"Л" значит Лили. Часть I

3. О раскрошенных печеньях и сердцах

К вечеру Лили проголодалась — и потеряла аппетит, как только переступила порог Большого зала. Конечно, девчонки уже успели рассказать, что Абигайль Блишвик сегодня надела в Хогсмид совершенно неприличную мантию: едва достающую до колен, вульгарно оголяющую ключицы... Как оказалось — не только надела, но и явилась в таком виде на ужин.

И уселась рядом с Северусом.

Лили пронеслась к дальнему концу гриффиндорского стола, плюхнулась на краешек скамьи и уставилась на сладкую парочку.

Северус делал вид, что совершенно поглощен чтением, и даже что-то помечал на полях книги, но его перо то и дело зависало в воздухе, а взгляд тонул в декольте соседки. А лицо! Какое у него в этот миг было лицо! Вечно нахмуренный лоб разгладился, на губах наметилась улыбка, глаза зажглись нечаянным внутренним светом — совсем как у святых на старых полотнах...

На нее он никогда так не смотрел. Не разглядывал с мечтательной нежностью, словно редкое и капризное зелье. Она и не знала, что он на такое способен — Северус был тем еще мизантропом, куда проще представить его монахом-анахоретом, чем пылким влюбленным. Чтобы он пал перед ней на колени и признался в страсти до гроба? Пел серенады под окнами Гриффиндорской башни и охапками таскал пошлые букетики? Или по-свойски позвал в Хогсмид, как тот же Поттер? Да ну, ерунда какая... Этот если и подарит цветочки, то сам же на ингредиенты и пустит. И вообще, кому нужен этот типовой романтический набор, когда есть наука, слава и великие открытия?

Но где-то в глубине души все равно теплилась надежда, что он к ней неравнодушен. Во-первых, наукой можно заниматься и вдвоем, а во-вторых, он все-таки на нее засматривался, когда думал, что никто не видит. И никогда не прогонял, даже если она подкрадывалась со спины и через плечо заглядывала в котел. А как-то раз она залечила ему ошпаренную руку, но не пошла убирать настойку бадьяна, а задержала его ладонь в своих и, шалея от собственной смелости, легонько подула на обожженное место... Он не оттолкнул, не отстранился, а побледнел, замер мраморным изваянием и даже, кажется, перестал дышать.

Тогда-то она и размечталась, что все-таки ему нравится, и еще долго ждала у моря погоды. Глупо, конечно — он ведь никогда ничего не обещал. Не врал, не говорил, что у них есть будущее... Собирался окончить школу, снять какой-нибудь угол — для себя, для себя одного! — подкопить денег, продолжить образование на континенте — "тут все схвачено, Лили, тут мне не пробиться"... Только "я", "мне", "меня". И никогда — "мы". Даже выбора не предлагал — никакого "если хочешь, то давай со мной в Европу". Это она, она сама все придумала, сама приняла мнимое число за действительное, сама строила из себя крутую героиню с палочкой наперевес — чтобы заметил, чтобы восхитился... Ну что, добилась своего? Обрадовался твой спасенный принц? Да уж, конечно, так обрадовался, что век помнить будешь!

И ладно бы из-за чего другого послал... из-за взрывного характера, или носа курносого, или хотя бы слишком маленькой груди — так нет же, происхождением не вышла, длины родословной не хватило! Двух зайцев одним махом, очень по-слизерински: разом и ее на место поставил, и чистокровных приятелей по шерстке погладил — полюбуйтесь, мол, какой я пурист!

Потом он, конечно, и сам осознал, что перегнул палку, и даже пришел с покаянной речью в духе "давай останемся друзьями", но Лили так взбеленилась от этого "друзьями", что даже слушать его не стала. Ну что нового он ей может сказать? Детские воспоминания были, да сплыли, и грош цена их общему прошлому, если оно не подразумевает будущего.

