь визы выдавали ей без труда, хорошо изучив, как видно, всю ее подноготную. Со стороны советских властей этому не мешало то обстоятельство, что 31 декабря 1923 года Осип расстался с ГПУ — формально потому, что (так сказано в служебной аттестации) был «медлителен, ленив, неэффективен». Каждое слово этой триады можно понимать и толковать по-всякому. Какая, к примеру, эффективность должна и может быть в работе юрисконсульта этого ведомства? Ни одного судебного или арбитражного дела, где юрисконсульт Брик мог бы проявить свою эффективность или неэффективность, ГПУ отродясь не вело — чем же тогда он провинился?

Впрочем, истинной причиной, как считают его биографы, было «буржуазное происхождение» Осипа. Но происхождение его ни для кого не являлось загадкой уже в тот момент, когда Осипа на работу брали, а в краткий период нэпа к социальным корням проявляли, напротив, гораздо большую терпимость, чем в пору военного коммунизма. Это происхождение, как мы видим, ничуть не повлияло на дальнейшую карьеру Осипа, как и на судьбу Лили. Возможно, надобность в его Лубянском служении по тем или иным причинам просто отпала, — даже, наверно, стала кому-то мешать, — а дружба с лубянскими шишками осталась все равно неизменной. И у Осипа, и у Лили, и у Маяковского.