Вечный день

19

На заднем сиденье полицейской машины было жарко, как в печи. Хоппер, пристегнутую наручниками к спинке переднего, ничто не защищало от прямых солнечных лучей. Она ощущала, как ее кожа краснеет и начинает шелушиться.

Харв как-то рассказал ей, что лондонские силы безопасности даже солнце поставили себе на службу. В безоблачные дни заключенных выводят на крышу, помещают в камеры со стеклянным потолком и стенами из полированной стали и, оставляя там без воды, доводят до безумия. Несчастного, багровеющего и чернеющего на жаре в обществе искривленного отражения собственного обожженного тела, могут удерживать в такой душегубке на протяжении недели. Возможно, именно это ее сейчас и ожидает.

Когда она налетела на полицейского у ворот, он в мгновение ока повалил ее на землю. Потом поднял на ноги и в сопровождении типов в сером отволок обратно в дом. В какой-то момент она дернула головой и, надо было такому случиться, неплохо треснула констеблю по носу. Даже услышала слабый хруст и ощутила на затылке влагу.

Ее швырнули в одно из торновских кресел. Полицейский вновь отправился караулить снаружи, а двое «серых плащей» угрожающе нависли над ней. Толстяк свирепо сопел, вне себя от злости, что ему пришлось унизиться до пробежки. Высокий — теперь Хоппер разглядела, что он гораздо старше напарника, — потребовал назваться. Она промолчала. Раскрасневшийся толстяк влепил ей пощечину, приложившись от души. И сейчас, когда она в порядке эксперимента двигала челюстью, щупальца боли впивались в щеку до самого уха.

Тот, что постарше, лишь вздохнул и попросил напарника сходить позвонить, сам же уселся в другое кресло, взял какой-то сборник стихов из собрания Торна и погрузился в чтение, мурлыкая под нос мелодию. Минут через десять подкатила машина без опознавательных знаков, куда Хоппер и затолкали, предварительно велев дежурному констеблю с уже покрасневшим и распухшим носом надеть на нее наручники, что тот с несколько сконфуженным видом и проделал, сообщив мужчинам в сером о ее вчерашнем визите к дому.

Когда машина тронулась, Элен глянула на противоположную сторону улицы. Из окна на втором этаже за происходящим равнодушно наблюдала ее недавняя собеседница с ребенком.

Автомобиль вырулил на главную улицу и двинулся в южном направлении. Толстяк развернулся на сиденье, ухмыляясь стечению обстоятельств, так стремительно вернувшему объект наблюдения прямехонько им в руки.

— Раньше хоть раз арестовывали? — У него было изуродовано одно ухо — очевидно, в результате некоего насильственного действия.

Она опять не стала отвечать. Ее не отпускал страх, но вместе с тем она ощущала и ликование. Будто эта поездка непременно приблизит ее к тому, ради чего эти отвратительные типы перевернули вверх дном особняк Торна, тому, из-за чего советника Давенпорта вышвырнули из правительства.

Но вот арестовывать ее арестовывали, было такое. Вскоре после гибели матери.

Это произошло через шесть лет после Остановки, когда ей было десять. Мать работала на севере Европы, оказывая помощь жертвам краха Горячей зоны. Она отсутствовала месяц, и за это время Элен удалось поговорить с ней только один раз, пробиваясь сквозь треск телефонной линии да звуки бедствий и хаоса на заднем фоне. Слов она толком не помнила, в памяти осталось только, как стояла дома в прихожей, стиснув трубку подле уха, и думала, как странно слышать страдания людей за сотни километров отсюда. Потом с матерью разговаривал отец. Положив трубку, он объявил детям:

— Все в порядке. Ей удалось найти место на корабле. Она возвращается. И больше нас не оставит.

Судно, как впоследствии поведал отец, называлось «Элпида»[8] и ходило под греческим флагом. На его борту нашли пристанище две тысячи человек, чудом спасшихся после разразившейся на Ближнем Востоке катастрофы. Места для врачей на нем отыскались благодаря некой сделке: плата — золотом ли, оружием или провизией — была взвешена и найдена приемлемой.[9] Вот мать и позвонила сообщить, что ей выделили койку и через два дня она будет дома.

Но она так и не приехала. Запросы властям не принесли никаких результатов. Враждебность или глухая стена неведения — вот и все, на что они наталкивались. А через несколько дней начали распространяться сообщения о новейшем мощном защитном комплексе, развернутом генералом Ричардом Давенпортом: теперь британские берега надежно ограждены от хаоса и первые положительные результаты в Ла-Манше не заставили себя долго ждать.

Спустя две недели после исчезновения матери, во время прогулки по Лондону, все еще снедаемая горем Элен выпустила ладонь из руки отца и запустила камнем в полицейского, несшего дежурство возле Адмиралтейства. Сейчас она только диву давалась, каким буйным ребенком росла. А тогда ее немедленно вырвали у отца и швырнули в фургон, что стоило ей треснутого ребра. Ее освободили в течение дня, слава богу — или же взятке или ходатайству отца. «Элпида» так и не прибыла в порт назначения. Но на протяжении еще нескольких месяцев на южное побережье выносило тела с жалкими пожитками. Пустую шлюпку. Размокший паек Красного Креста. Куклу.

Машина неспешно двигалась по вечернему потоку. Вот она повернула в район Блумсбери, и за окошком замелькали георгианские площади. Вид верхних этажей здешних домов все еще способен был доставить эстетическое наслаждение — если, конечно, не смотреть на бедолаг на тротуарах.

