Волчина позорный

С пятьдесят первого года, когда они стали мужем и женой, за двадцать лет они развелись и воссоединились вновь сорок два раза. Причины были серьёзны и увесисты как двухпудовые гири Сергея Ефимовича. Он не тем взглядом глянул на дикторшу в телевизоре, не выключил свет в туалете, не купил цветы в день святой Анастасии, плохо вбил гвоздь в стену, часы накренились и стали отставать на семь минут, не дал на улице рубль дядьке, находящимся в жутком похмелье и мог погибнуть, забыл, куда вчера сунул тапки, которых они не смогли найти вдвоём, не захотел есть с утра пшенную кашу, не поехал на рыбалку по приглашению мужа её подруги, и так далее в том же ключе.

За двадцать лет устал ЗАГС, утомился партком, а генерал в семьдесят первом прочёл очередную бумагу из парткома сказал грозно.

– Я её сейчас же посажу года на три. За нападение на милиционера при исполнении. Точка!

– Так я ж дома. В пижаме. Пистолет в оружейке. Какое «исполнение»? – сказал Лысенко и сам испугался.

– Милиционер при исполнении всегда! – шлёпнул ладонью по столу генерал. – Даже в сортире!

И он Анастасию позвал к себе. Сидели они как голуби вдвоём напротив генерала, который не удержался и мягко доложил о своём замысле. Сказал, что колония даёт время на раздумья и любого человека ставит на путь верный и праведный. Анастасия с генералом согласилась, но очень нежно попросила посадить её после дня рождения, через две недели. Вечером она написала заявление в ЗАГС и утром их развели по той причине, что муж не захотел её защитить при нападении генерала, готового посадить её за решетку.

– Сергей Ефимыч, – сказал серьёзно Шура. – Давайте я её тихо пристрою в монастырь. В России есть замечательный Николаевский Арзамасский монастырь для женщин. Они там рукодельничают, вышивки делают, из пуха плетут огромные занавеси для церквей. Хорошо же. Ему уже чёрт знает сколько столетий. Я читал, что в конце XVI века на центральной площади основанного Иваном Грозным города Арзамаса поставили храм имени Николая, Мерликийского чудотворца. И скоро при нем образовали женскую общину – монастырь. У меня в Арзамасе армейский друг живёт. Это же решение всех ваших и наших бед. Иначе вы скоро застрелитесь. А нам другого командира не надо.

– Нет, Саша, – в глазах сурового подполковника стали набухать слезинки. – Я её люблю, козу эту. Лучше я застрелюсь, действительно. Пусть хоть поплачет по мне час-другой.

И всё осталось как было всегда. Но на их разводы и новые регистрации все наконец-то плюнули и Лысенко перестали исключать из партии да снимать с должности, потому как смысла мало. Через пару месяцев всё равно обратно всё восстанавливать. Но Лысенко стал веселее, радушнее и командовал вежливо, мягко. Правда, пить стал больше в разы. Но у каждого хорошего конца есть нехороший осадок. Пил подполковник ещё лет пять, потом у него заболела печень и он умер от цирроза. Анастасия вышла замуж за отставного полковника, такого же пенсионера, как и она сама. И они вскоре куда-то уехали. А куда – неизвестно.

Но всё это будет в семьдесят шестом году, а за пять лет до печального события сидели Лысенко, Малович и Тихонов у командира и разрабатывали схему допросов Седого и Цапли. Два дня размышляли. И придумали-таки.

– Тебя, Цапля, и тебя, Дед, взяли мы на адресах, куда вы пришли застрелить двух человек. Взяли обоих с оружием. Один даже расстрелять успел «хозяина» хаты. Вы их знали раньше, людей, которых убить пришли? – начал Александр Павлович.

– Да ты не торопись, начальник, – сказал Дед. – «Кум» уже знает, что мы у вас. Где нам ещё быть? Да и стукач у вас в мусарне проверенный. Он уже «куму» донёс весточку. Так что ты отловил пятерых лучших его помощников. А потому ты не доживёшь до утра. Тебя грохнут сегодня – к гадалке не ходи. Серебряков считает что ты оборзел и войной на него пошел. Но кто ты, мусор, а кто «кум»!

