Волчина позорный

Но самое любимое занятие «кума», которое появилось через пару лет работы начальником – держать на поводке тех, кто «откинулся» и остался жить в Кустанае. Когда зек освобождался, Серебряков выпивал с ним по стакану и брал с него слово, что когда найдёт место для жилья и работы, то придёт и оставит в журнале «кума» свой след. Фамилия, статья, освободился тогда-то, живу и работаю там-то, телефон такой-то.

– Будем с тобой зарабатывать хорошие деньги, – говорил бывшему зеку майор, закусывая водку солёным груздём – Ни на какой работе столько не получишь.

И редко кто из бывших отказывался. Практически никто. Освободившиеся нужны были Виктору Фёдоровичу, чтобы обнять своей властью свободу и волю городскую. Она ведь тоже разная. Есть простая воля, честная. Человек себе обыкновенно живёт и запрещённых, незаконных поступков не делает. А есть воля такая, которая просто кричит человеку в оба уха: «Вот же всё ничьё! Государственное! Почему оно не твоё? Нет же хозяина. Государство – не хозяин. Так как само государство – только слова. Набор бездельников-пропагандистов дурацкого коммунизма. Хитри, мудри, воруй, грабь, обдуривай это долбанное государство, которому ты на фиг не нужен, делай деньги тихо, другим незаметно и не понятно, и живи красиво.

Поэтому «откинувшиеся» продолжали жить под командованием бывшего «кума», имели много денег и умно творили преступления по инструкциям Виктора Фёдоровича, а потому не попадались и жили на свободе. Вообще, у «кума» в городе имелась фактически не очень маленькая, хорошо вооруженная собственная армия. Списанные пистолеты, ружья и даже автоматы он скупал там, куда их отвозили на переплавку. На недалёкий Магнитогорский сталеплавильный завод сбрасывали по акту списания. Часть от большого тоннажа Виктор покупал у заводских воров и записывал оружие в реестры как ломы и лопаты. Сбивали номера заводские и установить, откуда оружие уже было невозможно.

Отбирал он сильных, не глупых, злых и бездушных. Они могли всё. С середины шестидесятых появились «цеховики» В органах милиции они стояли на учёте как тунеядцы и годами клялись найти работу. А сами зашибали крупные деньги. Воровали или скупали по дешевке сырьё по всему Союзу и втихаря изготавливали всё, что не делало или делало плохо государство. Им и защита была нужна, и ударная сила, чтобы расправляться со всеми, кто перешел им дорогу или мог донести о подпольщиках в милицию.

А кого-то надо было просто перепугать сильно и заставить делать то, что нужно «подземельному» производству. Это делали люди «кума». Он называл просителю цену за преступление, «цеховики» платили, двадцать пять процентов Серебряков отдавал наёмникам, остальные оставлял себе. В семьдесят первому году «кумом» он работал уже двадцать пять лет и в сорок девять годов своих был богаче любого «цеховика». Боялись его все в городе. Кроме простых и честных, которые его вообще не знали. Он мог любого неугодного руками бывших зеков убить, покалечить, сжечь дом, заставить уехать куда подальше, напугать или отнять деньги, если кто-то из начальников цехов не хотел щедро делиться.

В общем жил Виктор Федорович хорошо, но нечестно и судьба его была ласковой к нему, но тоже глубоко непорядочной. А он существовал хоть и хитрым, но невежественным и глупым. И потому именно считал свою жизнь прекрасной и счастливой.

Александр Малович лично Серебрякова не знал, как и «кум» Шуру. И поговорить по душам не получилось бы у них. Но майор милиции после долгих раздумий всё же остановился на нём. Камалов, Русанов и прочие начальники «левого» производства сами были просителями. Организатором убийств, причём не только известных милиции, был он, подполковник Серебряков. Убрать его и останутся только скрытые от глаз цеха. Исчезнут все убийства кроме случайных или бытовых.