Да и было ли оно, это прошлое? Или она и тут обманулась — выдумала не только любовь, но и дружбу? Может, он с самого начала общался с ней только потому, что не нашел никого другого? Дружил, пока это было удобно, рассказывал глупенькой почти-маггле о чудесах волшебного мира, а как надоело — потянулся к тем, кто больше знает и умеет, стал стесняться старой привязанности... И вот результат: он смотрит на свою златовласую амебу как на величайшее в мире сокровище, а к бывшей подруге даже не оборачивается.

Внезапно скамья рядом прогнулась под чужим весом, и знакомый голос произнес:

— На месте твоей вилки, Эванс, я бы пошел составлять завещание.

Лили опустила взгляд на тарелку — зрелище и впрямь впечатляло: отбивная была растерзана на волокна, зеленый горошек раздавлен в кашицу и размазан по донышку, у вилки погнулись два зубчика, и все это без помощи ножа, который так и лежал рядом с салфеткой.

— Еще слово — и пойдешь составлять на своем, — мрачно предупредила она.

— Понял-понял, уже молчу! — Поттер со смехом вскинул руки, и Лили решительно отодвинула нетронутую еду и поднялась из-за стола.

Северус тем временем успел сунуть книгу под мышку и бочком пробирался к выходу — по-старчески шаркая ногами, ссутулившись и втянув голову в плечи... Он казался каким-то погасшим — будто свечку внутри потушили. И только оглядевшись по сторонам, Лили сообразила, в чем дело: Абигайль Блишвик повернулась к Эвану Розье, выставляя напоказ свои прелести, а тот облизнулся, жадным взглядом огладил ее ключицы, и кубок с соком замер в холеной руке...

Вот стерва! Да она же прямо при Северусе с другим флиртует!

Лили чуть ли не бегом бросилась к дверям, и все равно едва не потеряла его из виду: знакомая черная макушка маячила уже у мраморной лестницы, рядом со статуей молоденькой волшебницы, попирающей голову поверженного дракона.

— ...вряд ли поможет, — донесся сзади голос Люпина.

— Я уже понял, что ты против, — перебил Поттер. — Может, тогда сам что-нибудь предложишь? Кроме как сидеть и помалкивать в тряпочку? И потом, я всего лишь хочу с ним поговорить — пусть пообещает, что больше не полезет...

"Они что, из-за Блэка спорят?" — удивилась Лили, но не успела додумать мысль, потому что Северус поудобнее перехватил тяжелую сумку и, так ни разу и не обернувшись, понуро побрел в сторону слизеринских подземелий.

Смотреть на его сгорбленную спину было невыносимо. Ей бы прыгать и ликовать — пусть на своей шкуре почувствует, каково это, когда тебя бросают ради кого-то другого! — но радости внутри не было. Только тоска и злость. Хотелось догнать его и хорошенько встряхнуть, чтобы клацнули зубы, хотелось заорать в ухо — вот видишь, ты выбрал ее, а не меня, а я бы никогда так с тобой не поступила!..

Но она и сама знала, что это ничего не изменит, поэтому вскинула голову, приняла беззаботный вид и решительно зашагала к центральной лестнице.

На душе было тошно и мерзко. Словно в животе угнездилась огромная скользкая гадина и медленно расправляла кольца.

* * *

На пороге дортуара ее окликнула Эмма.

— Как прошло твое свидание?

Какое еще сви... ах да! Поттер. "Снежное королевство".

— Как в сахарной вате. Потом была крапива, потом опять сахар, — пожала плечами Лили. — А твое?

— Тоже не очень. Рубен вел себя... как Рубен.

В спальне семикурсниц они были одни: близняшки еще не вернулись с ужина, а Лу, скорее всего, с головой ушла в тренировку — после школы она собиралась в большой спорт и почти все свободное время пропадала на квиддичном поле.

— А я предупреждала, — вяло заметила Лили, чтобы что-то сказать.

— А я уже объясняла — и про незамужних дочерей, и про пятна на репутации семьи... Так что либо Рубен, либо младший Диггори, либо отец берет дело в свои руки и ищет мне жениха сам. Причем наверняка начнет с Лонгботтомов, а там такая мамаша, что лучше уж Рубен. Хотя он, конечно, тот еще фрукт.

