Последние ратники. Бросок волка

12. Лесная крепь

Утро еще и не думало расцвечивать восточный край окоема в рдяные цвета. Даже лесные птахи, всегдашние предвестники наступающего рассвета, еще не проснулись и не наполнили лес дружным разноголосьем. Над головой темным шатром выгнулось ночное небо, и бесчисленные мириады звезд, словно чьи-то глаза внимательно и с неподдельным интересом наблюдали за тем, что творят на земле непонятные двуногие создания.

Деревянная застава, маленькая даже по здешним меркам, казалась одиноким стражем, присевшим отдохнуть по ночной поре возле вьющейся у его ног ленты тракта. Срубили ее на холме, который дорога огибала широкой петлей. Быть может, путникам, идущим по ней, нависшая над трактом крепь и казалось высокой, но с другого холма, на макушке которого стоял сейчас Никодим, она выглядела очень скромно. Частокол, сработанный из высоких сосен, восемь приземистых башен, четыре по углам и еще четыре ровно по центру каждой из стен, какие-то постройки внутри. И ни одного, хоть самого маленького, огонька.

— Затаились тати, кистень им в бок, — проворчал недовольный голос слева. Насколько Никодим успел присмотреться к здешним деятелям, принадлежал он белозерскому наместнику.

Они стояли у кромки леса на вершине холма. Заросшие непролазной чащобой взгорки широким кругом охватывали лысый бугор с деревянной крепостицей. Все остальное пространство до самого частокола было голым, как коленка. Чтобы никакой враг не смог подобраться незамеченным. Кто бы мог подумать, что все эти предосторожности когда-нибудь встанут боком дружине киевского властителя.

— А ты их татями не чести, — глухо донеслось в ответ на ворчание Фрола Силыча. — Там не только ушкуйники. Со многими из тех людей, что там сейчас сидят, я в походах из одного котла варево хлебал. Они всю жизнь служили Киеву верой да правдой, — Молчан тяжело засопел. — На своих прём! Всё бы отдал, кабы дело миром решилось…

— Миром не пожелали, — звякнуло железо доспеха, когда наместник пожал плечами. — Бывает и такое, что брат на брата идет, и отец на сына — коль правда так велит. Я тебе, Молчан, по чести сказать, не завидую, конечно. Да что уж теперь…

— Не завидует он, — рыкнул опальный ближник. — Ты сюда приперся, чтобы это мне сказать?.. Сами справились бы, без твоей жалости.

— Ведаешь, зачем я здесь. На меня тень от закидонов боярина Клина падает ничуть не меньшая, чем на тебя. В моих лесах злодейства деялись! Нет уж, я намерен добраться до него ничуть не меньше, чем ты… А может статься, даже и больше.

— На что это ты сейчас намекаешь? — прошипел закипающий, как чайник, боярин.

— А тут и намекать не на что. Родная-то кровь никогда друг друга не выдаст. Встретились бы вы сейчас, сговорились, расцеловались троекратно, да вдруг и исчез бы боярин Клин Ратиборыч, скрылся неожиданно… Но я того не позволю, уж поверь.

На сей раз короткая тишина уже не казалась просто недоброй.

— Еще такой намёк, и я тебя укорочу на голову.

— Не скажу, что не ожидал.

— Двинули! — обрубил едва не вспыхнувшую свару рык Перстня, который все это время стоял тут же, меж деревьев на лесистом взгорке.

Поначалу Никодим не заметил никаких изменений за укромной занавесью ночной темноты. Но, присмотревшись, различил неясное движение по кромке окружавшего широкую просеку леса. Будто бесплотные ночные духи чащоб разом решили выйти из-под сени лесных исполинов. Чуть погодя он понял, что бор на самом деле как стоял, так и остался на месте. А темные волны, хлынувшие из его недр, образовало слитное движение нескольких сотен вооруженных воинов. Пока Никодим пытался приглядеться, что к чему, киевские полки уже преодолели примерно половину спуска, оказавшись на открытом пространстве, окольцевавшем заставу.

