Вечный день

11

Хоппер медленно просыпалась, дрейфуя из сна в полусознательное состояние и обратно, пока в конце концов не уставилась в потолок, совершенно сбитая с толку непривычной обстановкой. Спустя секунду окружающие формы слились в знакомые очертания гостевой спальни. Шел десятый час. Во всем доме стояла тишина.

Она занялась своим гардеробом: достала из сумки одежду, вчерашнюю запихала на дно. Раскладывать по ящикам и вешать в шкаф ничего не стала. Даже на платформе первые два месяца после прибытия она жила на чемоданах. С наполовину собранным багажом проще поспешно сорваться с места, невзирая на стремление к комфортному проживанию, пускай и временному. Ее личный опыт подсказывал, что рано или поздно все равно придется съезжать.

После смерти матери ее детство превратилось в бесконечную череду переездов — они с Марком и отцом колесили по стране. Они никогда не знали, куда придется ехать завтра, все зависело от работы отца.

Овдовев после тринадцати лет брака и оставшись с сыном и дочерью на руках, отец целиком отдался работе. Его маниакальный труд был чем-то вроде бегства от жестокого мира, отнявшего у него жену. Сейчас Хоппер оценивала его побег и как движение вперед, напряженные усилия по преображению мира в надежде, что жизнь детей однажды станет лучше.

Что бы ни было причиной одержимости отца работой, главным воспоминанием о нем оставался строгий профиль: вот он сосредоточенно смотрит в монитор, или читает документы, или разговаривает по телефону. На Элен и Макса он сердился крайне редко, однако относился к ним без душевной теплоты, можно сказать, с пренебрежением.

Вторая половина их детства, без матери и отца-трудоголика, прошла для сестры и брата по-разному. В то время как Элен противилась установлению любых близких отношений, Марк жаждал в них постоянства, которого так сильно недоставало ему в детстве. Лет с шестнадцати он принялся обзаводиться подружками, причем каждое расставание в течение месяца компенсировалось началом нового романа.

Словом, Лауре всего лишь посчастливилось оказаться подружкой брата, когда тот созрел для семейной жизни. Чуточку цинично? Зато предельно честно. Порой Хоппер задавалась вопросом, не из-за того ли Лаура ее недолюбливает, что догадывается об этих соображениях. Впрочем, возможно, Лаура просто считала золовку тем, кто вносит в героически выстраиваемую упорядоченную жизнь ее семьи элемент хаоса, которого и так полно в мире.

Внизу на кухне обнаружилась придавленная пиалой записка:

«Всего наилучшего», ну как же без этого. Хоппер взяла ручку из стаканчика, провела две жирные линии под посланием брата и набросала ответ:

Оставалось только придумать, где же она «будет».

Мысли сами собой обратились к Торну, и Хоппер вдруг ощутила отвращение ко всей этой сумасшедшей истории. Теперь, когда она выспалась, события вчерашнего дня представлялись ей какой-то сказочной бурей, унесшей ее за сотни километров от дома. И сейчас ей хотелось только одного: убраться поскорее из Британии. Через несколько дней она сможет вернуться на платформу, к всецело устраивающему ее образу жизни, и продолжит изучать течения, свободная от какой бы то ни было ответственности и переживаний. Нет, о Торне даже думать нечего. Ну его. * * *

Перед выходом из дома она остановилась в прихожей, сняла трубку и попросила соединить ее с платформой. Еще одним последствием Замедления, до сих пор сбивающим с толку пожилых людей, явилось свертывание мировых часовых поясов. Сейчас в Лондоне было десять утра. На платформе солнце висит на двадцать градусов ниже к горизонту, но и там сейчас тоже десять часов.