Лично Малович был не против цеховиков. Они делали всё. От гвоздей и продуктовых сеток «авосек» до инвалидных колясок. Причём качеством их продукция не уступала импорту из Чехословакии, Польши и ГДР. Но как блюститель закона и порядка Александр понимал, что и законы нарушаются, и беспорядок в государственных организациях от воровства только крепнет, а экономика раскалывается на куски. Вот если убрать Серебрякова, то хотя бы убийств по приказу станет в сто раз меньше. Он пошел к Русанову в милицейскую гостиницу. Алексей Иванович читал пачку свежих газет и ел пирожные из буфета, запивая их лимонадом.

– Привет начальству,– сказал Малович. – Слушай, мы же с тобой говорим друг другу только как есть? Не врём ведь?

– Ты что, Санпалыч! – поперхнулся Русанов лимонадом. – Опять стряслось чего-нибудь?

– Ты приказывал неделю назад стрелять вечером по воротам, когда я с работы приехал? Три выстрела шрапнелью по доскам и один в воздух? Потом мы с семьёй выехали из ворот в город. Опять выстрел. Дробины над головами высоко пролетели. Пугал меня?

– Не, я, конечно, сволочь, но в меру, – бухгалтер отодвинул от себя еду и локти поставил на стол, а подбородок на кулаки. Долго смотрел на Шуру. – Не просил я никого и сам не приказывал. И в голове такой мысли не было. Я, когда понял, что ты считаешь меня главарём и с меня начнёшь, особенно после смерти Иванова, то струсил и решил смыться от тебя подальше. А стрелять? Нет, не я это, товарищ майор. Памятью матери, царствие ей небесное…

Малович ходил по комнате и тёр подбородок. Что-то вспоминал.

– Вчера приехал я часов в десять вчера. Ты в это время был у нас, в гостинице УВД. Телефон тебе никто не даст. Да его в гостинице и нет, – он сел на стул, закинул назад со лба черный волнистый волос. – Короче, подать команду ты не мог. А все стёкла выбиты, на стене живого места нет. Вся штукатурка слетела. Стреляли снова шрапнелью. Знали, что дома меня нет. Точно. Дернули машиной с канатом ворота и повалили. Дотащили почти к дороге. Потом стреляли во двор. Баню попортили, сарай. Я недавно всё побелил. Сейчас дранку видно и крепкая штукатурка вылетела с ладонь размером.

Ну, семья уехала за день раньше к родственникам. Я сел на скамейку после десяти, она не свалилась, и подождал. В одиннадцать прилетел «УАЗик» и фары воткнул в дом, в меня тоже, естественно. Вышли трое с пятизарядными ружьями и снова изрешетили дом и баню. Меня стороной обошли. В метре сбоку дробь свистела. Убивать, значит, не хотели. Но кто это? Откуда? Как думаешь, Иваныч? Повторяю, ты находился без связи в УВД. А стрелки-то приезжали отменные. Обученные.

Русанов съел пирожное, запил лимонадом и определил без размышлений.

-Ты «куму» на «зону» вернул троих с воли. Естественно, они сказали, кто их поймал. Они убили пять человек по линии подпольного производства на базе «Большевички». Он понял, что ты раз взялся, то и остальных отловишь. А это ему надо? Бойцы-то были проверенные, успешные. С них он денег поимел кучу. Лично я платил за двоих первых. И не сотни рублей. Тысячи. Но грохнули-то всех неугодных вольные наёмники. А ты их затолкал обратно на шконку. И раньше другие люди Серебряковские тоже людей убивали. Нитка длинная. У вас о многих убийствах просто не знают. Никто не заявлял. Чужие, значит, приезжие были. А есть и просто «глухари». Не нашли исполнителей. А если ты лично всю нитку потянешь и размотаешь клубок? У него, «кума», будет провал. Армия развалится. Это, Санпалыч, он тебя пугает. Озверел. Предупреждает. Уверен, что именно ты на шконки вернёшь ему всех и по прежним, ранним убийствам.

– Да ему проще меня грохнуть без этих аттракционов,– усмехнулся Малович.

