Испытание на зрелость

23

«Любимый, любимый, любимый! Мне так грустно! Когда я представляю себе разделяющее нас расстояние, разлуку, то сердце сжимается от болезненного, отчаянного желания быть рядом с тобой. Расцветает первая ночь… Боже мой, как она тяжела! Любимый мой, приди, обласкай, убаюкай меня!..»

Перед ее глазами одна за другой мелькали фигуры людей, с которыми она рано утром прощалась во Врбовцах. Мать, бегающая с места на место и непрестанно затягивающая под подбородком узел платка, чтобы скрыть волнение. Отец, серьезный и молчаливый, с форменной железнодорожной фуражкой в руке. Растерянная бабушка, словно не понимающая, что эта девушка уже действительно стала взрослой и теперь будет жить одна среди чужих. Тетя Маруша, с большими глазами на исхудавшем лице, наблюдающая всю эту суету перед отъездом Марушки и в душе молившаяся за ребенка, покидающего родное гнездо. И наконец, пятнадцатилетняя Бетушка с прелестным кукольным личиком. Бетушка доехала с сестрой до самого Брно и там еще помогла ей погрузить в автобус чемоданы. В Веверска-Битишку Марушка уже поехала одна, сохраняя в сердце образ милого, чья фотография стояла на столе у ее постели.

На улице шел дождь. Была неприветливая последняя ночь июля 1940 года.

— Ну, знаете, в такое время и писать кавалеру! — пропищала бледненькая брюнетка на соседней постели.

— А почему бы и нет? — сонным голосом отозвалась другая. — Она хочет его покрепче заарканить.

Первая с отвращением повернулась на бок:

— А по мне, лучше лежать на животе и ногами бить себя по заду.

— Ты можешь себе это позволить: у тебя туберкулез, и тебя не заберут в рейх, — донеслось из противоположного угла, утопавшего в темноте.

— Девчонки, кончайте треп и спите, иначе сюда прибежит старуха и будет скандал!

Марушке, привыкшей к приятному моравско-словацкому говору, каждое слово врезалось в сердце, будто осколок. Ей так было нужно одиночество, в котором она могла бы укрыться со своими чувствами, со своими воспоминаниями о Юле! Никто третий в их мир не войдет, каждый будет нарушителем, чужаком.

Чем больше она удалялась от своего любимого, тем сильнее чувствовала себя привязанной к нему. В полдень она сошла с автобуса, поставила чемоданы на землю и осмотрела тихую площадь.

Из пекарни вышел молодой немецкий солдат:

— Eine Dame muss man entlasten?[19]

Со стыдливой улыбкой он взял ее чемоданы. В нацистской форме он выглядел беспомощно и смешно.

«Хочешь помочь женщине нести тяжесть, кавалер, а твои соплеменники между тем отправляют женщин покоренных народов в рейх на принудительные работы», — с ненавистью думала Марушка, идя по изрытой площади мимо городских весов.

— Я тоже славянин, — сказал молодой солдат, пытаясь нарушить затянувшееся напряженное молчание, когда они проходили около церкви.

Марушка только сжала губы. «Тем хуже для тебя», — подумала она, ища между низенькими домиками здание школы. Ее взгляд упал на двухэтажный дом.

«Частная языковая школа Академического общества» — гласила надпись на фасаде.

Марушка остановилась перед входом и впервые с того момента, как они пошли вместе, посмотрела на своего сопровождающего. Солдат поставил чемоданы на землю и растерянно улыбнулся.

— Да, — сконфуженно пробормотал он, и кадык на его худой шее подпрыгнул, — мы оставим о себе в мире плохую славу. — С минуту он молча переминался с ноги на ногу, а затем вдруг сказал: — Но мой отец, Венде, — лужицкий серб. Так что у нас обоих славянское происхождение, только нас германизировали гораздо раньше, чем вас.

И, не ожидая ответа девушки, он быстрым шагом направился обратно к церкви.

«Нас германизировали гораздо раньше, чем вас».

