Пик

Пока я складывал палатку, ко мне подошел Джей-Эр и сказал, что хочет взять у меня интервью прежде, чем мы полезем вверх. Сунджо и Запа тем временем паковали снаряжение Холли.

Мы это уже проходили. Три интервью в базовом лагере. Я больше не хотел ничего подобного — выяснилось, что, если направить на меня камеру и сунуть микрофон, я начинаю нести полнейшую ахинею.

— Веди себя естественно, — всякий раз говорил Джей-Эр. — Будь самим собой.

Ага, как будто это так просто.

А дальше он принимался задавать наводящие вопросы вроде «ну каково это — находиться на склоне высочайшей горы мира в команде с собственным отцом» и «чем восхождение на Эверест отличается от лазания по небоскребам».

Я, конечно, пытался отвечать на вопросы честно и прямо, но всегда в итоге получалось что-то ужасно глупое и пошлое.

Я отложил сборы и пошел к операторам, изо всех сил стараясь выглядеть не слишком мрачно. Камеру они поставили прямо перед рушащимся склоном, про который мне всю ночь снились кошмары. Уилл сказал, чтобы я присел на корточки, стянул с меня капюшон и стер с лица весь крем от мороза, который я только что тщательно намазал.

— А как было бы хорошо, если вот прямо щас случился камнепад. Отличный кадр, а? — сказал Джек. (Он был звукооператор, ему все время хотелось, чтобы при съемке случилось что-нибудь поужаснее.)

— Лады, — сказал Джей-Эр. — На сегодня у нас очень простая программа. Пик, надо повторить, что ты вчера говорил про яков и носильщиков. Это очень важная мысль, в самый раз для фильма. И ты, конечно, прав. Представления не имею, пойдет ли это в финальную версию, но, на мой взгляд, это надо включить.

Я был просто счастлив. Я и об этом полночи думал: как жаль, что, когда я это Джей-Эру говорил, у него не работала камера.

— Даю отсчет... Раз... два... три... мотор!

Я открыл рот — и не смог произнести ни звука.

— Мы снимаем, — недовольно сказал Джей-Эр. (Батарейки в камере очень недолго живут в холодную погоду.)

Я попробовал еще раз — снова ноль эффекта.

— Давай, Пик, не тяни.

— О, сейчас как раз полетит знатный булыжник, — радостно отметил Джек.

— Ну давай же, Пик!

Я ткнуль пальцем себе в горло и покачал головой. Голоса как не бывало. Джей-Эр выругался.

— Вон, глядите, вот тот валун, вот прямо сейчас полетит, — сказал Джек. — В нас не попадет, а вот в кадр — как раз.

— Запа! — взревел Джей-Эр. — Можешь нам помочь? Запа покачал головой и показал на Сунджо:

— Лучше пусть Сунджо.

— Так, Пик, вали из кадра! — крикнул Джей-Эр. Я подвинулся, мое место занял Сунджо.

— Мы снимаем, — сказал Джей-Эр. — Так, расскажи, что ты думаешь про гору, Сунджо. Или что-нибудь про своего отца. На три-четыре...

— Папа впервые отправился на Сагарматху, когда ему было столько же, сколько мне, — начал Сунджо на своем непередаваемом, отполированном английском. — Сначала он был простым носильщиком, потом пошел вверх, стал помощником сирдара. Он говорил мне, что ходит в горы для того, чтобы я имел возможность этого не делать, но мне кажется, был у него и еще какой-то резон...

В этот момент булыжник Джека как раз с грохотом скатился вниз, а с ним и еще масса камней. Сунджо и бровью не повел, даже не обернулся посмотреть на мини-камнепад. Он продолжал говорить, а Джей-Эр продолжал снимать.

— Признаться, я папу почти не знал, и сейчас, оказавшись тут, на горе, я внимательно слушаю разговоры шерпов и альпинистов, которые знали его много лучше. Я приехал сюда, чтобы увидеть гору и взойти на нее, — а оказалось, я нашел собственного отца.

— Бесподобно! — сказал Джей-Эр.

