Помни меня

* * *

Гермиона медленно, стараясь не поддаваться панике, делает вдох, который застревает где-то на полпути, и легкие горят в агонии от недостатка кислорода. Она задыхается от кашля, от нехватки воздуха, от подступающей паники.

Судорожно сжимая в кулаках простынь, она пытается сдержать крик, чтобы не беспокоить мадам Помфри как можно дольше. Гермиона понимает, что время пошло на дни, но поделать здесь ничего нельзя и видеть постоянное страдание на лицах других становится невыносимо. Ей хватает того, в котором она тонет ежесекундно. Гермиона уже едва дышит из-за стеблей, оплетающих грудь и почти не разговаривает, потому что стоит расцепить зубы и с губ точно сорвется стон боли. В последнее время оставаться живой настолько больно, что она ждет смерти. Она готова к ней и больше не страшится этого.

Все еще тяжело смотреть, даже сквозь дымку дурмана от зелий, помогающих хоть немного облегчить участь, в бледные лица своих друзей. На молчаливых Гарри и Рона, которые смотрят на нее, нервно дергаясь, на рыдающую с каждым днем все сильнее Джинни, когда она с ужасом в глазах смотрит на нее. Больше к ней никого не пускают, и Гермиона благодарна Помфри за это.

Гермиона морщится, пытаясь вздохнуть глубже, потому что сладковатый запах лилий тут же щекочет нос. Впрочем, она быстро забывает о запахе, снова погружаясь в агонию боли. Кожа горит, и организм постоянно температурит из-за ран, которые наносят ей цветы, прорастающие по всему ее телу. Уже несколько дней она лежит, прикрытая лишь легкой простыней, без какой-либо другой одежды, потому что любое грубое касание к цветам отзывается болью. Гермионе кажется, что она само средоточие боли. Боль повсюду, она живет в ней. Беспробудно. Она уже даже не кричит и не рыдает, когда новые цветы прорастают сквозь кожу, только крепче сжимает зубы и глухо стонет в подушку.

Наконец, сделав пару спасательных вдохов и успокоившись, Гермиона поднимает затуманенные глаза на огромное окно больничной палаты. На улице плотной пеленой замок накрыла непроглядная тьма, но о стекло буря кидает крупные капли дождя, и ветер заставляет окна дребезжать от напора. Она все бы отдала сейчас, чтобы оказаться на улице, вдохнуть свежий влажный воздух, пропитанный сыростью и запахом пожухлой травы. Она так устает чувствовать лишь мерзкий аромат лилий, приторно-сладкий, въевшийся в ноздри, окутавший ее непроходимым шлейфом терпкого запаха от множества цветов, что скоро поглотят ее.

Обидно, что она умрет в этой неуютной палате, окруженная ненавистным запахом.

С непоколебимой самоиронией, Гермиона думает, что это хотя бы будет красиво… некоторое время.

Веки начинают тяжелеть, и она не противится сну, она ждет, когда начнется, наконец, действие лекарств, чтобы спрятаться в спасительной темноте, в которой и так проводит большую часть времени.

Гермиона почти засыпает, когда из чуткой дремы ее вырывает шум за пределами ее палаты. Уже поздняя ночь и это кажется странным. Она слышит торопливые сбивчивые объяснения мадам Помфри и уверенные размашистые шаги, гулким эхом разносящиеся по пустому больничному крылу. Они останавливаются перед дверью в ее палату, а потом она слышит негромкое и раздраженное:

— Позвольте мне уже самому все увидеть и разобраться, Поппи. Ваш бессвязный поток информации этому не способствует. И… я пойду один.

У Гермионы сердце вдруг пропускает удар и кружится голова так сильно, что стены палаты делают пару оборотов вокруг нее. То ли изголодавшийся по кислороду мозг играет с ней злые шутки и у нее начались галлюцинации, то ли… перед ней действительно стоит Северус Снейп.

