Испытание на зрелость

44

Три дня спустя Марушка отмечала свое двадцатидвухлетие. Прекрасные минуты, полные солнца и надежд. Свети, солнышко, свети хотя бы сегодня! Неизвестно, взойдешь ли ты завтра и не появятся ли на небе серые тучи. Может быть, завтра или послезавтра под твоими животворными лучами на тюремную мостовую упадет страшная тень топора палача.

Прошел еще один прекрасный весенний день. А затем наступила пятница, 26 марта.

Она началась так же, как и другие дни. Марушка с Юлинкой, склонившись над доской, раскрашивали солдатиков. Затем Марушка гуляла по тюремному двору. Напряженные нервы отдыхали, воспринимая поэзию будней — запах вареной картошки, дым, стук ложек… Вот в коридоре уже гремит половник. Разносят обед. Сегодня будет торжественный обед с птичьим концертом за окном, с танцем солнечных лучей на стенах. В такой день хочется верить в чудеса.

— Юлинка, когда я вернусь, придешь к поезду?

— Ты же знаешь, что да. И принесу вот такой букет, — смеется Юлинка и руками показывает размеры букета.

— А если это произойдет зимой?

— Нет, что ты, так долго немцы не продержатся. Как приеду домой, сразу же посею… — Юлинка на минуту задумывается и затем спрашивает: — Какие цветы ты больше всего любишь?

— Я люблю всякие. Главное, чтобы их было много. Когда я вернусь домой, превращу наш сад в настоящий рай. Ты не представляешь, как я скучаю по цветам! Сегодня я увидела во дворе маленький жалкий одуванчик. Он еще не раскрылся, но уже был готов к этому. У нас их повсюду тьма, даже рябит в глазах.

Щелканье замка прервало приятную беседу. В камеру вошла старшая надзирательница Стернецкая.

— Слушайте, — кивнула она головой в сторону Марушки, даже не взглянув на лее, — наденьте пальто и идите вниз. С вами хочет говорить пан правительственный чиновник.

Марушка побледнела.

— Казнь… — произнесла она, и это тихое слово прогремело в камере подобно камню, оторвавшемуся от скалы и падающему в бездонную пропасть. — Это казнь…

Смерть, вот она, смерть… Девушка чувствовала ее приближение, научилась не бояться ее, а теперь, когда смерть оказалась рядом, кровь застыла в жилах от леденящего душу страха.

Марушка одевается и подходит к трясущейся Юлинке. На губах Марушки появляется слабая улыбка.

— Передай привет дома и скажи, что я тебя очень любила.

Из глаз Юлинки брызнули слезы. Она не могла их сдержать и, пытаясь скрыть это от Марушки, быстро обняла ее и долго-долго целовала. Стояла гробовая тишина, и только где-то снаружи за решеткой свистел дрозд.

Затем заскрипел деревянный пол — Марушка твердым, спокойным шагом вышла из камеры.

Здание нацистской тюрьмы на Клечкауштрассе тоже построено из красного кирпича, но оно больше и шире, чем то, которое Марушка только что покинула. Сверху до самого низа свисает флаг с фашистской свастикой, чудовищно огромной и напоминающей щупальца осьминога или лопасти ветряной мельницы.

Лопасти раскручиваются сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. Сумасшедшая карусель… Марушка вспомнила, как однажды во Вноровы приехали комедианты и она с Беткой каталась на каруселях так долго, что им стало плохо. А затем она и Ольда катались на каруселях на ярмарке в Худчице. Внизу, опершись о дерево, стояла Люба и смеялась над ними.

«Люба, где ты сейчас? Жива ли ты?»

Смерть, ее смерть… Неужели это возможно? Сейчас она так близко. Какое у нее лицо? Наверняка грязное, страшное. Она о чем-то спрашивает, но голос у нее не скрипучий и не хриплый. Таким голосом разговаривают с безнадежно больными перед операцией. Для чего это, зачем составляют историю болезни, если через короткое время она должна умереть?

Нет, смерть совсем не страшна. Ведь во Вноровах она находится рядом с селом, лишь дорога и забор отделяют их дом от могил. «Где меня похоронят, дома или где-нибудь здесь?» Марушка ждет, когда ее спросят, где она хочет быть похоронена. Но ее спрашивают о каких-то пустяках.

— Скажите, пожалуйста, пошлют ли мой прах родителям?

Пожилой седоватый пан в очках сосредоточенно чинит карандаш, как будто от этого теперь зависит судьба осужденного. Марушка терпеливо ждет, когда он закончит.

— Еще я хотел бы вас предупредить, — говорит он, глядя на ее черные густые волосы и делая вид, что не слышит ее вопроса, — что к своим вещам вы можете добавить и волосы. Члены семьи все возьмут.

Надзирательница уводит ее в соседнее помещение.

Она и перед экзаменами стриглась. Матери говорила, что делает так затем, чтобы волосы не мешали, а на самом деле из-за Юлы. Он ревновал, когда ребята трогали ее косы.

Экзамены…

«Помните о моих экзаменах? Помните, что я никогда не боялась и не тряслась перед экзаменами в любой ситуации? Страх, боязнь, робость, переживания всегда исчезали в решающий момент, их сменяли уверенность, решительность и настоящее вдохновение. Подобное происходит и сегодня, верьте мне».