— А почему такой короткий список? Чистокровных однокурсников у нас гораздо больше, — постепенно ей и впрямь становилось интересно.

— Разные причины. Слишком близкое родство, не те связи, не тот статус... Кто-то уже помолвлен, слизеринцы — это практически отдельная каста, а Поттер бегает за тобой.

— А Блэк? — вспомнив неразлучную парочку, спросила Лили.

Эмма взглянула на нее темными, очень серьезными глазами:

— Ты не понимаешь, о чем говоришь.

— Это потому, что его выгнали из дому? Семья от него отреклась, и в чистокровном обществе он изгой?

— Я же говорю — не понимаешь, — бросила Эмма. — Блэки... это Блэки. Их с колыбели учат темной магии — и брать что хотят, не считаясь с чужими желаниями... И это еще только цветочки. С ними вообще нельзя связываться, Лили. Для них существуют только те, кто есть на их фамильном гобелене, только их семья, а остальных они и за людей не считают. В том числе и других чистокровных. Такое, знаешь, обыденное высокомерие, возведенное в закон природы. Они его даже не замечают, и ты тоже, до поры до времени, а потом бац! — и оказывается, что для Блэков есть только они сами.

— Ну неправда. Сириус любит своих друзей. А семью ненавидит, это все знают.

Эмма покачала головой. Окно дортуара выходило на запад, и льющиеся сквозь частый переплет лучи играли с ее внешностью злую шутку: на ее бледном, обычно спокойном лице словно бы полыхал румянец.

— Чтобы так ненавидеть кого-то, нужно их очень сильно любить. Пожалуйста, Лили, — тонкие пальцы скомкали край пунцово-красного покрывала, — забудь о Блэке. Даже не думай о нем... в этом смысле. Держись лучше за Поттера. Если у него в голове когда-нибудь заведутся мозги, он будет не так уж плох — по крайней мере для тех, кого считает своими. Не ухаживай он за тобой, я бы остановилась именно на нем.

Лили нахмурилась. Какой странный совет, и каким тоном... И главное — с чего вдруг, ведь Эмма никогда не встречалась ни с Блэком, ни с Поттером, чтобы рассуждать о них так уверенно и... горько, что ли? Ей же вообще другой нравится...

— На Джеймсе Поттере? — тихо спросила она. — Эмма, а как же Саймон?

Та вздрогнула и обернулась, будто хотела убедиться, что их никто не подслушивает. Но в комнате никого не было, только они и закатное солнце — световые пятна на противоположной стене складывались в картинку медовых сот.

— Это невозможно, Лили. Я же объясняла, — Эмма потупилась, уставившись на носки своих туфель. — Тут ничего не изменить. Давай поговорим о другом, а?

О другом? Ну уж нет. Раз она так разоткровенничалась, то ей, наверное, совсем плохо. И было бы из-за чего, ведь это даже не ее предрассудки, а ее семьи, этих Макмилланов, которые видят в своей дочери только племенную кобылу. "Тут ничего не изменить" — тоже мне, страсти шекспировские... Ведь их же тянет друг к другу! И она не считает его недочеловеком, не то что... Нет, нужно ее убедить, объяснить, что не все так страшно — и, не успев подумать, что наверняка шокирует эту гордую дочь чистокровных снобов, Лили пересела на соседнюю кровать и взяла Эмму за руку.

— Ну да, он магглорожденный. Я помню, ты рассказывала, что брак с нами немыслим и вообще считается у вас страшным позором. Но это их правила и условности, а не твои. Ты же не такая, как... — "как Северус", — как те чистокровные, что магглорожденных и за людей не держат. Тогда зачем подчиняешься придуманным ими законам? Ведь он нравится тебе, не отрицай. А ты — ему, это любой скажет. Так почему ты должна упускать свое счастье из-за каких-то сословных предрассудков? Что за средневековая дикость?