Он будто выносил приговор. Словно судьба народа была уже решена.

«Юла, Юла, как ты далеко! Столько лет мы были вместе, рядом, мы стали единым целым. Мы были одной душой. Наверное, неправильно я поступила, приехав сюда. Мне не нужно было уступать. Продайте мое поле, продайте мое приданое, и пусть на эти деньги Юла закончит учебу, чтобы мы могли пожениться. Ведь так и должно было быть. Как я допустила, что Юла, с его образованностью и способностями, пошел работать на стройку наемным рабочим! Я эгоистка, — упрекала себя Марушка, лежа на железной интернатской кровати. — Юла был прав, я росла будто в теплице, никогда не знала голода и нищеты. Сколько людей обслуживали меня с малых лет и до сего дня! Словно я принцесса, а не дочь железнодорожного служащего и малоземельного крестьянина из моравской деревни».

Таким образом, мир ограничился четырьмя стенами. Четыре стены внизу, в каждом классе, четыре стены наверху, в девичьих спальнях. Имело ли это вообще какой-нибудь смысл? Однако что можно было еще предпринять, если двери высших учебных заведений закрылись буквально у них перед носом?! А ведь человек должен многое постигнуть. А как же Юла?..

Дни бежали неторопливо, сопровождаемые стуком пишущей машинки. Марушка с трудом разгибала усталые пальцы. Склонившись над клавишами, она бесконечно выстукивала слова «милый, единственный, любимый». Как могла она сидеть в школе над книгой, если Юла был так далеко!

Прошла томительная неделя, и Марушка получила письмо, потом еще одно. Юла писал, он думает о ней, стремится к ней, любит! От радости Марушка пела.

Пришли девушки из остальных комнат и внимательно слушали прелестные мелодии родного края Марушки. Все вдруг стало иным — ясным, веселым, и дружеским!

Слетай, сокол, белая птица,
К моему любимому…

«Главное, не верь людям, — писал Марушке любимый, — я им не верю. Пусть они думают обо мне, будто я гордый, властный, эгоистичный, но зато они не станут смеяться за моей спиной и говорить, что я глупый».

Парень, парень, ласточка…

«Стремись всегда иметь больше козырей против любого, с кем ты встречаешься, чем имеет он против тебя».

Любовь, боже, любовь…

Молодые девичьи голоса звенели летними вечерами, любопытные глаза были обращены к миловидной брюнетке. «Не верь людям…» А Марушке хотелось бы обнять всех, с каждой девушкой поделиться своим счастьем. Нет, они вовсе не противные, не поверхностные девчонки, как показалось ее изболевшемуся сердцу в самый первый вечер. И среди здешних девушек были такие, с которыми можно подружиться. В соседней комнате жила тихая блондинка из Пльзеня. Звали ее Люба. Она была сдержанна, замкнута, но с ней можно было говорить о многих интересных вещах. И даже о таких проблемах, которые в течение многих лет они обсуждали вместе с Юлой.

Марушка с Любой любили ходить на прогулку в Лажанки или в другую сторону — в Худчице. Вдоль Белого ручья вела в благоухающий лес тихая тропинка. Лес встречал их свежестью. Высокий темно-зеленый папоротник бил по ногам. Марушка некоторое время смотрела в прозрачную воду, журчавшую по гальке. Где-то в подсознании ей слышался предостерегающий голос Юлы: «Главное, не верь людям, не верь людям…»

Но сердце ее переполнялось впечатлениями. Мелодичный шум воды, сопровождавший особую музыку леса, складывавшуюся из шума деревьев, жужжания насекомых, пения птиц, способствовал доверительному разговору. Сначала слова подбирались осторожно, девушки словно прощупывали друг друга.

— Нельзя просто так сидеть и ждать, чем все кончится, — сказала Марушка, шлепая по холодной воде Белого ручья, — нам нужно восстать.

Люба подставила ладонь шаловливой волне.

— Восстать? — переспросила она задумчиво. — Но как?