От охвативших ее эмоций Гермиона сжимает и разжимает кулачки, стараясь дышать, чтобы не потерять сознание. Ведь если это галлюцинация, то когда она проснется, его уже не будет. Неожиданно она радуется, что укрыта полностью, до самого подбородка и кроме пробивающихся на шее новых бутонов, он больше ничего не видит. Даже если он является ее фантазией, она не хотела, чтобы он видел, в каком плачевном она состоянии.

Но разве от этого внимательного темного взгляда обсидиановых глаз хоть что-то можно скрыть?

Гермиона наблюдает за ним и даже сквозь дымку, в которую погружен ее мозг, понимает, что на Снейпе дорожная мантия, которую он сейчас неторопливо снимает, не глядя на нее. Стягивает кожаные перчатки и бросает на мантию, достает из кобуры палочку, и только потом неторопливо оборачивается к ней, впиваясь своими черными глазами в ее бледное лицо. Все действия неспешные и четко выверенные, взгляд спокойный и внимательный.

Она смотрит прямо на него и сглатывает. Старается не подавать виду, что в горле словно застряло лезвие, лишь продолжает, не мигая, вглядываться в черные глаза, пытаясь понять, о чем он думает. Снейп все также хмур и отстранен, но выглядит он гораздо лучше, нежели она помнила. Гермиона с трудом верит и осознает, что он настоящий, живой, не плод ее воображения. К этому она приходит неожиданно — ее болезнь реагирует на него и происходит то, с чем не справлялись даже многочисленные зелья Помфри — боль отступает. Не полностью, но даже ее легкое уменьшение, дарит облегченный вздох, а затем она сипло выдавливает:

— Почему?

Не сводя с нее глаз, он чуть наклоняет голову, с исследовательским прищуром рассматривая ее, и взмахом палочки придвигает стул к ее кровати.

— Почему, что? Мисс Грейнджер.

Садится рядом, максимально сокращая их расстояние, и Гермионе хочется разрыдаться, когда она понимает, что может сделать вдох полной грудью, потому что не чувствует агонизирующей боли в груди. Она словно отлив медленно уходит и не возвращается, пока Северус рядом. Плакать хочется и от облегчения, и от обреченности. Кто вообще мог восхвалять эту болезнь? Кто мог восхвалять такую зависимость, буквально жизненную необходимость видеть человека? Кто это издевательство назвал любовью?

— Вас не должно быть здесь, — говорит она, после того как делает несколько глубоких вдохов, не в силах перестать пялиться на Снейпа.

Это выше ее сил, она напитывается его образом, потому что болезнь чувствует его и жаждет его. Снейп слегка наклоняется к ней, и в свете одинокой свечи на ее тумбочке, Гермиона различает яркий, такой живой блеск его глаз, впившихся взглядом в цветок на ее шее, который выглядывает из-под простыни. Он неотрывно смотрит на него и тяжело выдыхает.

— Так и вас не должно, — Северус медленно поднимает взгляд к ее лицу.

Тяжелый, проникновенный, гипнотизирующий. Гермиона делает вдох, чтобы сказать ему что-то, но забывает, что именно, когда чувствует, что ее мысли путаются, беспорядочно всплывают воспоминания, сбивая столку. Лишь спустя пару мгновений она заторможено понимает, что Снейп самым наглым способом воспользовался легилименцией. Нет, это не причиняет боли, о которой рассказывал Гарри, скорее вносит в мысли хаос. Она не может ни на чем сосредоточиться, словно ее мысли неподвластны ей.

— Не смейте, — грозно шипит девушка, даже не понимая, слышит ли Снейп ее, потому что он продолжает рыться в ее воспоминаниях, чувствах, эмоциях.

И ему удается добраться до самых важных, сокровенных, светлых. Образы мелькают в ее голове, рассказывая ему все, что она так бережно скрывала.

— Прошу, — слабая попытка остановить его, она поднимает дрожащую руку из последних сил, желая оттолкнуть.

