Помни меня

— Просыпайтесь, профессор Снейп. Вам больше нечего бояться, на вас нет груза, вы можете жить для себя, — тихо произносила она, задумчиво рисуя кончиками пальцев невидимые узоры на его руке.

И вот однажды он открыл глаза. Гермиона в тот вечер после смены, уставшая до ноющих мышц, сидела на стуле, но корпусом навалилась на кровать. Хотелось есть и она понимала, что уже пора уходить, но усталость навалилась с новой силой, отбивая любое желание пошевелиться. А сегодняшняя работа на первом этаже, заставила ее вспомнить родителей, когда она помогала целителям залечивать раны одной пожилой паре. Она так скучала по ним, что сейчас дала волю своим эмоциям. Лучше пережить их здесь, в палате, где никто не увидит ее переживаний, чем пытаться держать лицо в Норе, когда нужно поддерживать других. Подперев рукой лицо, она уже привычно обводила венки пальцем на его руке и себе под нос читала сонату Шекспира:

— Кто под звездой счастливою рожден —

Гордится славой, титулом и властью.

А я судьбой скромнее награжден,

И для меня любовь — источник счастья.

Под солнцем пышно листья распростер

Наперсник принца, ставленник вельможи…

И тут она, словно что-то почувствовав, подняла глаза и встретилась с черным, пронизывающим до самых костей взглядом и вскрикнула от неожиданности, дернувшись на стуле и едва не упав назад.

Вскочила и попятилась, судорожно пытаясь нащупать дверь, потому что не могла отвести от него взгляда, боясь, что если она моргнет или отвернется, иллюзия исчезнет. Открыла дверь и закричала, зовя целителя.

А потом завертелось. Процедуры, массаж, наблюдение. Она сама вызвалась ухаживать за ним, игнорируя мрачные взгляды Снейпа и его нежелание сказать ей хоть слово. Настроение у профессора было отвратительным, словно он был не рад тому, что очнулся. Хотя, возможно, постоянные приходы мракоборцев, которые разговаривали с ним как с худшим из преступников, явно не добавляли ему доброжелательности к людям и желания жить, особенно, учитывая, что ему вменяли какие-то серьезные обвинения, и через пару дней персонально у его палаты был поставлен мракоборец, который следил, чтобы Снейп оставался внутри. Саму палату тоже зачаровали, и даже Гермиона не могла подойти к окнам. Когда она поинтересовалась у Гарри, что происходит, он ответил, что стали известны отягчающие обстоятельства в его деле и во всем разберется суд.

Поэтому настроение профессора Снейпа было вполне объяснимо. Если бы еще оно не сказывалось на окружающих его волонтерах и целителях. Порой он становился просто невыносимым, и это даже не разговаривая.

Терпение Гермионы, ее искреннее желание помочь, разговоры ни о чем и постоянное присутствие сделали свое дело, — Северус не переносил ее. Кажется, на все это у него была аллергия. Гермиона сделала вывод, что он неприятный и неблагодарный человек. Он не ценил хорошего к себе отношения и смотрел волком даже на тех, кто был к нему добр… особенно на тех, кто был к нему добр. Гермиона стала нежелательным лицом номер один в его списке именно из-за того, что сбивала его с толку своей отзывчивостью.

Сначала он странно смотрел на нее, пытаясь понять, не спятила ли она. Он оценивал ее поведение, анализировал, а потом заговорил с ней, хриплым и негромким голосом, четко и ясно дав понять, что не нуждается в ее заботе, и вообще она ему ужасно осточертела, и все, о чем он мечтал, так это чтобы она не пришла к нему завтра.

В носу щипало от подступивших слез, которые она старалась проморгать, как можно скорее, прежде чем повернуться к нему и улыбнуться как ни в чем не бывало. Потому что она точно не станет следовать его капризам и бросать свою работу только потому, что он так хочет. И с тех пор встречаться с ним взглядом с каждым разом становилось все сложнее, страшнее видеть в ответ на свое открытое сердце непробиваемый холод в антрацитовых радужках.

Но она ничего не могла с собой поделать и оставалась рядом, несмотря на его отношение к ней. Она уже понимала, что у нее появились необоснованные, противоречивые чувства, которые до жути пугали ее, но не отпускали. Гермиона поняла, что ее робкие чувства не найдут отклика у этого холодного мужчины, да и, если честно, не представляла себя рядом с ним. Она вообще считала это глупой влюбленностью, порожденной посттравматическим расстройством, но ничего не могла поделать с собой, поэтому просто решила принять, как есть то, что с ней происходило. Но Северуса это неимоверно раздражало, и чем добрее и терпимее она старалась быть, тем хуже он вел себя, тем грубее одергивал и язвительнее комментировал все ее действия.

Со временем она начала злиться на него, а однажды, когда он отшвырнул от себя ее руку, отчего она чуть не разлила зелье, Гермиона гневно посмотрела на него, швырнула бутылек на поднос, расплескав лекарственный отвар, и, вскочив, молча вышла из комнаты, собираясь больше никогда к нему не возвращаться.

«Грубый, неотесанный, неблагодарный… Пожиратель», — вытирая злые слезы, думала Гермиона, глядя с крыши на снующую внизу толпу людей.

Но беспокойство о нем не оставляло ее, особенно оно усиливалось странным интересом мракоборцев к его персоне. Через месяц после того, как он очнулся, — это была почти середина июля, дело приняло еще более странный оборот, и Северуса заковали в магические кандалы, а палочку конфисковали. Как Гермиона услышала от медсестер, они даже хотели забрать его из больницы, отправив в Азкабан, но тут вмешался главный целитель, и Снейпа оставили в покое, пока он не долечится.