С началом Замедления приходилось производить корректировку времени, поскольку прежняя система — сутки в двадцать четыре часа, все эти мозаичные часовые пояса — неумолимо расползалась по швам. В первые месяцы особых проблем не возникало: к продолжительности каждого дня лишь добавлялись секунды, на которые увеличился период полного оборота планеты. Для определения точного уменьшения скорости вращения земного шара учредили организацию — в Германии, одном из старейших европейских государств, — откуда информация уже распространялась по всему миру.

Оставшееся время между сутками прозвали «мертвым эфиром». По прошествии двадцати четырех часов телевидение и радио по всей планете ненадолго замирали до наступления следующей даты. Полночь длилась двадцать секунд, потом тридцать, потом целую минуту. В одних странах транслировались правительственные сообщения, в других ограничивались статическими помехами.

И каждую ночь мертвый эфир удлинялся на несколько секунд. А потом счет пошел на минуты, на десятки минут… Постепенно, по мере все большего смещения светового дня, люди стали просыпаться раньше, а время, которое показывали часы, теперь имело значение только для работы транспорта и офисов.

Но на пятнадцатом месяце Замедления в Евротоннеле произошла катастрофа. Британия корректировала расписание ежедневно, Франция же накапливала разницу и вносила изменения еженедельно. Тридцатисекундного расхождения, образовывавшегося к концу каждой недели, попросту не замечали. Но именно оно послужило причиной столкновения британского пассажирского поезда и французского товарняка, в результате которого погибли восемьсот человек. Катастрофа привела к отставке правительства, закрытию тоннеля и укоренению мифа «Британия сама по себе», который лег в основу деятельности нынешней администрации.

Воспоминания Хоппер прервал голос телефонистки:

— Номер, пожалуйста.

Она продиктовала телефонный номер платформы и, дожидаясь соединения, посмотрела в окно. По сероватому небу плыли легкие облачка, между которыми все так же ярко сияло солнце. Наверно, дождя и сегодня не будет. И на платформе такая же сухая погода. Как обычно в таких случаях, даже дополнительные опреснители будут работать на полную катушку.

На звонок ответил Харв. Очевидно, дежурил в кабинете Швиммера. Голос был далеким, но бостонский акцент прозвучал так знакомо, что у Хоппер защемило в груди от ностальгии.

— О, привет, Хоп. Как ты там?

— Спасибо, ничего.

— Что с куратором-то? Торн, да, его зовут?

— Умер.

— Ох, черт. Вы были близки? — Эта деталь, похоже, интересовала каждого.

— Да не особо.

Пауза.

— Все равно соболезную. Поговорить-то с ним успела?

— Совсем немного. Он… Даже не знаю. В общем, стал натуральным параноиком.

— Вполне закономерный исход для бывшего лучшего кореша Ричарда Давенпорта.

— Ага. Но теперь-то все кончено.

— Лондон как?

— Да все такой же. Может, почище стал.

— Еще есть новости?

— Хм… Вообще-то да, — Хоппер вкратце рассказала о своем визите к дому Торна. Харв, однако, никак не отреагировал, и ей пришлось подстегнуть его: — Ну и что думаешь?

— Кража со взломом? Черт его знает, Хоп. Может, всего лишь совпадение. Дом-то пустой стоял.

— Он стоял пустой все то время, что Торн лежал в больнице. И вдруг вломились именно в день его смерти?

— Всякое бывает. — Он сменил тему: — Так ты возвращаешься?

— Сегодня еще пробуду здесь, наведаюсь в управление, а потом попытаюсь сесть на следующий снабженческий корабль. Если только мне снова не выделят вертолет.

— Как того ты и заслуживаешь. Мы тут по тебе скучаем.

— Не ври.

— Ладно, я-то нет, но вот Швиммер сама безутешность.

— Ну еще бы.

— Слушай, Хоп, — Харв продолжил не сразу. — Когда вернешься, я хотел бы поговорить.

— И о чем же?

— Ну, о нас, разумеется. Я скучаю по тебе. Было бы здорово… ох, я даже не знаю.