Последнее письмо… Марушка склоняет остриженную голову над бланком с надписью: «Тюрьма, Бреслау».

«Дорогие мои родители, мои любимые мамочка и папочка! Моя единственная сестра и братишка! Дорогая тетушка! Мои друзья, милые, дорогие знакомые. Прощаюсь с вами и посылаю вам привет. Не плачьте, не плачьте. Я ухожу без жалоб, без тени страха, без боли. Сегодня, 26 марта 1943 года, в половине седьмого вечера, я вздохну в последний раз. И все же до последнего мига я буду жить и верить! Я всегда имела мужество и не потеряю его и перед лицом смерти…»

Все силы, предназначенные для будущей жизни, сосредоточились в этих нескольких последних часах. Нет времени для слез, нет времени для страха, нет времени для отчаяния. Быстрее излить всю нежность и любовь, чтобы ничего из этих дорогих даров не осталось на месте казни.

— Казнь будет совершена в восемнадцать тридцать, — сказали ей. — Вас всего девять, и очередность еще не установлена. Все происходит быстро, поэтому разница может составить максимально пятнадцать минут.

На пятнадцать драгоценных минут жизнь больше или меньше. Таков шанс, последний жизненный шанс.

Сейчас половина пятого, до казни остается еще два часа. Два часа жизни. А что, если отсюда незаметно выскользнуть? Никто не стал бы преследовать… Она пробралась бы безлюдными каменными коридорами и подождала, пока у входа никого не будет. На улице ее никто не узнал бы, скоро будет темно… И она шла бы на юг, все время на юг, домой, домой! Через два часа…

— Могла бы я еще кое-что дописать родителям?

На подоконник зарешеченного окна уселся дрозд и засвистал веселую мелодию. Вот он склонил головку, как будто ожидая, что ему кто-нибудь ответит, и потом засвистал снова.

По губам Марушки пробежала слабая улыбка. В этот момент она поняла, что уже давно перешла границу жизни.

«Не боюсь смерти. Знаю, что умираю за правду».

Первый поцелуй на кладбище в Весели. Это место последнего отдыха как бы предзнаменовало ее будущую судьбу.

Ежедневная обыденная жизнь. Любите ее, любите друг друга, учитесь любви, защищайте любовь. Это нелегко сделать среди того потока ненависти, эгоизма и злобы, который несет нас вниз, в мутный омут. Немногие способны выбраться из него обратно к солнцу.

«Я становлюсь перед вами на колени, мои дорогие, прошу любить и простить меня. Простить меня за все, за всех тех, кого я когда-нибудь обидела. В общении с людьми я часто разочаровывалась, лишь в сердце оставалась вера и надежда.

Все остановилось, замолчало. Приближается решающий момент. Вы возвращаетесь с виноградника, из сада, с пасеки. Я иду с вами, вы чувствуете это?»

В маленькую камеру с девятью смертниками вошел эсэсовец.

— Слесарь Рудольф Дуфек!

Это означает, что сейчас 18.30. Немцы очень пунктуальны.

Первый из Марушкиной тройки уходит в небытие. Он идет как во сне. Останавливается в низких дверях, как бы только сейчас осознав страшную действительность. Несколько секунд стоит, застыв на месте, потом наклоняет голову и идет навстречу уготованной ему судьбе.

Тотчас же откуда-то сверху раздалось пение. Те, кто ждет смерти в камерах, провожают своих друзей.

Где мой дом, где мой дом?
Вода шумит по излучинам,
Леса шумят на скалах…

Снова открылись двери камеры, и донесся шум воды, льющейся из двух шлангов.

— Слесарь Иоганн Кахлик!

Второй из Марушкиной тройки уходит из жизни.

Это прекрасная земля,
Земля чешская, родина моя…

Люди будут охвачены ужасом до тех пор, пока над крышами их домов не будет тишины и мира. По земле, покрытой трупами, понесут они факел мира. Толпы людей, которые пойдут почтить память павших, будут идти через море крови. Осмелится ли кто-нибудь в будущем не называть вещи своими именами и под прикрытием лозунгов о человечности и прогрессе посылать людей на новую бойню?

Снова шумит вода.

«Мои дорогие, я хотела бы защитить своими руками ваше сердце, чтобы ослабить удар, который нанесет вам мое послание. Я буду всегда с вами, никогда не покину вас. Я люблю вас и ухожу от вас с твердой верой».

Она пошла на казнь седьмой. Теплый весенний вечер нежно коснулся ее плеч и лица.

Над кирпичным забором ей приветливо махнули ветви деревьев. Они приветствовали ее и одновременно прощались с ней. А над ними плыли те самые облака, о которых когда-то ей писала мать.

Горы покрылись зеленью. По голубому небу плывут легкие облака, и каждое из них несет привет от матери.

«Облака, плывите на юг, постарайтесь еще сегодня добраться до нашего виноградника… По пути передайте привет моей земле, прекрасной любимой земле, моей колыбели и моей могиле, матери моей… матери моей…

Кровь дочери течет по ней».