Сунджо и правда был бесподобен. Мне стыдно в этом признаться, но я стал немного ему завидовать — так хорошо он все сказал. Не то что я. Он перед камерой чувствовал себя как рыба в воде. И Джей-Эр ни разу не хвалил меня после съемок. Поводов не было, конечно, я выглядел ужасно, но тем не менее...

Джек и Уилл, довольно кивая, похлопали Сунджо по спине, повторили несколько раз, как естественно он смотрится в кадре. Я вернулся к палатке укладывать рюкзак. Думаю, они и не заметили, что я ушел.

ЧАСАМ К ДЕВЯТИ-ДЕСЯТИ УТРА погода поменялась: с запада пришли серые тучи, задул жутко холодный, пронизывающий ветер. Мы остановились и надели еще по несколько свитеров и штанов. Я закрыл лицо балаклавой и шерстяным шарфом. Горло продолжало болеть, но я пер вверх, шаг за шагом, останавливаясь каждые полчаса, чтобы развязать шарф и попить. Глотать было больно, я все время давился.

Запа шел позади нас, неся рюкзак Холли. Он неустанно подбадривал ее, словно уговаривал идти вверх — как будто записался к ней в персональные шерпы. Интересно, она правда наняла его, или обещала дать денег тибетским монахам, или еще чего? В любом случае без Запы она бы катилась вниз, а не ползла вверх.

До Второго лагеря мы добрались за восемь часов, то есть наша средняя скорость составила около шестисот метров в час. Там было столько альпинистов, что мы едва нашли место поставить палатки. Кое-кто спустился из Четвертого лагеря, кто-то, напротив, собирался наверх в ПБЛ, а иные объявили Второй лагерь базовым. Это мне было сложно понять — я-то совсем дышать не мог. Киношники поставили палатки на другой стороне лагеря от нас.

Лагерь находился в точке, где сливались два ледника, Восточный Ронгбук и Бейфен. Вершину Эвереста из лагеря было не разглядеть, но зато открывался шикарный вид на три других гималайских пика: Чангзе, Чанжен и Лисинь.

Поставить палатку-столовую было негде, поэтому нам пришлось готовить себе ужин самостоятельно.

Я растопил печку, а Сунджо отправился к ледниковому озеру за водой. Когда он вернулся, пошел снег. Мы поставили воду на огонь и стали ждать, пока закипит; а чем выше ты залезаешь, тем больше на это уходит времени.

Я не хотел есть, да и Сунджо едва ли чувствовал себя иначе, но мы оба знали: поесть надо обязательно.

Сунджо спросил, как я себя чувствую. Вместо ответа я смог издать только хрип. Ну, это как раз ерунда, ну и что, что я говорить не могу. Другое дело, если больное горло — лишь предзнаменование чего-нибудь похуже. В базовом лагере завелся какой-то свирепый вирус, и никому это, мягко говоря, не понравилось. Оно и понятно: если ты серьезно заболел, восхождению конец. В результате все группы старались обходить друг друга подальше, и каждый глядел на других альпинистов как на чумных. Считалось при этом, что вирус, конечно, занесли в лагерь носильщики. Ну еще бы, ведь обычные альпинисты из цивилизованных стран никак не могут занести на Эверест никакой заразы!

Ожидая, пока закипит, мы смотрели, как Запа ставит Холли палатку. Едва он закончил, Холли, не говоря ни единого слова, занырнула туда, а Запа пошел ставить свою и готовить себе и ей ужин.

— Я тут с одним альпинистом говорил, — сказал Сунджо. — Считается, что завтра — главный день, проверочный. Он уже был на ПБЛ и даже ночевал в Четвертом лагере. Сказал, если мы доберемся дотуда, у нас есть шанс зайти на вершину...

Как потом выяснилось, мне нужно было слушать Сунджо повнимательнее, но тут меня как раз накрыло, и главное, что больное горло было тут совершенно ни при чем. Я вдруг жутко разозлился, что вот, день был по стандартам Эвереста проще некуда, а меня по итогам можно буквально выкидывать на помойку.

Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет. Слова Запы гудели у меня голове весь прошедший день, и я готов был поклясться, что Пик Марчелло находится в категории последних — вместе с Джорджем и его слабым сердцем да Френсисом из мешка Гамова.

Или доктор By ошибся насчет моей физической формы, или я сам все испортил, вовремя не попив. Но если так, то почему с Сунджо все в порядке? Я посмотрел на него. Он мешал в котелке, болтал о том о сем, словно мы загораем на берегу моря.

НАУТРО ЗАПА еще до рассвета выгнал нас из палатки. За ночь намело еще около тридцати сантиметров, но собственно снегопад прекратился.

— Сегодня непростой подъем, — сказал он. — И нам надо бежать вверх быстро, а то не будет места поставить палатки. Как у тебя с горлом?

Я покачал головой. Голос и не думал возвращаться, но я по крайней мере не чувствовал себя хуже, чем прошлой ночью. Что уже, на мой взгляд, было неплохо.

ПОКИНУВ ЛАГЕРЬ, мы сразу направились в Желоб — впадину, расположенную между двумя рядами ледяных зазубренных торосов, больше всего напоминавших гигантские клыки. Главная тропа была хорошо протоптана и помечена — яками. Запа строго-настрого наказал нам не сходить с тропы.

— Если вы сойдете с нее, даже просто пописать, то мы вас больше никогда не найдем в этом ледяном лабиринте.

(Да, обещаю, что о проблемах отправления естественных надобностей в высокогорье я рассуждаю в последний раз. Однако шутка в том, что отправление означенных надобностей на высоте Эвереста — целая история. Быстро там нельзя сделать ничего, а приходится снимать много слоев одежды. Процедура может задержать альпиниста на полчаса, а то и на дольше, а каждый потерянный час сказывается на шансах залезь повыше, ведь погода может испортиться в любую секунду. Поэтому альпинисты стараются сделать все «дела» до выхода из лагеря.)

К полудню мы встретили носильщиков и яков. Те шли обратно вниз, в базовый лагерь, напевая и насвистывая. Я был совсем не прочь к ним присоединиться, и единственное, наверное, что меня остановило, это Холли — она весь день шла впереди меня, а уж чего я не намерен был допустить, так это чтобы в итоге она зашла на высоту, куда я забраться не смог.

Два часа спустя мы впервые увидели ПБЛ. Сунджо указал пальцем на крошечные цветные палатки вдалеке. Казалось, до лагеря рукой подать, но это была иллюзия. До него было еще три часа китайской пытки. И единственной радостью стало следующее достижение — за сто метров до входа в лагерь мы с Сунджо все-таки обогнали Холли и Запу.

ПБЛ — шесть с половиной километров над уровнем моря. Выше Килиманджаро и Мак-Кинли. И мои легкие это сразу почувствовали. Лагерь выглядел настолько убого, что все остальные места, где мы ночевали прежде, на его фоне казались пятизвездочным отелем. Палатки стояли на груде камней между ледником (казалось, это не лед, а замороженная канализационная труба) и осыпающейся каменной стеной. Все вокруг было усыпано камнями, на каких запросто сломать ногу, повсюду виднелись трещины, куда провалиться легче легкого.

Джей-Эр снял на камеру наше триумфальное вступление в лагерь. Проходя мимо него, я едва нашел силы поднять голову — так устал.

В лагере стояло всего полдюжины палаток, так что места для нас было вдоволь. Тут тебе не базовый лагерь, в гости не ходят и не знакомятся. Альпинисты здесь или насмерть уставшие, или до смерти боятся чего-нибудь себе повредить-потянуть — будет очень обидно, ведь вершина-то совсем близко.

Когда в лагерь вступили Запа и Холли, мы уже поставили палатки и развели костер из дров, принесенных носильщиками.

— Как твое горло? — спросила Холли.

Сунджо и я едва не упали в трещину от неожиданности. Это было первое целое предложение, произнесенное Холли с момента выхода из базового лагеря, мало того — ее голос стал совершенно нормальным. Мы ее обогнали, но она была в лучшем виде, чем мы.