— Что здорово? Узаконить отношения? — она улыбнулась.

— Ага. Если тебе угодно так выразиться, то да.

— Какой же ты олух, — а потом, все-таки не желая задевать его чувства и в глубине души осознавая, что упомянутая перспектива вполне ей по нраву, добавила: — Ну конечно, Харв. Думаю, идея неплохая.

— Ладно, Хоп, до скорого. — Она поняла, что он улыбается. — Отдыхай!

Щелчок, затем монотонный гул пустой линии. Хоппер повесила трубку. * * *

Управление, нанявшее ее сидеть на платформе и следить за течениями, располагалось в высоком бетонном здании в южной части улицы Холборн. Коллеги встретили ее с удивлением, а начальство, довольно бледное и помятое, изобразило вялый интерес к последним данным ее исследований — работа в океане была немодной и непрестижной. Уважением пользовались специалисты-агрономы, способные выжать с посевных площадей дополнительный урожай. Ее прежний кабинет оказался занят новым сотрудником — недавним выпускником, изучающим истощение почвы на северо-востоке.

Когда Элен спустилась в вестибюль, тяжелая деревянная дверь на улицу оказалась закрытой, а на длинных скамейках сидели несколько человек, ожидавших чего-то со скучающим видом. Однако она не обратила внимания на выражения их лиц, и, как оказалось позже, зря!.. Стоило ей открыть дверь, как позади раздался предостерегающий оклик, но к тому времени было уже поздно. Хоппер выскользнула наружу, и дверь за ее спиной со щелчком захлопнулась.

На улице она заметила волну движения. По центру дороги в сторону реки наполовину маршировала, наполовину брела колонна шеренгой в десяток человек. Они более-менее держали ряды, и даже порой возникала видимость строгого порядка, пока какой-нибудь доходяга не замедлял движение, и тогда колонна рассыпалась на отдельные группы.

Состав ее участников был самым разнообразным. Хоппер заметила и седовласого старца, разменявшего седьмой десяток, и двух девочек лет одиннадцати-двенадцати, и людей всех прочих возрастов. Любого сложения, роста, цвета кожи. Состояние их одежды — некоего подобия униформы из рубашки и штанов грязно-белого цвета, мало кому подходящих по размеру, — оставляло желать лучшего. Одни были в обуви, другие с обмотанными тряпьем ступнями, а некоторые даже шагали по раскаленному асфальту босиком.

По краям колонны неспешной рысцой следовали вооруженные дубинками конные полицейские в черной форме и касках. На расстоянии ста метров их сопровождали броневики. Колонна двигалась молча, и, за исключением шарканья ног да стука копыт, на улице стояла тишина. Двери и жалюзи вдоль всей улицы были закрыты.

На тротуаре несколько человек наблюдали за шествием. Хоппер подошла к одному из зрителей, похожему на крысу человечку на пороге старости, в кепке и длинном пальто с обтрепавшимся подолом.

— Простите.

— Чего вам, мисс? — он лишь покосился на нее и снова уставился на шествие.

— Кто эти люди?

— Их повезут в Житницу. Выращивать вам ужин.

— Это заключенные?

Мужчина кивнул и звучно фыркнул через нос.

— Ну да. Их всех доставляют сюда и прогоняют через город. И так каждый месяц.

— Но откуда они все?

— Они преступники, — крысоподобный произнес это с явным удовольствием, а затем повторил, уже громче, словно надеясь, что его услышат бредущие мимо измученные люди: — Преступники. Заключенные, чужеземцы, беженцы. Не волнуйтесь, они это заслужили, уж поверьте мне. Заслужили всё, что им достается.

Теперь Хоппер вспомнила. Церемония называлась «веялка». То было одно из давенпортовских уличных представлений, призванных держать народ в узде напоминанием об участи, ожидающей любого совершившего преступление. Однако само шествие она видела впервые. Должно быть, в ее отсутствие маршрут изменился.