Торн звонил Хоппер на платформу перед самой отправкой в больницу, хотя Уорик утверждала, будто он захотел встретиться с ней лишь за день до смерти. Возможно, именно поэтому ее доставили с такой поспешностью: Уорик и ее коллеги надеялись, что он, почувствовав приближающийся конец, выложит какую-то важную для них информацию. Да только старик оказался слишком осторожен.

Теперь Элен знала еще про книжный магазин, куда звонил Торн, и имя его адвоката — Стефани Клэйфорд. А под одеждой у нее была спрятана фотография Торна с коллегами возле какой-то загадочной коробки. Что же это такое?..

Далее машина направилась по северному берегу Темзы на запад, пока впереди не замаячила бетонная башня Нового Скотленд-Ярда. Миновав неприметные черные ворота, они оказались на асфальтированной стоянке, примыкающей к высотному зданию и корпусу пониже, где и припарковались среди одинаковых машин. Высокий выбрался наружу и открыл дверцу со стороны Хоппер:

— Вылезай.

После процедуры оформления долговязая женщина-полицейский провела небрежный обыск на предмет оружия, затем через большой и душный зал Элен отвели в подвал высотки. На этом «серые плащи» вместе с ее сумкой удалились, бросив напоследок:

— Жди здесь.

Через длинное прямоугольное помещение тянулись три деревянные скамьи. Единственная дверь из темного металла была оснащена окошком с раздвижной заслонкой, а украшением здесь служили выцветшие плакаты на правой стене. Скорбно-героическая мина премьер-министра, тактично подретушированная. Гротескная мультяшная белка с мешком назидала: «Только болван не бережет свой паек!» Еще один плакат призывал общественность к донорству: «Армии — кровь, фермам — труд!» Каждый чего-нибудь от тебя да хотел.

На жестких скамьях расположились человек пятнадцать-двадцать. Какой-то бородатый верзила с покрытой шрамами суровой физиономией пытался заснуть, беспрестанно ворочаясь в тщетных попытках найти удобное положение. Сидящие рядком три женщины в узких юбках со скучающим видом ковырялись в ногтях, тихонько переговариваясь.

Хоппер устроилась по возможности подальше от остальных, места через два от миниатюрной, безобидной на вид женщины в плотном коричневом пальто. При ее приближении та подняла взгляд и тут же опустила. Руки ее не знали покоя: она теребила костяшки пальцев будто четки.

Едва лишь Элен уселась, женщина заговорила:

— За что вас арестовали?

— Пока еще не знаю. Скоро сообщат. А вас за что?

— Мошенничество с пайком, — сконфуженно промолвила незнакомка. — Я не виновата.

— Конечно же, нет, — Хоппер практически позабыла о продуктовых карточках. Вот уже три года она находилась на государственном довольствии.

— У меня трое детей. А нам выделили только две нормы. Я все повторяла и повторяла им, что нам нужен дополнительный паек. А они — нет, пусть старший идет в армию. А он не хочет. Ему только пятнадцать, — ее глаза под очками увлажнились. — Не может он воевать.

— Уверена, до войны не дойдет, — пожалуй, получилось у Элен не особо убедительно.

Женщина снова уставилась на свои колени.

— От нас только и требуют, что новых успехов. Но мы из сил выбиваемся, а они не верят, — она продолжала теребить свои несчастные натруженные пальцы.

Такие истории были не редкостью, это Хоппер хорошо знала. Нехватка, нехватка, нехватка, нехватка — еды, воды, топлива, сна, развлечений, приличий. Прилавки магазинов представляли собой карусель перебрасываемой продукции в зависимости от обрыва или — что случалось гораздо реже — восстановления цепочки поставок. На платформе они выводили диаграмму достатка на Большой земле на основании содержимого трюмов снабженческих кораблей.

Восемнадцать месяцев назад груз составил лишь половину обычной поставки. Швиммер позвонил в штаб, уверенный в ошибке и что корабль с недостающим довольствием уже в пути, однако вместо заверений в возмещении получил лишь объяснения измученного чиновника, что на следующие два месяца рацион урезан вдвое. И в довершение этого три мешка с рисом оказались полны личинок.

Порции в столовой, и без того не особо щедрые, стали просто жалкими. Военные теряли в весе и слабели. Наряды на платформе сократились, причем айсберговые выходы — катастрофически. Когда очередное снабженческое судно вновь прибыло с неполным грузом, военные с платформы обвинили его экипаж в краже провизии. От линчевания моряков спасли только такая же бледность и изнуренный вид.

В конце концов снабжение продовольствием вернулось к норме и сохраняло регулярность до последнего срыва поставок. Порой, когда запускались новые линии производства, привозили продукты, поражающие уже успевшими позабыться вкусовыми качествами. Тем не менее тенденция сомнений не вызывала. Список доступных продуктов сокращался ежемесячно. Хоппер порой задумывалась, когда ее сослуживцы последний раз пробовали перец, или кориандр, или апельсины.

— Вам стоит отправить его в армию, — сказала она вдруг, поразившись самой себе. Женщина подняла на нее взгляд, тоже удивленная. — Может, ему повезет с распределением. Я работаю на одной из платформ в Северной Атлантике. Там не так уж и скверно.

— На платформе? Значит, вы из заграницы? — спросила незнакомка уже несколько громче.

— Можно и так сказать.

— А это правда насчет Житницы?

— Что правда?

— Что каторжников заставляют работать по восемнадцать часов в сутки. И местных тоже. А если они не работают, их расстреливают. Так мне рассказывали. И их трупами удобряют землю для улучшения урожаев, которые они же и собирали.

— Об этом мне ничего неизвестно. Я же не с Житницы. Я работаю на океанской платформе.