– Если тебя убить, самого известного и умелого сыщика, то поднимется вся областная милиция, городская, КГБ подключится. Такой шмон устроят, малины все прихлопнут и освободившихся из «четвёрки» всех по адресам и рабочим местам выловят. И «кума» тогда уж точно зацепят. Допросят по КГБшному. Если КГБ жестко за Серебрякова ухватится, то ему хана. Комитетчики все цеха найдут и кто-нибудь да расколется, назовёт Серебрякова. Орлы из КГБ свои методы разоблачения имеют – не дай бог их испробовать на себе.

– Ну, ладно. Пусть он резвится и ждёт, когда я в штаны наложу, – Александр Павлович глотнул лимонада из бутылки. – А мы сейчас поедем к нему и ты начнёшь договариваться. Скажешь, что никуда не уезжал, а просто шум пустил. Ты знаешь, что я тебя ищу и спрятался в городе у надёжного человека. А убийцы тебе нужны те, про которых мы уже говорили. Надо завалить Хабибуллина, директора универмага. Ну, мол, запросил слишком много за девять швейных машин, которые уже стырил и правильные документы выправил. Но жадный. На его место, скажи, поставят другого. С новым, может, проще будет. А второй кандидат – Марченко, директор завода кожзаменителей. Говорит всем подряд, что знает, кто убил его шофёра. Короче, приговорил себя. Всем своим рассказал, мол, а они тебе доложили. И добавь ещё, что я не шибко-то прицельно тебя ловлю. Так, между прочим. Знакомые твои, милиционеры из нашей конторы, узнавали. Так я сейчас вроде как разыскиваю одного слесаря, который по пьянке двух дружков зарезал. Понял, Иваныч?

– Ну, всё! Я готов. Поехали, – Русанов поправил на себе пиджак и галстук. Приосанился.

– Я тебя высажу за пару кварталов до его служебного корпуса. А после него иди домой. В четыре утра жди. Подъедет Володя Тихонов. Ну, остальное я говорил уже. Поехали.

Всё, чего не хочешь делать, но надо, обязательно получается чаще всего лучше, чем дело желанное и любимое. Там ты расслаблен, всё тебе знакомо до самого тонкого движения. А если противится душа чему-то, значит, расслабляться не станешь. Наоборот. За каждым движением и словом контроль будешь держать жесткий.

Шура высадил Русанова метров за триста до управления ИТК, развернулся и уехал на работу. «Кум» в кабинете вставлял пистон старшему лейтенанту в грязной форме и нечищеных сапогах.

– Да мы же бригадира на стройке склада из канализационного люка вытаскивали. Лично я лазил до дна. Они чифиру перепили и никакой координации движения. Ну, он туда и ссыпался как-то. Лежит и орёт. Мы с Коваленко полезли вниз, а старшина Шахматов его наверху принимал. Сейчас я всё постираю и поглажу, сапоги отдраю. Извините уж, товарищ подполковник. Виноват.

– Заходи, садись, Алексей Иваныч. А ты, старлей, давай бегом и через два часа зайдешь. Проверю. Что ко мне привело, Иваныч? – Серебряков со стула поднялся, подошел и приобнял Русанова. – Не поймал тебя этот шустряк- Малович? Мы его маленько в тонусе держим. Ну, ты слышал, наверное, от своих? Дом ему продырявили, постреляли. Пусть почешет затылок да подумает – надо дальше в наших делах копаться или хватит. Троих-то он мне прислал обратно. Сидят пока. Но я уже договорился. Прокурор через пару месяцев даст им условно-досрочное. Пусть делом занимаются, а не на параше о жизни философствуют. Ну, так чего тебе?

– Я по делу…

– Тогда пошли говорить на воздух. Там как-то лучше думается.

Русанов сообразил, что кто-то «кума» пугнул, будто всем крупным руководителям «жучки» ставят в кабинеты комитетчики. Приходят то телефоны проверять, то электричество и ставят так – хрен найдёшь. Знают дело.

– Надо двоих для тонкой работы, – Русанов потер тремя пальцами друг о друга. – Работа тонкая имы заплатим нормально. Три тарифа.