«Она не очень общительна, — подумала Марушка, — но такие бывают наиболее надежными, они умеют молчать».

— У тебя есть какие-либо политические убеждения, — прямо спросила она Любу, — определенное мировоззрение?

Люба много читала, размышляла. Ей было многое известно, но она не могла точно выразить, как представляет себе будущий мир. Девушка искала подходящие выражения, а Марушка помогала ей, вставляя то там, то здесь слово, заканчивая начатую фразу. И вдруг Марушка начала говорить сама, четко, не сбиваясь. Раньше она слышала эти слова от своего любимого. Все, что за годы их любви прививал ей Юла, она теперь передавала Любе. А Люба молча, сосредоточенно слушала, устремив взгляд на подругу.

— Ну что ты теперь скажешь? — закончила Марушка вопросом.

Люба на минуту задумалась. Высказать ли ей возражение или оставить его при себе? Однако Марушка смотрела на нее таким понимающим взглядом, что Люба решила сбросить с себя застенчивость. Сначала она говорила осторожно, но, поняв, что никто не станет злоупотреблять ее доверием, решительно высказала собственные взгляды.

Марушка внимательно слушала Любу, иногда согласно кивала. Она вдруг почувствовала, что у нее словно крылья выросли. Печаль и тоска по Юле постепенно начали рассеиваться. Ведь она всегда мечтала о том, чтобы помогать людям. Она полагала раньше, что будет это делать непременно рука об руку с Юлой, но он сейчас так далеко…

«Делать что-нибудь, делать что-нибудь, чтобы заглушить боль в сердце! Ведь любовь сама по себе нас не спасет, ведь и слово это в таких условиях имеет привкус горечи. Добиться, чтобы смолкли пушки, утихла ненависть и расцвела любовь! Тогда мы с Юлой сможем построить новый, лучший мир, в котором будут жить люди будущего».

Первая встреча после долгой разлуки была грустной. Марушка приехала к Юле в Вышков. Недостроенные здания, леса, кучи кирпича, разбросанный песок, наполовину размотанные барабаны с проволокой, а в отдалении — низкие жилые бараки. Там, в узкой комнате, жил Юла, а с ним еще несколько человек.

— Ты была бы разочарована, Марушка, если бы узнала, какая здесь обстановка среди рабочих, — жаловался он ей. — У них нет никакого классового сознания. Это люди, согнанные с разных концов света, среди них есть авантюристы, негодяи. За грош травят своего же коллегу-рабочего, за теплое местечко способны предать кого угодно.

Юлу переполняло разочарование. Он ожесточился, понимая, что с такими людьми нельзя строить новый мир. Ведь у них нет никаких идеалов, они живут лишь сегодняшним днем, не думая о будущем…

Марушка и Юла стояли рядом под соснами, и девушка не отрываясь смотрела на него. Она представляла себе, как проходят его суровые, беспросветные дни, будто кирпичи, откладываясь в жизни без взлета, без поэзии. Он хотел быть поэтом, а здесь шершавыми кирпичами в кровь изодрал себе руки. Она плакала, принимая близко к сердцу его горечь, его разочарования, его нищету. Какое будущее ждет их обоих? Ему так нужен аттестат зрелости!..

В Битишку она вернулась расстроенная. Только Любе доверила она свое горе.

— Если бы наши продали это поле и отдали деньги Юле, я бы не осталась здесь ни минуты. Мы поженились бы, и он продолжал бы обучение.

Люба улыбнулась. Она не могла представить себе полную энергии, стремящуюся к новым знаниям Марушку обычной домохозяйкой, которая удовлетворится четырьмя стенами кухни, где изо дня в день она будет терпеливо ждать возвращения мужа. Правда, многие девушки сейчас выходят замуж: высшие учебные заведения закрыты, многим угрожает отправка на принудительные работы в рейх, поэтому брак — это самое разумное, что может сегодня девушка сделать. А в это трудное время каждый жаждал иметь близкого человека, чтобы можно было прильнуть к нему и ничего не видеть и не слышать вокруг.