Волчина позорный

14. Глава четырнадцатая

У Маловича была уникальная жена. И не потому, что каждая женщина вообще уникальна. Мужики-то, они попроще. Подражают сильным или богатым, удачливым или уважаемым, и этим похожи друг на друга. Подражать у многих неплохо получается, но это всегда заметно. Сам мужичок хоть и косит под кого-то выделяющегося, но слабоват, злой, трусоват, жаден, не читает книжек, а самая серьёзная удача для него – спрятать от супруги заначку, а она её найти не может.

Неповторимость женщин в том, что, кому бы она не подражала, какой бы ни была дурой, но у неё грудь третьего размера и бёдра в обхвате сто десять сантиметров. А вот учительница музыкальной школы, которая всё знает о Шопене и Бизе, грудь имеет почти незаметную и бёдра у неё как у курицы магазинной. Но и она гордится собой. Тем, что душа её живёт классикой искусств и о груди своей да бёдрах учительница даже не вспоминает. А от того, что мужчины её не видят даже через лупу, гордости собой от причастности к великому она имеет в избытке и не теряет никогда. И уникальна именно этим.

Мужики всегда оборачиваются и роняют слюни при виде дуры с выдающейся грудью, тонкой талией и полными упругими ягодицами, которые живут отдельно от её головы и прочих фрагментов тела. Они колышутся морскими волнами над тротуаром и тревожат мужские гормоны. Воображение сильного пола разогревается до кипения и кажется молодёжи, семейному дяде и даже деду, что вот уложи он свою горячую ладонь на эту задницу и счастье будет не только ему, но и всему человечеству. Такое вот оно туповатое – мужское население.

Зина Малович все формы имела отменные, но главным в себе считала умение любить мужа с сыном, дар мастера-хирурга и явно связанную с нечистой силой способность видеть всё наперёд. Не догадываться и логически предполагать, а именно видеть картинку как в кино, слышать голоса и чувствовать: каким увиденное станет через день, месяц, пять лет и больше. Эту свою природную причуду она считала компенсацией за слабое зрение. Операции свои сложные, полостные и поверхностные, она исполняла в очках с четырьмя плюсовыми диоптриями.

Что, кстати, в восемьдесят шестом году не помешало ей получить звание заслуженного врача республики. Почетное звание это установлено аж в 1940 году в РСФСР, Украинской, Белорусской, Узбекской, Казахской, Грузинской, Азербайджанской, Киргизской, Таджикской, Армянской, Туркменской союзных республиках и дарили его высококвалифицированным врачам всех специальностей, у которых больные помирали реже, чем выздоравливали.

Шура званием жены гордился больше, чем она сама и хвалил её везде при подходящей возможности. Но способности «ведьмы» поражали всех без исключения. И родных, и коллег, даже случайных людей, которых она успевала или обрадовать заранее, или предупредить. Иногда, хоть и не хотела Зинаида, приходилось-таки огорчать граждан преждевременно. Но, к счастью, только они одни ей не верили, шутили и за волос её не таскали, а вспоминали Зину только через время, как раз в час горя или беды.

Вот она довольному Шуре, который отловил и посадил в следственный изолятор начальника «ИТК 4» Серебрякова, и смяла тонус радости от макушки до пятки.

– Не получится у вас с ним ничего,– сказала она между делом. А дело было нужное – лепила пельмени. – Вы ему сможете доказать только драку в ресторане, но даже мелкие взятки от «цеховиков» – вряд ли. Кто его за руку поймал? Ты? Нет. А кто? Он даже как исполнитель убийств не годится. Не докажете. «Кум» сам пальцем никого не тронул. А то, что платил за работу убийцам, так он просто чужие деньги передавал одним людям от других. Он же не свои платил за определённую работу и не воровал государственные.

– Ты вот говоришь, что он большую часть себе оставлял. У вас что, есть расписки от него, будто он брал себе вообще какие-то деньги кроме зарплаты из кассы? Нет их. Убийцы вам сказали и написали. Они что, сами видели все деньги, какие давали заказчики? Ерунда ведь. Не могли они видеть момент передачи купюр. И то, что он вообще что-то забирал себе – слова пустые. Любой адвокат вас заплюёт с ног до головы.