Скрипя зубами и затыкая свою гордость подальше, она вернулась к нему спустя две недели, потому что слышала от девочек волонтеров, которые с ним теперь работали, постоянные жалобы и пару раз заставала тех в слезах. Каково же было ее удивление, когда Снейп, увидев ее, облегченно вздохнул. Было ли это проявлением его радости по отношению к тому, что она вернулась, а может, она просто была не такой раздражающей, как остальные, но с тех пор как она снова зашла в его палату, между ними ощутимо все изменилось.

Снейп больше не вел себя как скотина по отношению к ней, выполнял все ее просьбы, не доводил едкими комментариями и был достаточно любезен, насколько вообще мог быть любезен профессор Снейп.

Но их редкие разговоры, когда Гермиона что-то рассказывала, а он слушал, и иногда задавал встречные вопросы, были для нее на вес золота. Обычно это были безопасные темы: новости, его здоровье, ее планы на возвращение в Хогвартс. Но однажды он увидел краешек книги торчащий из ее сумки и спросил:

— Что вы читаете?

Гермиона вскинула голову, заозиравшись, а потом, когда поняла, куда он смотрит, улыбнулась:

— Шекспир. Это маггловский…

— Даже я знаю, кто такой Шекспир, мисс Грейнджер, — раздраженно проговорил Снейп, и Гермиона чуть улыбнулась, потянувшись к сумке, и достала томик с сонетами.

— Хотите, я оставлю вам? — не дожидаясь его согласия, она положила книгу на тумбочку, рядом с ним.

— А как же вы? Закончили уже? — вскинул черную бровь Северус, не удосуживаясь отблагодарить Гермиону.

— Я изредка перечитываю, когда особо скучаю по родителям, — Гермиона опустила голову, делая вид, что ее очень заинтересовал собственный ноготь, лишь бы он не увидел мгновенно набежавшие слезы, и поспешно добавила: — Но у меня есть целое собрание произведений Шекспира… мама его очень любит.

— Я заметил, — тихо сказал Снейп и больше не стал задавать личные вопросы, просто взял книгу и открыл на том месте, где была закладка.

Чуть сдвинул брови и прищурился, бегая по строчкам глазами.

— Я помню эту сонату… вы читали ее…

— Когда вы очнулись, да, — чуть покраснела Гермиона и отвела взгляд, — это любимая мамина…

Гермиона замолкла, снова почувствовав ком в горле и внимательный, изучающий взгляд Снейпа на себе. Она не хотела, чтобы он задавал вопросы о родителях. Ей было тяжело о них говорить, потому что пока еще не отыскала их и ничего не знала о том, что с ними сейчас, в порядке ли они? И Северус словно понимал ее даже без слов, потому что после долгого испытывающего взгляда, он вдруг продолжил читать с того места, где она прервалась в прошлый раз. Его негромкий, глубокий голос разрезал тишину палаты:

— …Военачальник, баловень побед,

В бою последнем терпит пораженье,

И всех его заслуг потерян след.

Его удел — опала и забвенье.

Но нет угрозы титулам моим

Пожизненным…

Гермиона слушала, закрыв глаза, но когда он запнулся на последней строчке, на самых важных словах, которые был не в силах произнести вслух, повисла тишина на пару мгновений, прежде чем она хрипло закончила:

— …любил, люблю, любим.

Она открыла глаза, встречаясь взглядом с темными, обсидиановыми радужками и впервые прямо посмотрела в них. Пара ударов сердца, и Гермиона встрепенулась, потянувшись к сумочке.

— Оставлю вас наслаждаться прекрасным, сэр, — негромко сказала она с робкой улыбкой на губах. — До завтра.

Северус ничего не ответил, лишь проводил ее долгим, цепким взглядом, но Гермиона привыкла к этому. Что он не здоровается, не прощается, не благодарит. Но, безусловно, общается с ней гораздо больше и вежливее, чем с другими вынужденными собеседниками.

И на тот момент Гермионе этого было достаточно.

На тот момент…

Она никогда не надеялась и не желала ничего большего. Это даже в мыслях предположить было невозможно. Так почему теперь она выкашливает его любимые цветы и как ей себя от него спасти?

Так проходило их совместное времяпровождение. Обычно в молчании, но порой с доверительными человеческими разговорами. Гермиона однажды просто поняла, что ему, так же как и любому другому человеку, требуется общение, простое принятие и понимание.

— Почему вы защищаете меня, мисс Грейнджер? — спросил однажды Снейп после ее очередной стычки с мракоборцами и попытки отстоять его права, когда они снова попытались утащить его на допрос в Министерство.

— Каждый имеет право на презумпцию невиновности, — вздернув нос, гордо заявила она и отвернулась, чтобы расставить склянки с зельями, после чего тихо добавила спустя некоторое время: — И каждый должен иметь человека, который в него верит…

Она верила в Северуса Снейпа еще до того, как узнала всю правду. Да, она слышала, как и все остальные, слова Гарри, но до конца ничего не поняла. А потом, когда поняла, что тянется к нему, она уговорила Гарри показать ей его воспоминания. Уговаривать пришлось неожиданно долго, Гарри хранил их как зеницу ока, поняв свою ошибку в раскрытии не своего секрета.

Но однажды все изменилось. Ближе к концу августа, Гермиона приходила на работу с тяжелым сердцем, потому что понимала, что каждый новый день приближал ее к неминуемому расставанию с профессором. Его собирались перевести в Азкабан после двадцатого августа, а ей предстояло вернуться на восьмой, добавочный, курс обучения.

Вечером, перед ее уходом он был непривычно молчалив, совсем как в июне, когда только очнулся, и как бы она ни пыталась, никак не могла его разговорить, отчего ей становилось совсем не по себе. Она поняла, что сегодня беседы не получится, и собралась было уходить, но он остановил ее.