– Ну, про убийство меня сегодня я тебе завтра расскажу, – Малович даже не волновался. – Сесть-то вы один хрен сядете. Вот капитан Тихонов, напарник мой. Он, если меня грохнут, вас и разместит по шконкам. Ну, да ладно.

Вам мы пока предъявляем убийство кладовщика Иванова и шофёра фабрики кожзаменителей Кудряшова, которого с перерезанным горлом в реку сбросили. Если сами напишете, что пришли к нам и признались, мы про сегодняшнюю ночь забываем. Помогаете следствию и получаете по три года.

– Чё добрые такие? Придумали феньку какую, чтоб запрессовать нас наглухо? – засмеялся Цапля.

– Да хрена нам придумывать? – Тихонов засмеялся также ехидно, как Цапля. -

Знали вы и того и другого. Убили их в разное время. А так – общались, пили вместе. Вот по пьянке и сцепились. Вы оказались удачливей. И, самое главное – мотив преступления детский. Разругались, разгорячились и в бешеном состоянии их порешили. Не помните себя на тот момент. Верно? Получилось так. А могли и они вас пришить. Запросто могли. То есть вам повезло. Это бытовое преступление. Самооборона. Превысили пределы самозащиты. По три года на рыло, пацаны. Не более.

Дед долго думал и спросил.

– Ну, а если не так, то как?

– Ну, как… – Малович сделал паузу. – Семь преступлений по фабрике мы раскрыли. На зоне тоже наши стукачи баланду хлебают. Хорошие толковые «дятлы» по УДО выходят на пять лет раньше. Так нам отбарабанили, что Иванова и Кудряшова вальнули вы. И тут зависит ваше будущее от того, запишем ли мы это дело как бытовуху или как исполнение чьёго-то приказа. То есть как организованные убийства с целью устранения кому-то опасных людей. Статья уже другая. Может двадцать пять лет, может «вышак».

– С какого «вышак»? – возмутился Цапля. – Люди были плохие.

– Кого это треплет? – усмехнулся Малович. – В законе нет такого понятия. Плохие люди, хорошие ребята. Там есть преступники и потерпевшие. Вы потерпевшие или преступники?

Стало тихо. Говорить некоторое время было нечего, да и не хотелось никому.

– А у нас на сегодня нераскрытых сколько убийств по управлению? – спросил Шура Тихонова.

Володя полистал блокнот.

– Ещё восемь.

– Ну, вот их мы вам и добавим для полноты ощущений. Нам эти «глухари» уже во где! Плюс сегодняшний ночной расстрел, плюс Кудряшов с Ивановым, – Александр Павлович снял фуражку и стал использовать её как веер. Душно было в камере. – Что, не тянет и этот набор на расстрельную? Ну, тогда вы, пацаны, бараны тупые.

– Припёрли к стенке, мля! – согласился Дед.

– Чё надо-то? – наконец спросил Цапля.

– Есть вариант, что мы вас вообще отпустим и вы сразу свалите куда подальше от Кустаная, – пришиб обоих неожиданным предложением Тихонов. – Затихаритесь в большом городе на год. Паспорта у вас есть. А потом возвращайтесь обратно, к своим корешам. «Кума» Серебрякова уже не будет. Он точно сидит под расстрельной. Через полгода ему лоб натрут зелёнкой – и в рай!

– Хрен там – в рай. Его, суку, и в ад не возьмут, – тихо, но отчетливо сказал Малович.

– А как это вы нас не посадите вообще? – удивились Дед с Цаплей одновременно. – Уже всё ведь оформлено.

– Следователи вообще про вас не слышали ничего, – поднял вверх указательный палец Шура. – А это главное пока. Никто кроме нас и начальника управления, который целиком на нашей стороне, про вас не знает ни хрена. А вы сбежите на следственном эксперименте. Мы вас обоих на хату повезём, чтобы Цапля показал, как дело было, а вы вырубите Тихонова, когда я в туалет пойду. Ключи у него заберёте от «браслетов» – и ходу! Нам по выговору дадут, но зато мы получим больше, если не сказать, что всё!