Кому-то из бывших зеков «кум» передавал просьбы посторонних людей, чтобы кого-то ликвидировать. Так? Значит он посредник между двумя преступниками. Заказчиком и убийцей. Есть у вас хоть какая-нибудь уголовная статья не за «недонесение» а именно «за посредничество»? Федя, мол, тут Ваня, мол, попросил грохнуть Мишу. За это судить можно? Нет. И адвокат вам за пять минут разъяснит, что за драку в ресторане будет ему штраф. Или пятнадцать суток дадут. Так что, не хлопай в ладоши раньше времени.

Малович вышел во двор и двадцать раз поднял ось от вагонетки. Это его привело в чувство. Выходило, что живым он остался зря. Лучше бы снайпер его пришиб. Так опозориться! Жена про милицейские дела от Александра только краем уха слышала и никогда в них не вникала. А тут нарисовала как масляными красками не пейзаж, а бляха, натюрморт. Мёртвую натуру. По-другому – дохлое дело.

Но как просто объяснила жена! А лучшие умники-оперативники таких элементарных нестыковок не увидели. Ловить надо не «кума», командира бывших зеков, а тех, кто цеха держит, кто директорствует в магазинах, на заводах сырьевых, в больших кабинетах спецторга сидит и так далее. А поймаешь, так ещё попробуй, выдави из него признание, что он приказал убить.

Шура раз пять длинно себя вслух обматерил и пошел в дом к телефону.

– Сергей Ефимович, Серебрякова не трогайте. Пусть подождёт в камере,– с досадой оповестил он подполковника. – Мы крупно проиграли всем им. И «куму», и «цеховикам». Всем! Пролетели всем нашим умным составом мимо кассы и сейчас мы все в дерьме и без единого мухлёжного козыря в рукаве.

Мы крупно ошиблись, командир. Я ошибся. Вся вина провала операции на мне. Можете меня понизить до ефрейтора. Я заслужил своей хвастливой головой, в которой не мозг у меня, а холодец. Студень, причём большой кусок без извилин. Тьфу, мля! Сейчас приеду.

– Шура, не говори загадками,– закричал командир. – Студень. Все мы в дерьме! Сдурел, что ли? Жду. Вот ведь как день с утра не задался. Кошелёк потерял. Один раз из машины вышел. Сигарет пачку в киоске «Союзпечати» взял. За триста рублей, мля! Жене хотел после работы чешский фотоаппарат «Практика» купить. Она увлекается съёмками. А фотографирует «ФЭДом – 5 С». День рождения у неё завтра. Ну, да хрен с этими деньгами. Со сберкнижки сниму. Чую по тебе, что всё надо по новой начинать. Вот же…

Шура влетел к нему в кабинет как северный ветер. Быстрый, колючий и холодный. Принёс неприятные новости. А за окном гуляло начало лета. Пивных желтых бочек с колёсами стало раз в десять больше. Девушки в пёстрых одеждах не всегда успевали прижать к ногам вздымающиеся до пупа низовым южным ветерком гофрированные тонкие юбки. Туда-сюда резво мотались поливальные машины и вместе с петуниями, бархатцами да ромашками окропляли прохожих, которые почему-то радовались и смеялись весело.

А просто потому, что хорошо было летом. Птицы стряхивали с веток берёз молодые клейкие серёжки на головы населению. И ничего. Не шумел народ на птиц. Уборщики из «горжилуправления» остервенело сметали с тротуаров невидимую пыль, которая оставалась на мётлах и дымкой серой оседала на прохожих. Нет! Никто не орал на уборщиков. Потому, что лето началось яркое, полное стрекоз, красных жучков, отмытых от весенней грязи скульптур и памятников. Заполненное девочками в коротких ситцевых платьях, доказывающих, что красивые ноги не хуже красивых лиц. Да, летом было хорошо. И Шуре не хотелось бегать за преступниками. Он желал висеть в гамаке на краю берёзового колка рядом с родной Владимировкой и читать на весу рассказы Чехова. Но надо было подняться на второй этаж к Лысенко и чесать во лбах. Вычёсывать из них ошибочные мысли и давать место правильным.

