Вечный день

12

Хоппер добралась до места назначения почти в час дня. Облака разогнало совсем, и теперь припекало основательно. Автобус восточного направления еле плелся, несмотря на пустующие дороги, а потом и вовсе сломался и высадил пассажиров на тротуар между остановками.

Когда же в конце концов подошел следующий автобус, его водитель, сальный и потный тип, подобрал их крайне неохотно, а затем долго и с подозрением изучал билеты через грязные зеленые очки, жалуясь на дешевые чернила, из-за которых смазалась дата покупки. Возможно, он просто пытался сэкономить драгоценный бензин, однако процедура проверки оказалась весьма утомительной, да к тому же и унизительной.

И все-таки, несмотря на подобные злоключения, оказаться здесь, в буфете здания «Таймс», определенно стоило. Теперь газета располагалась в бывшем заводском корпусе в восточном Лондоне, недалеко от Шордича. Она обрела здесь новое пристанище после катастрофического разрушения набережных во время наводнения. Окраина города в пределах центральной зоны — terrain vague, как выражаются французы, бросовая земля для «грязных» промышленных предприятий.

Само здание «Таймс» напоминало огромное судно, севшее на мель в пересыхающем море. Разбросанные вокруг домишки представлялись эдакими шлюпками, а по бокам-бортам его облепляли ракушки — незаконно воздвигнутые флигели и пристройки из рифленой жести. На фасаде основного корпуса по-прежнему различалось выложенное кирпичом название старого завода: «Собачьи галеты Пломли».

На проходной ей учинил досмотр недоверчивый стюард, то есть охранник, после чего какая-то бодрая девушка проводила ее в буфет. И теперь Хоппер нервно ожидала единственного человека, который способен был ей помочь, но навряд ли горел желанием и помогать, и встречаться.

— Итак, расскажешь, чему ты обязана столь плачевным видом? — Дэвид Гэмбл уселся за столик и подвинул ей чашку с чаем и бутерброд. Его первые вопросы, заданные при встрече, она проигнорировала, а чтобы совладать с собственной убийственной неловкостью, твердила про себя: «Твое дело важнее, чем твои чувства».

— Нет. — Пока он покупал еду, Хоппер попыталась незаметно расчесать спутавшиеся волосы. Шишка на затылке на ощупь сильно увеличилась. — Просто упала. Ты же меня знаешь. Нескладная растяпа.

— Точно?

— Точно.

— Ладно, как знаешь, — Дэвид всегда был покладистым парнем. — Так что тебя привело сюда?

— Мне нужен какой-то особый повод, чтобы повидаться с бывшим мужем? — отозвалась она как можно беспечнее.

— Нет, наверно. Когда-то же ты должна была объявиться. Приползти назад и всякое такое. Ведь ты всего лишь человек. Сахар?

— Нет, спасибо, — нынешний сахар желания полакомиться им не вызывал: свекольный, темного цвета, он отвратительно, как строительный песок или кусочки стекла, поскрипывал при размешивании. Казалось, по ошибке смешали две партии разнородного груза. Хоппер частенько задумывалась, не существует ли где-нибудь куча песка с неожиданно сладким вкусом.

— Ладно, — Дэвид щедро насыпал себе две ложки сахара и, наблюдая за его растворением, принялся помешивать чай. Затем с довольным видом окинул взглядом людный буфет.

За четыре года он почти не изменился. Густые и светлые, как солома, волосы. Румянец на щеках. Все тот же открытый доброжелательный взгляд голубых с серыми крапинками глаз. И все так же молод, как и во время их последней ссоры, разве что в уголках глаз появилось несколько морщинок да прибавилось седых волос на висках. Его способность противостоять неумолимому бегу времени вызывала уважение.

— Похоже, дела у тебя идут неплохо.

— Я всего лишь чертов выпускающий редактор, — он так проворно извлек из кармана глянцевую визитку, будто держал ее наготове с самого начала разговора. — Производит впечатление?

