Волчина позорный

30. Глава тридцатая

Любой большой праздник – почти неуправляемое стихийное бедствие. Ну, хорошо то, что если их по пальцам пересчитывать, то одну руку можно вообще держать в кармане. Вот Новый год – страшное мероприятие. Оно всегда и всеми скрупулёзно просчитывается. Уточняется всё. От числа гостей, до количества салата «Оливье» в тоннах и водки в декалитрах. И только по ходу ликования от полной неизвестности поворотов судеб в году грядущем выясняется, что «Оливье» и водки к третьему дню встречи с новым годом уже не хватает, десяток гостей исчезли не известно куда и дома тоже не появлялись, а Дед Мороз принёс детишкам в мешке всего половину ящика коньяка, а остальное выпил в подъезде со снегурочкой, которая до квартиры дойти по техническим причинам не смогла и отказалась.

Ну, это в общих чертах. А вообще – чудес в новогоднюю ночь куда больше. Например, в одной компании друг семьи хозяев стрелял после трёх часов ночи себе в рот из хлопушек исключительно для развлечения друзей по столу. Он заглотил, не пережевывая, килограмм разноцветного конфетти и кубометр дыма, есть и пить поэтому отказался. Его долю питья и закуски приняли на себя оставшиеся гости. Так что к утру только младший трёхлетний сын одного из присутствующих смог вспомнить, что именно за праздник начался с вечера тридцать первого декабря.

А кроме Нового года полон ужасов всяких и Старый Новый год, которого в мире нет нигде, кроме как в СССР. Седьмое ноября и первое мая чуть нежнее проходят, но жертв перепития и несварения желудка больницы с утра дня три подряд тоже принимают стонущими группами. Никакой праздник один день не празднуется. У советских людей это не принято и считается явным неуважением или к Деду Морозу, или к ЦК КПСС. День рожденья человека хорошего и общительного, друзей имеющего бесчисленное множество, вполне может стать и днём его смерти. Потому, что все, приносящие подарки, обязательно прилагают даже к карманному фонарику бутылку «столичной». Радость от того, что ты на год приблизился к отбытию на «тот свет» всегда затмевает разум и, выпивая уже без закуси шестнадцатую рюмку, друзья и родственники тупо желают тебе многих лет и счастья жизни с больной печенью, желудком и почками.

Огромная семья клана Маловичей по отцу и Горбачевых по матушке Новый год перехватила на пути в город. В деревне Владимировке. В отцовский Панькин большой дом втиснулось сорок сестёр, братьев родных и близких двоюродных, племянников, свёкров и свекровок, тестей и тёщ. Плюс друзья детства, юности и зрелости слетелись без приглашения. Ну, и дети, куда без них!? Еды с самогоном поставили на столы столько, будто с утра нового года правительство запретит народу есть в целях экономии продуктов и, что самое жуткое, хлебать самогон.

Или, предполагался вариант, что завтра вообще не наступит никогда. Старший брат Шуры Борис играл на баяне сразу после звона курантов по радио, выпивая и закусывая из рук родни, а потому остался к утру трезвее и даже смог самостоятельно снять с себя ремни баяна и поспать до обеда на стуле. Сам Шура пил мало, поскольку планировал беседу с директором областного театра, но закусывал за всех остальных, что вынудило его весь день первого числа не вылезать надолго из уличного «скворечника». Поэтому в театр отлучиться возможности не имел. Но дома за столом он, как самый трезвый, произносил один тост, зато самый лучший.

– Пусть так, чтоб этот семьдесят второй год мы завершили досрочно победителями всех социалистических соревнований!– громко говорил он, поднимаясь на стул.

– Да! Быть тебе генералом!– соглашались с тостом родственники и друзья детства.