За час он обосновал неудачу и рассказал, что смог на ходу придумать, чтобы вильнуть с кривой дорожки на прямую, ведущую к победе разума над голым энтузиазмом.

– Давай тогда сначала вызовем Серебрякова. Пусть он тащит к нам своего адвоката и мы его суток на пятнадцать закроем. Хотя бы так, блин, – подполковник достал платочек и вытер вспотевшую шею. Таких жутких провалов в управлении не было лет десять. Не меньше.

Привели весёлого «кума». Он смеялся ещё в коридоре и со ртом, достающим краями уши, по-японски поклонился, прижав ладони к коленям.

– Ну, бывает, Виктор Фёдорович, – поманил его на стул Малович. – Ошибка вышла. Повели нас некоторые по ложному следу. Звоните адвокату. Будем извиняться и избирать совместно меру наказания за драку в ресторане.

Серебряков еле-еле успокоился от хохота и тыльной стороной большого пальца стёр капли «смешинок», слёз от смеха. Взял трубку, набрал номер.

– Николай Сергеевич, здоровья вам и хороших клиентов. – Виктор Фёдорович с затухающей улыбкой оглядел майора и подполковника. – Я сейчас арестованный и сижу в кабинете начальника управления уголовного розыска. Подрался вчера случайно в ресторане. Мою даму оскорбили. Я её честь защищал. Приезжайте сейчас, а то без вас мне тут и расстрельную статью припаяют, если захотят. С адвокатским удостоверением пройдёте без пропуска. Ждём.

Малович пока внимательно его разглядывал. Лицо строгое, прямой нос, зелёные глаза, тонкие губы и ямка на широком подбородке. Хищная внешность если к лицу прибавить фигуру. Широкие плечи, сильные руки и шрам на шее от уха до воротника рубашки. Рост под сто девяносто и большие ладони, в которых футбольный мяч будет похож на теннисный. Тыльную сторону пальцев правой руки украшала наколка, сделанная явно в колонии – «бойся». Буквы расположились так, что читать их было удобно не хозяину руки, а тому, кто сидел или стоял напротив. Красноречивее и точнее хозяину зоны наколку никакой профессор бы не придумал. А слово это среди сотен тысяч нашел и выбрал Серебряков сам и наколол его через неделю после назначения начальником. Вне службы он правую руку держал в кармане и гражданский народ потому его не боялся.

– Пока нет адвоката, – сказал Шура мягко, с интересом. – Зачем вы…

– Да давай на ты, – протянул руку «кум». – Тогда же вроде договорились. По телефону.

Малович руку пожал. Крепко. На лице Серебрякова дёрнулось веко.

– Ты, Витя, зачем мой дом в труху разворотил, баню, ворота? Меня зачем убить хотел? В последней сцене третьего акта чётко в сердце со спины снайпер попал. А шеф в первый раз за службу уболтал меня надеть бронежилет. Так вмятина на титане была точно напротив сердца. На хрена?

«Кум» погладил себя сбоку по каштановому виску с проседью. Пощелкал пальцами. Обычно так делают, когда подбирают нужные слова.

– Шура, я неверующий. А то бы Господом Богом поклялся, что это не я. Зачем мне? Да, я брал деньги у тех, кто приказывал убить партнёра или «крысу», стырившую деньги или сырьё. И двадцать пять процентов давал тому, кто убивал. Но это всё. Ты мне ничем не мешал. Я же не убивал никого. Брал деньги как посредник. Но даже на это нет подтверждающих бумаг.

– Когда «цеховики» и их снабженцы узнали, что ты взял Русанова и приготовился «приземлить» меня, они испугались что мы их сдадим. То есть я признаю, что конкретный дядя с конкретной фамилией просил меня нанять бывшего зека и за дядины деньги завалить «одного козла». А я, блин, честно, понятия не имел, кого кто хочет шлёпнуть. Мне фамилию «терпилы», будущего «жмура», сроду никто не называл. А вот самих заказчиков-то я знаю всех. Так вот они и думали, что Русанова ты взял, значит, и меня возьмешь. А им меня очень жаль терять. Где они найдут такого как я посредника? Сами-то убить не смогут. Обделаются.