Пик

Письма из дома

В ПЕРВУЮ НОЧЬ ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ в базовый лагерь я проспал пятнадцать часов подряд.

Проснувшись, я почувствовал себя так хорошо, как еще ни разу в жизни. Казалось, мне ничего не стоит вот прямо сейчас отправиться хорошенько пробежаться да полазать, и море мне по колено! Вместо этого я пошел в столовую и съел какую-то уйму еды, наверное, килограммов пять.

Появилась доктор Кригер и, дав мне проглотить последнюю тарелку, отвела в медпункт. Осмотрев горло, она сказала, что дела идут на поправку, но что я должен принимать антибиотики еще неделю, дабы убить заразу с гарантией.

Потом я пошел в штаб, где меня поздравили с подъемом в ПБЛ и вручили пакет писем из дома. В пакете была открытка от Рольфа, два письма от мамы и пять толстенных писем от Паулы и Патрисии. Все конверты были мятые, замасленные и грязные. Я посмотрел на штампы — письма побывали в офисе Джоша в Чиангмае, потом отправились в Катманду, а оттуда, видимо, на грузовике, попали сюда, на гору.

Взяв в руки конверты, я чуть не заплакал от стыда. Я же ни минуты не вспоминал про родных с того самого мира, что попал в базовый лагерь! Но мне стало еще хуже, когда я немного подумал. А подумал я вот о чем: раз эти письма попали в базовый лагерь, значит, хотя бы несколько других писем — а именно тех, что я писал папе, когда был маленький, — тоже непременно попали сюда.

И папа, значит, точь-в-точь как я, зашел в такую же палатку и вышел оттуда с пакетом писем, среди которых было и письмо от его собственного сына.

Я так рассвирепел, что захотел бегом подняться в ПБЛ и немедленно начистить ему харюшку. Но поскольку в реальности это было сделать невозможно, я решил закончить Блокнот № 1 (тот самый, что у вас в руках) и отослать его маме вместо длинного письма. Я сказал себе, что уж точно не стану забывать о родных, как это сделал Джош. А заодно выполню задание Винсента.

На следующее утро я снова пошел в столовую, думая подкрепиться перед тем, как засесть за блокнот, — и заметил, что там нет Сунджо.

— Парнишке плохо, — сказал мне повар.

Я налил полный термос чая и пошел к Сунджо в палатку. Он лежал, завернувшись в спальник, что твоя бабочка в коконе, и только голова торчала наружу.

— Не стоило тебе приходить, — прохрипел он, но меня не обманешь: было ясно, что он очень рад меня видеть.

Глаза у него были красные и ввалившиеся. И еще казалось, что за то время, что я его не видел, он потерял килограмм пять — впрочем, может, это эффект от синего света в нейлоновой палатке.

Я налил ему чаю.

— Не стоило тебе приходить, — повторил он.

— Иди вон, — отмахнулся я. — Мы с тобой за прошедшие недели обменялись всеми возможными микроорганизмами. Так что твоей заразой я уже болел.

Я поднес чашку к его губам, надеясь, что это в самом деле так.

— Через несколько дней я поправлюсь.

Сейчас в это было сложно поверить, но я ему сказал, что так оно и будет.

Покинув Сунджо, я пошел в медпункт. Неясно, полагается ли доктору Кригер по штату лечить поварят, но даже если не полагается, я решил, что сумею ее уговорить.

Она что-то набирала на ноутбуке, но отложила его, когда я вошел.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке, а вот за Сунджо мне боязно.

Она велела мне открыть рот и посветила туда фонариком.

— Воспаление почти прошло, — сказала она, — но продолжай принимать антибиотики, особенно если ты и дальше намерен ходить в гости к больным.

— А-а, так вы его осмотрели?

— Еще бы, и вчера вечером, и сегодня утром.

— И что?

— И ничего. Он болен, но выживет.

Следующие пару дней я провел за блокнотом и закончил как раз в тот день, когда в лагере ждали Джоша. Дописав последнюю фразу в блокноте, я принялся за отдельные письма Пауле и Патрисии, поблагодарил их за картинки, что они мне прислали, сказал, что повесил их у себя в палатке и что, едва открывая глаза утром, первым делом смотрю на них, и еще перед тем, как закрыть глаза вечером. Написал, что жутко по ним скучаю, так жутко, что, наверное, украду у носильщиков яка и поплыву на нем верхом в Нью-Йорк.

А напоследок я написал Рольфу. Он прислал мне открытку с Кинг-Конгом, висящим на Эмпайр-стейт-билдинг. В открытке прятались три стодолларовые купюры, а на обороте открытки было написано от руки: Пик, держись. Я по тебе скучаю. И не забудь вернуться домой — я тебя жду.

Обнимаю, Рольф Не «мы», а «я». «Я по тебе скучаю». «Я тебя жду». Этими двумя фразами Рольф сделал для меня больше, чем Джош за всю прошедшую жизнь. Да и за будущую.

Я пошел в штаб, взял конверты и написал на них адреса. Спарки сказал мне, что почту заберут наутро.

Джош спустился в лагерь вечером. И я не стал говорить ему ни про блокнот, ни про письма. А зачем ему знать? Он не заслужил.