Но уже поздно. Он смотрит на себя со стороны ее глазами, и этого достаточно, чтобы все понять. И она чувствует его шок, который он не может скрыть, пока между ними есть связь. Но собравшись, Снейп покидает ее разум, а Гермиона от унижения боится открыть глаза. Рука безвольно падает на простыню, сминая нежные цветы, которые сразу начинают кровоточить и источать еще более приторный аромат. Гермиона отворачивает лицо к стене, чувствуя, как слезы бегут по щекам. В палате неслышно и шороха. Он, оглушенный открытием, сидит рядом с ней, а Гермиона жаждет лишь одного — чтобы он ушел. Не представляет, как смотреть в его глаза.

Гермиона вздрагивает, когда в наступившей тишине слышится скрип стула и легкий шорох ткани рядом заставляет ее настороженно напрячься и крепче зажмуриться. Северус пересаживается на ее больничную койку, устроившись на самом краю, чтобы не задеть ее грубой тканью. Осторожное касание холодных пальцев Снейпа к подбородку вырывают из груди судорожный вздох, и она всхлипывает от облегчения, когда боль, терзающая ее все эти недели, моментально отступает, уходит полностью, оставляя оглушающее, такое непривычное ничего. Он слегка надавливает на подбородок и поворачивает ее лицо к себе, оглядывая такие изменившиеся меньше чем за пару месяцев черты. Впавшие глаза, заострившиеся скулы, бледная до синевы тонкая кожа с выступающими капилярами на веках. Большим пальцем медленно вытирает слезу с нежной щеки, и Гермиона слышит вкрадчивый, спокойный голос:

— Легче? — в нем нет заботы, скорее просто интерес.

Все еще не открывая глаз, Гермиона кивает, и он убирает пальцы с ее подбородка, касаясь рукой ее руки, что осталась безвольно лежать на поверхности. Ее шея, плечо и часть груди оказываются обнажены, но укрыться снова у Гермионы нет сил. Северус накрывает своей рукой ее ладошку, единственную не пораженную цветами, и ей становится все равно, как она выглядит и что происходит вокруг. Ей хорошо, ничего не болит, в груди разливается тепло. И Гермиона Северусу благодарна за то, что он не устраивает ей выговор, не издевается, а просто находит в себе силы прикоснуться к ней, хотя она помнит, как он ненавидит это.

— Я никогда не пойму, как в вашем мозгу родилось… это. Мисс Грейнджер… — говорит Снейп, и его голос чуть напряжен. — Это ошибка, которая будет стоить вам жизни.

«Ну что ж, он хотя бы честен», — сквозь полудрему думает Гермиона, которой так хорошо и легко в моменте без боли, где можно дышать и не сжимать зубы до скрошенной эмали, что она почти счастлива.

Гермиона чувствует, как он чуть сжимает ее руку, прежде чем она окончательно проваливается в сон, впервые за более чем месяц, чувствуя себя прежней.

* * *

Северус ходит по кабинету директора под пристальным взглядом Минервы, которая терпеливо сидит в кресле перед камином, дожидаясь, когда закончатся метания Снейпа. Чай, который она налила ему пятнадцать минут назад, стынет, а Северус… она бы сказала, что паникует, но разве мог паниковать сам Северус Снейп? Поэтому Минерва подбирает более подходящее слово — беспокоится.

Но вот о чем? Она очень желает это знать, но терпеливо ожидает, когда он сам ей поведает. Этот кабинет всегда действует на людей умиротворяюще, ну или она хочет так думать. Мерные звуки магических приборов, часов, треск камина. Портреты на стенах упорно делают вид, что спят, издавая громкие храпы даже с полуоткрытыми глазами.

А в мягком кресле так уютно, что Минерва с трудом сдерживает желание подобрать ноги под себя, устроившись удобнее. Она безумно устала за день, а сейчас стрелка часов уже давно перевалила за полночь, а она сегодня все еще рассчитывает на сон. Поэтому терпение ее заканчивается спустя двадцать пять минут.

— Да сядь ты уже! — рявкает она и придвигает ему чашку с остывшим чаем. — Я хочу узнать подробности, пока не наступило утро, Северус. Удалось что-то узнать у девочки?