Никаких плохих приключений у Маловичей не было. Одно доброе только случилось. Потому, что утром вспомнил отец Панька, что ёлку не украсили и хоровод вокруг неё не крутили. Все кинулись исправлять портак. Но повесить игрушки на ёлку смогли лишь к третьему января. Во-первых, игрушки были только в городской квартире у брата Бориса. Полдня ушло на то, чтобы сват Вася Короленко с ним сгоняли на бензовозе в Кустанай, да день ушел на развешивание игрушек, поскольку ёлка ближайшая во Владимировке росла примерно за семь километров от отцовской хаты.

Ушли наряжать толпой второго числа после обеда, нашли ёлку утром третьего, к обеду нарядили, поводили вокруг неё хоровод и побежали домой. Холодно было, а кроме игрушек компания не взяла с собой даже бумажной затычки от бутылки с самогоном. Чтобы не портить праздник, самогон допили к утру четвёртого, а днём Александр Павлович плюнул на всех по-доброму и рванул на своём «москвиче» в театр. К директору Николаю Филипповичу Нагорному.

Четвёртого в театре намечалась премьера спектакля «Три сестры» по мотивам произведения Антона Павловича Чехова. Великий спектакль, который ставил в начале века «мамонт» театрального искусства, сам Немирович- Данченко.

Но все три «сестры», одна из них – заслуженная артистка республики, с тридцать первого по третье хорошо гульнули на природе, в санатории «Сосновый бор», и на последней репетиции с утра четвёртого января не узнавали кроме главного режиссёра Куклина никого. Да и с тем только обнимались и клялись в любви к нему, Чехову и театру. Но не помнили слов из своих ролей.

Тогда главреж спектакль отменил. Тем более, что на это число было продано только два билета. Кустанайцы любили театр безумно. Но праздник встречи Нового года не могло бы заменить даже второе пришествие Христа, не говоря уже о пришествии трёх сестёр, измученных душевными надломами и терзаниями. Директор театра Нагорный раньше работал на шагающем экскаваторе. Добывал железную руду на горно-обогатительном комбинате в городе Рудном. Поэтому к спиртному выработал если уж не иммунитет, то устойчивость. Как его экскаватор с девяностометровой стрелой без волнений относился к сильному степному северному ветру.

Он встретил старого знакомого, Шуру Маловича, который тоже раньше работал на руднике электриком, как брата или как Деда Мороза. Налил по сто пятьдесят, достал колбаску домашнюю, тонко резанный окорок и банку солёных огурцов. Встретили Новый и Шура сказал.

– Вот, Коля, три снимка. Это один и тот же мужик. Только носит разные парики и клеит разные усы. Берёт он их у вас готовыми или ваши постижёры, от французского понятия «postiche – накладные волосы», ему на заказ их делают за левые деньги?

– О! – воскликнул Николай после ста пятидесяти армянского. – Вы говорите по-французски!?

– А хрена ли! – правильно закончил анекдот Малович.– Ну, так как тебе удобнее будет? Фотографии посмотришь или тебе словами его нарисовать? Там один человек в разных париках и усах. И только единственный в городе ас – специалист по фотографии, монтажу и ретуши через лупу разглядел, что всё это – особенные, исключительно тонкой работы специальные парики, которые обычный человек от настоящих усов, причёсок и бород не отличит никак. В театре ими не пользуются. Понимаешь, в Кустанае такие парики и усы кроме театральных мастеров вряд ли кто сделает. Основа под волосом больно хитрая. Микроскопической толщины прозрачный целлулоид. Её, основу, не видно даже если ты наклеил усы, парик, бороду и женился. Жена, и та не заметит ничего даже при самой близкой близости многие годы.

– Удобнее всего с уголовным розыском не иметь соприкосновений,– убеждённо сказал Нагорный.– Но тебе-то я отказать в консультации не могу. Хоть ты и майор «уголовки». Дай снимки.

Он долго их разглядывал, смотрел как деньги на просвет и завершил тонкое исследование образа мужика радостным восклицанием.

– Ай, Наташка, ах, сукина дочь! Как пошила, а! Это вполне можно всем показывать на ЭКСПО или в театре имени Вахтангова! Только она так умеет! Только Ильина Натаха. Наша уважаемая. Какая тонкая работа! Ах, ах!!! А мужик этот в каком театре служит? По-моему, во МХАТЕ… Да…Это не Мягков Андрей в гриме?