Никаких криков и лязга железа.

— Хорошо идут, — чуть слышно бормотал Перстень. — Так бы и дальше…Эх, братцы, только без шума. Нам бы добраться до стен. Хоть до середины взгорка, будь он неладен!

Сразу после этих слов, будто в насмешку, воздух вдруг наполнился протяжным свистом и еле уловимым шелестом. И лишь тогда в рядах наступающих послышались первые крики. Идущих на приступ накрыл дождь стрел.

Перстень сквозь зубы выдохнул поток ругательств.

Благо, держащих оборону тоже было не очень много, и падающая с неба смерть собрала не столь обильную жатву. Волна киевлян с белозерцами продолжила движение, а за спинами идущих в атаку на земле остались распластанные, неясные в ночной темени силуэты тех, кому не повезло. Кто-то из них пытался приподняться, отползти, помочь встать другим.

Следующий залп уже не принес такого опустошения: в какой-то момент обученные бою воины дружно упали на одно колено, и стальные наконечники стрел со стуком и хрустом врубились в выставленные вверх щиты. В следующий миг дружинники уже вновь бежали вперед.

— Они ведь до подножия холма даже не дошли, — метался в бессильной злобе наместник Белоозера. — Сейчас они стрелы по дуге шлют, а после по прямой, в упор бить станут. Ядрена мать! Командуй лучникам!

— Рано, — спокойно отрезал впившийся в штурм прищуренным взором Молчан Ратиборыч.

— Какое к лешему «рано»?! Да их сейчас перебьют там всех!

— Пусть сначала к частоколу пробьются.

Едва строй наступающих, наконец, дошел до подножия холма, засевшие за частоколом изменили тактику — посылать стрелы принялись не залпами, а вразнобой: каждый стал бить прицельно, выхватывая из рядов штурмующих свою цель. Свистящий шорох перестал быть слитным, и сейчас он раздирал ночную тишь гораздо реже, но менее опасным оттого назвать его было никак нельзя. На сей раз раненых оказалось куда меньше.

Атакующие тоже быстро сменили тактику, плотно сомкнув ряды. Первый упёр в землю высокие щиты, второй воздел щиты вверх, прикрывая ими от падающей сверху смерти и свои головы, и шеломы дружинников передней линии. Продвигаться вперед стало еще труднее. Стрелы продолжали с глухим стуком врубаться в щиты, щелкать, отскакивая от их краев, звонко звякать о железную оконтовку, вонзаться в землю у ног. Но дружина продолжала упорно переть.

— Рано! — слышался раздосадованный хриплый шепот боярина Молчана. Он по-прежнему отмахивался от наседавшего Фрола Силыча.

— Вон, смотри, они теперь раненых добивать принялись! — ткнул пальцем наместник. — Бьют по всему, что шевелится!

— Рано, — упрямо стоял на своем боярин. — Надо ближе подойти.

Никодим и в самом деле не понимал, чего добивается Молчан. Он, казалось, с головой ушел в эту рать. У себя в мыслях, должно быть, уже сотню раз продумал, как она должна разворачиваться, отмерил, сколько ей положено длиться, какой ход должен следовать за каким… Его уже мало заботило, что там, впереди, умирают живые люди. И, похоже, он совсем запамятовал, что бьется со своим родным братом. Хотя, может, и нарочно постарался выбросить эти мысли из головы.

— Эх, ядрена вошь, надо было лучников вместе слать! — не унимался Фрол. — Сейчас бы из-за щитов отстреливались и, глядишь, заставили бы их там головы попрятать.

— Мало у нас лучников. Потеряем только без толку, — у Молчана челюсти словно судорогой свело: отвечал он, еле разжимая рот и выталкивая слова сквозь зубы. При этом ни на миг не отрывал взгляда от штурма.

Шеренги киевлян упорно, шаг за шагом приближались к стенам заставы. Лучники на пряслах теперь старались выцеливать короткие проблески в сплошном ряду щитов. Время от времени стрелам удавалось достичь цели, но прорехи, возникающие в строю из-за падающих воинов, тут же смыкались, словно на взгорок поднимался не плотный строй людей, а какое-то огромное бессмертное существо, умеющее самостоятельно исцелять свои раны.

