Волчина позорный

– Шура, ты узнай в своём управлении. Кто нибудь из женщин заявлял, что её собственный муж обокрал и сбежал насовсем? В вашем отделе убийств таких заявлений нет. Спроси у ребят из отдела краж.

– Точно, – улыбнулся майор. – У него фамилия будет другая и фотография на память о начале любви тоже. Парик он снимет или другой нацепит. Будет с усами другими или вообще без них. Понял. Спасибо. Сам бы я тоже додумался, но неизвестно когда.

Холод на улице стоял зверский. А ему помогал умеренный ветер с Запада. Народ дурел от такого убойного «коктейля», но бегал по магазинам и базарам. Как всегда под новый год. Скоро семьдесят второй. Через два дня. Малович потянулся и тоже бегом побежал в УВД, в отдел краж. На улице, несмотря на тридцать с минусом, носились с глазами на лбу все, кто готовился к празднику. Кто-то нёс двухметровые молодые ели и сосенки, перевязанные шпагатом, у кого-то руки отваливались от тяжести сумок, в которых что-то звенело, стучало и пахло разными ароматами. От копчёной колбасы до ядрёного пошехонского сыра и малосольной селёдки. Мужики в ушанках и тулупах стояли на подъёмных площадках специальных ремонтных машин и развешивали от столба к столбу разноцветные лампочки и флажки. Праздник приближался как скорый поезд, который с полного хода резко тормозит прямо перед станцией.

Женя Лысенко, сын командира Шуры, работал в отделе краж с Марецким Виктором, который получил серьёзную рану в уголовном розыске и его перевели сюда. Оперативником он уже не мог работать. Хромал и позвоночник сгибал с трудом и болью. Они подняли архив и нашли два заявления от женщин.

Одно было подано в марте, другое в июле. В обоих заявлениях одно и то же. Только имена и фамилии разные. Познакомилась возле кассы кино. Хороший мужчина. Пожили вместе месяц. Собирались пожениться. И в один день он исчезал навсегда, забирал с собой всё. От золота и камней драгоценных до импортного фарфора и хрусталя. Ну, само – собой, деньги, о которых женщины думали, что они надёжно спрятаны.

Снимки должны быть, – сказал Малович.– Сцены нежности. Стоят или сидят в обнимку со счастливыми лицами.

– А! Это в отдельном конверте. В каждой папке свой конверт и свои фотографии, к заявлению приложенные, – Женя достал снимки.

Шура вытащил из портфеля свою. Разложили рядом.

– Ё! – восхитился Марецкий. – Мужик везде в разной одежде, с разными усами и причёской. Но рожа та же самая.

– Да! – Шура улыбнулся.– А раньше вы не смотрели на снимки?

Так в разное время заявления были, – засмущался сын командира. – Мы в июле мартовское дело и не поднимали. Не подумали, что два случая – это уже серия. Придурки мы. Точно – недотёпы.

– Тонкие короткие губы.– Шура сверял три изображения «жениха» – подбородок узкий, глаза расставлены широко. Родинку на правой скуле я сразу не заметил. А вот она – одна и та же. На одном месте. Остальное – фокусы с усами и причёской. Это театральные штучки. Парики, усы. Тут они большие, свисающие. Здесь как у Гитлера, кипеть ему в аду сто тысяч лет. Тут у него шевелюра как у художника или поэта. Очень объёмная и залихватская. Здесь волос бриолином на пробор промазан и седина благородная на висках. А на моём снимке – модные волнистые локоны почти до плеч и усики – полоска как у культурных интеллигентов. Молодец фраерок – бабий угодник!

– По именам будем сверять?– увлекся процедурой опознания Марецкий.

– Так. Это мой Артур Романович Поплавский, – Шура отложил снимок в сторону. – Это кто?

– Эдуард Олегович Кислицын, – прочёл в заявлении Женя.

– А это он уже Руслан Ярославович Шереметьев. Знатного, значит, рода, – развеселился Марецкий.

Малович под расписку забрал заявления и фотографии, а Лысенко старший потом сделает запрос в отдел, чтобы эти документы переписали на управление уголовного розыска, так как мужчина на фотографиях один и тот же, и подозревается в убийстве женщины. Дела разрозненные теперь объединяются в одно, и расследуется по факту убийства.

Он сел на свой любимый подоконник в коридоре уголовного розыска. На тот, где ему хорошо думалось.

– Считай, год он шурует в Кустанае, – загнул Александр Павлович первый палец. – Значит, он не гастролёр, а местный. Значит, просто не боится никого. Потому, что имеет возможность менять внешность и паспорта. А это уже кое-что для сыщика. Стало быть, первый мой поход по теме – к директору областного драматического театра Николаю Филипповичу Нагорному. Он загнул второй палец.

И это означало, что в новое хитромудрое, сложное и загадочное дело он уже вцепился всеми когтями и зубами настоящего волчары.