– Чё придумали-то, начальники? – Седой насторожился. – Чтобы вы нас отпустили – кого мы должны сдать?

– Мыслишь в верном направлении, – подошел вплотную к Деду Шура. – Сдаёте с потрохами и душой гнилой Серебрякова, чёрта вашего. Пишите про него все под протокол. Как положено. Укажите, что только на вашей памяти не меньше двадцати убийств, которые организовал Серебряков, и потом исполнителям платил из денег тех козлов, которые его просили. Можете из исполнителей вспомнить только Шило, Сугроба и Штыря. Мы с ними про это говорили. Они не против, что их назовут, если мы вас арестуем. Они за это сейчас и сидят, и им по фигу, что их упомянете. Но Серебрякова сразу прихватит КГБ и УВД. И благодаря вашим честным признаниям – его расстреляют. Чего вам бояться? А вернётесь – его уже не будет. И живите себе. Дела всегда найдутся.

– Итог подбиваем.– Тихонов стал ходить по камере, – первый вариант. Мы вешаем на вас всё и лбы натрут вам зелёнкой. Вариант второй. Сдаёте под протокол «кума» и лоб мажут ему. Что выбираете?

– Да он выскользнет. У него секретарь горкома – кент, – мрачно сказал Дед.

– Камалову тоже будет не до «кума». Он железно попадает в разработку как организатор подпольного производства, – хмыкнул Александр Павлович.

– Посадите сегодня нас в одну камеру. Мы обкашляем тему, – Цапля глянул в глаза Маловичу.

– Хорошо, – согласился Шура.– Конвой, отведи обоих в семерку.

Они зашли к Лысенко и передали разговор с урками. Подполковнику всё понравилось. Но перед тем как разбежаться по домам Лысенко достал из шкафа бронежилет новенький, только в семьдесят первом году выпущенный специально для милиции. Назывался он «ЖЗТ-71 М» и закрывал не только грудь, но и спину. Такая безрукавка почти девятикилограммовая. С титановыми пластинами внутри, на ремнях и с поясом.

– Да со мной трое автоматчиков, – взбрыкнул Александр.

– Тебя убивать сегодня будут. Вечером после того как взяли Деда и Цаплю, он пошлёт снайпера, чтобы именно убить. Лысенко взял его за плечи. – А ты мне нужен на работе и вообще. Надевай и не вякай.

– Накиньте, товарищ майор, – Тихонов перекинул ремни через плечи и стал затягивать ремень на поясе. – Предчувствие есть плохое. Ты мою сущность знаешь. Я фибрами чую как радость грядущую, так и печаль.

– Жаль, что только в этом году стали «ЖЗТ-71 М» делать. Сколько наших ребят можно было бы спасти. А погибло-то на задержаниях да из засад девять оперативников за последние пять лет. Много это, – подполковник откашлялся и отвернулся к окну. – А поверх надевай вот эту рубашку побольше размером. И галстук крупный. Не до красоты.

– Впервые слабаком себя чувствую, – и Малович матюгнулся. Но никто его не слушал.

– Хорошо, если бы урки завтра не струсили и побольше убийц вспомнили, которых посылал Серебряков. И не забыли написать, что убийцам платил он лично, – Шура подъехал на мотоцикле к дому часов в десять вечера. Два автоматчика сидели в коляске, один сзади. Малович пошел открывать ворота и почувствовал, что его сильно толкнули в левое плечо. И тут же услышал звук четырёх выстрелов. Стреляли с крыши дома на другой стороне улицы и не из дробовика, а пулями.

Две воткнулись в плечо а одна ниже левой лопатки. Там где сердце. Четвёртая врезалась над головой в забор. Александра бросило грудью на ворота, которые он только вчера установил и наладил. Он схватился за плечо ладонью, до лопатки не дотянулся и правым боком сбил калитку с щеколды. Между пальцами хлестала кровь и в глазах медленно темнело. Последнее, что он услышал – автоматные очереди своих охранников и чей-то предсмертный стон вдали. Потом в голове появился яркий свет, превратившийся в бесконечный светлый тоннель, и Шура летел по нему как пуля, потерявшая цель.