— Еще как, — улыбнулась Хоппер, хотя сейчас ее куда больше занимал бутерброд.

— Отлично. Именно это я и надеялся услышать. У газеты тоже все прекрасно. Недавно вот обновились. Я тебе рассказывал о наших прессах? Оригинальных из 1930-х, воскрешенных шедеврах золотых дней печати!

— Смутно помню, упоминал пару раз.

— Извини, — улыбнулся Дэвид.

— Но сам-то ты как? На самом деле?

— Да так себе. Кроме работы, не особо.

— Как Памела? Родила тебе наконец-то детей, которых ты так жаждал? — Хоппер отчаянно пыталась разрядить обстановку, не увиливать от неловких моментов прошлого. Однако, едва вопрос слетел у нее с языка, она осознала ошибку. Дэвид залился краской, потупил взор и постучал костяшками по сахарнице.

— Мы с Памелой… э-э… Мы больше не вместе.

— О боже! Прости, Дэвид. Я вовсе ничего такого… То есть я не хотела… В общем, прости.

— Забудь. Ты же не знала. А сама как? Дружка-то на платформе завела?

— Приятельствую помаленьку.

Он усмехнулся. Элен решила перевести разговор в более безопасное русло:

— Что сегодня на повестке дня?

— Большой репортаж об НТМ.

Должно быть, на ее лице отразилось недоумение, потому что Дэвид усмехнулся и пояснил:

— Забыл, ты же в Лондоне только наездами. НТМ — это Новый Тауэрский мост.

Она сразу же вспомнила фотографию позирующего с церемониальной лопатой Давенпорта на установке первой сваи.

— Возникли какие-то проблемы?

— Да как у тебя язык повернулся такое сказать, Элли? Это же знаковый национальный проект под личным контролем премьер-министра, и стройка идет полным ходом. О таком нужно быть в курсе.

— Поняла. Что еще новенького?

Дэвид внимательно посмотрел на нее, затем перегнулся через стол и заговорил вполголоса:

— Кое-что мы не можем печатать. Ты просто не поверишь, Эл, что творится за пределами Лондона. Хаос. Армии не хватает людей, оружия и всего остального. Бунты повсюду. Стоит усмирить один очаг гражданского неповиновения, как тут же вспыхивает другой.

— Серьезно?

Он кивнул.

— Дальше — хуже. В дефиците буквально всё. В настоящий момент производственная база Британии не в убытке только по части брехни. Правда, пока скотч еще не разучились изготавливать, есть чем все заклеивать. Если и его лишимся — наступит полная задница.

— Хоть что-нибудь из этого попадает в газеты?

— Естественно, нет. Но большинство госслужащих плачется, что последний месяц они спят по два часа в сутки. Давенпорту нужна победа, и как можно скорее. Без этого ему крышка.

— И как думаешь, он добьется успеха?

— Скорее всего. Ходят тут кое-какие слухи. Всего лишь слухи, конечно же, — Дэвид тяжело вздохнул, словно заранее ужасаясь собственным словам. — В общем, поговаривают, будто он наконец-то получит от американцев то, чего ему так хочется.

— И что же это?

— Элли, да где ты была все это время? Он же всегда мечтал заполучить ядерное оружие!

— А, точно. Да, про это я знала. Ну и что он будет с ним делать?

— Да кто ж его знает… Но штука в том, что на протяжении тридцати лет нашего премьера сдерживало только американское ядерное оружие. А так он вновь обретет контроль над всей страной — во всяком случае, в пределах зоны поражения. С этими игрушками он хоть завтра может вторгнуться в Скандинавию или куда там ему вздумается.

— Боже!..

— Повторяю, это непроверенные слухи. Надеюсь, просто ложные.

Тут мимо них кто-то прошел. Дэвид сразу же откинулся назад и демонстративно сменил тему:

— Значит, так и живешь на платформе? Все пытаешься пригвоздить течения?

— Ага, на платформе. А ты?