– Коля, – Малович сунул снимки почти ко лбу директора.– Ты елозить перестань. Это ваш артист?

– Нет. Сомневаюсь. Я-то больше по хозяйственным делам и финансам. Директор я. Не знаю. Уверенно не скажу, Шура. По искусству у нас Куклин, главреж, шарит. Может, и был у нас такой. Ни рыба, ни мясо. Если не путаю. Но, возможно, я заблуждаюсь,– радостно заулыбался Нагорный. – Я знаю, что какого-то пьяницу, какого-то актёришку главреж выгнал в прошлом году. Может, этого, может, другого. Но знаю, что он тут бухал как бичара последний, на спектакли не выходил и к любовнице главрежа по пьяни клинья втихаря подбивал.

Ну, она ему пожаловалась, конечно, заслуженная артистка и пассия главного. А Юрий Иваныч мужичка и выгнал за пьянку на рабочем месте. Причём на ответственной репетиции. Но, честно, репетиции тогда и не было. Пьянка была вместо неё. И не пил с нами только занавес бархатный. Он и так всегда тяжелый. И уборщица не бухала. У неё выходной был. А с чего перепились-то? Да день рождения объявился у одного уважаемого артиста. Все вдрызг и нахрюкались. Но выгнал Куклин именно его. Надо ему было так. Из-за любовницы. Перестраховался.

– Зовут его как? Фамилия какая? И где он сейчас работает? – Шура достал блокнот. – И эту Наташу, которая postiche, предупреди, что я к ней через десять минут загляну. Отведёшь меня в их мастерскую. Звони по внутреннему.

Нагорный позвонил.

– Будет ждать. Да у неё и так работы полно. Сложные парики делает для премьеры спектакля-сказки «Синяя борода».

– Так кто на фотографии? – Шура налил обоим по сто граммов и начал с закуски окороком.

– Да не помню я, Шура, хоть застрели. У нас семьдесят шесть человек труппа. Заслуженных и то не всех помню. Их девять. Да две женщины кроме них. А этот вроде работал у нас. Актёром второго плана. Главные роли не тянул. А может я что-то путаю. Возможно, не этот мужик работал. Так, вроде, рожа похожая. Или не совсем… Убедительно утверждать не буду. Врать – не в моих правилах, – Николай Филиппович чокнулся со стаканом Маловича и выпил. – Ну, где он теперь вкалывает – это Наташка, может, знает. Я не интересовался. Может, вполне, и не знать.

– А он живой, не помер от пьянки и голодухи? – усмехнулся Шура грустно.

– Нет, что ты! Наталья его и кормит сейчас, хоть живёт он всё равно отдельно. Стирает ему вещи. Она ему и валенки купила для зимы, полушубок недорогой, шапку из кролика. Деньги она на себя почти не тратит. Откладывает. Да ухажеру помогает. А она-то на девяноста рублях сидит. Дома – шаром покати. А мастер прекрасный. Да вот работать негде с её ремеслом. Только в театре. А по штату ставка низкая. Девяносто пять рэ. Пять из них на налоги высчитывают.

Работала в Челябинске, там с мужем развелась и к нам приехала. И вот у этого мужика с ней натуральная образовалась любовь. Не понятно, почему не поженятся. Он холостяк уже много лет. Сама говорила. Но то, что именно он у нас работал и его выгнали, тут я воздержусь от окончательного определения. Вроде совсем не похож…Или-таки тот самый… Не, не скажу. Про Наташку вот всё могу рассказать.

Мы с ней часто болтаем. Она моей жене таких париков наделала! Шесть штук! Любая миллионерша в Америке удавится от зависти. И недорого берёт Наташа. Вот мы и дружим потихоньку. А ухажер не живёт у неё дома, повторяю. Не хочет, говорит, постоянной обузой висеть на её шее. И так она на него постоянно тратится из скромных своих запасов. Он сам мне недавно рассказывал.