Конечно, это было не так.

По мере того, как бронированный строй карабкался выше, становилось ясно, какой ценой ему дается это неспешное размеренное и кажущееся неотвратимым приближение к цели. Неподвижные тела, оставшиеся распростертыми на земле, лучше всяких слов говорили, что долго эта атака продолжаться не сможет.

Никодим на миг представил себя в этом тесном ряду, в давке, с целым пудом доспехов на плечах, что все упорнее и упорнее вдавливают тебя в землю, да с тяжеленным, неподъемным щитом на сгибе руки, опустить который означает верную смерть. Невозможно даже остановиться, чтобы перевести дух: строй при этом неминуемо сломается, и добро еще, коль такая заминка кончится твоей лишь смертью. Вокруг тебя соратники, которые так же, как и ты упираются из последних сил, рвут сухожилия, напрягая для каждого шага последние силы. Склон высок, и становится только круче, взбираться по нему труднее и труднее. Но каждый знает, что от него зависит жизнь идущих с ним плечом к плечу людей, а потому стискивает зубы, и, с невозможно вздутыми жилами на лбу и шее, делает следующий шаг. И еще. И снова. А вокруг шепчет свою тихую, свистящую песнь оперенная смерть. И когда рядом с тобой вдруг с хрипом начинает заваливаться тот, с кем ты побывал не в одной сече, пережив ее так же, как и сейчас, плечом к плечу, тебе ничего больше не остается, как сомкнуть щиты с другим воем, что стоял за ним — и продолжать двигаться вперед.

Но уж по крайней мере, такую войну можно было б назвать куда более честной, чем ту, к которой привык он. Где сотню человек может разметать в фарш один снаряд, прилетивший хрен пойми откуда.

Даже если учесть, что когда пешая рать, упрямо прущая вверх по холму, почти вплотную подобралась к частоколу, в стену червленых щитов полетели уже не только стрелы, но и копья с топорами.

Именно в этот момент Молчан кивнул стоящему на полкорпуса позади него Перстню. Белозерец без лишних слов развернулся, сунул два пальца в рот и пронзительно, по-разбойничьи свистнул.

Никодим от неожиданности моргнул, а затем уставился на огненные сполохи, расчертившие низкое темное небо над лесной прогалиной. Они неумолимо и даже словно бы нехотя, с каким-то царственным безразличием плыли по воздуху в сторону крепости. В ноздри шибанул запах горящей пакли.

— А сейчас — пошли! — гаркнул киевский боярин так оглушительно, что Перстню свистеть больше не понадобилось. — Пошли, пошли, пошли, пошли!!!

Из леса напротив крепостных ворот, метрах в двухстах от того места, где следили за ратью бояре, выметнулся второй отряд пеших ратников. Здесь склоны холмов были куда более пологими, а потому этой волне атакующих не нужно было бесконечно спускаться с одного выгнувшегося взгорка, карабкаться под градом стрел на другой и, наконец, лезть на крепостные стены.

Впрочем, совсем скоро стало ясно, что они этого делать и не собирались…

Горящие стрелы накрыли заставу шипящим дождём. Причем, именно с одной стороны — с той, где негостеприимным запертым зевом обрубили взобравшуюся на холм дорогу крепостные ворота.

Занялось там сразу же.

Никодим прекрасно знал — местные умели возводить деревянные укрепления. Причем так, что стены становились по-настоящему неприступными, и огонь вгрызться в них мог далеко не всегда.

Но не на сей раз. То ли плотники чего-то не доделали, то ли тушить внезапно вскинувшееся в ночи пламя оказалось некому, но полыхнуло оно споро, весело и ярко. А горящие стрелы все продолжали и продолжали падать на прясла, стрельни, остроконечные конусы крыш, вгрызаться в стены и перекрытия внутренних построек.