— Да на старом месте живу. Изменений не так уж и много. — «Старым местом» было жилье на Квинсвей, которое Элен и Дэвид делили до расставания. — Нынче там очень тихо, — он улыбнулся, — только я все равно не задерживаюсь. Постоянно выдергивают, даже не выспаться.

— Как коллеги?

Дэвид кивнул самому себе и оглядел буфет.

— Спасибо, хорошо, — затем посмотрел на Хоппер и уже тише добавил: — всё те же проблемы.

— По-прежнему не знаешь, кто на вас работает? — так же вполголоса спросила она.

— Ой, да все они работают на нас. Просто у половины имеется вторая работа. Ей-богу, именно такое трудолюбие Давенпорту как раз по нраву.

Ни для кого не было секретом, что правительство сохраняет присутствие в газете. Помышляют ли наборщики о забастовке, полаялись ли редакторы на летучке — любые новости немедленно становились известны Уайтхоллу.

По закрытии основной массы газет — как раз с введением чрезвычайного положения, за год до Остановки, — издание «Таймс» все же разрешили, на условиях «стратегического надзора», как окрестили негласную цензуру. Тогдашний главный редактор был близок к правительству, а правление всячески демонстрировало податливость. Всех заподозренных в смутьянстве журналистов освободили от исполнения обязанностей.

Все тридцать лет газета существовала в прелюбопытнейшем состоянии неопределенности: и не официальный орган пропаганды, и не свободная пресса в прежнем смысле слова. Помимо «Таймс» в стране выходила еще одна национальная газета — под таким же строгим надзором, и работала государственная радиостанция.

— Тяжело тебе, должно быть?

Дэвид вздохнул.

— Сейчас стало гораздо хуже. Даже если мы узнаем, кто у нас кроты, ничего поделать все равно не сможем. Уволим — так нас и закроют. По сути, мы свободны печатать что вздумается — до той поры, пока так не поступаем. Правительство только радуется слегка негативным статьям, поскольку они якобы показывают, что издание не пляшет под их дудку. Не будь я в таком благодушном настроении, обязательно поплакался бы, как все тяжело и уныло.

— Дэвид Гэмбл, да ты же сама нелояльность. Ушам своим не верю.

— Я-то? Отнюдь! Я здесь, — он пожал плечами, — по воле премьер-министра. Честь для меня, можно сказать, — ответ, однако, прозвучал на минорной ноте.

Дэвид отхлебнул кофе и снова оживился.

— Тем не менее ты же явилась не потому, что тебя тревожит наше житье-бытье в «Таймс»! Если так, то из тебя явно недостаточно тянут жилы на этом конструкторе-переростке, где ты обосновалась.

Хоппер вкратце пересказала причины своего визита: письмо, эскорт, больница, кража со взломом.

— Эдвард Торн? — Дэвид откинулся на спинку стула. — Ты вроде как говорила, что когда-то училась у него?

— Да, — только это она и рассказывала, не вдаваясь в подробности.

Когда после университета она познакомилась с Дэвидом в Лондоне, то, пытаясь заново построить свою жизнь, свела историю едва ли не к шутке: «Мне преподавал сам Торн, великий министр. Ну не круто ли, а?» Быть может, хвати Элен тогда духу, выложи она ему всю правду, прошлое не глодало бы ее годами, не отталкивало бы от мира и населяющих его людей, в том числе и от Дэвида. Теперь-то уж поздно.

— Тебе что-нибудь известно о нем?

— С ходу припоминаю не особенно много. Вроде начинал он как ученый. Урожаи там, генетика. Состоял в дружбе с Давенпортом еще за несколько лет до Остановки. Вскоре после этого заведовал чуть ли не половиной дел в стране. Через его стол проходили почти все внутренние вопросы, в то время как премьер-министр занимался военщиной. А потом он в пух и прах разругался с Давенпортом, и его отправили в захолустье или на пенсию, что-то такое, — разумеется, после короткого периода преподавательской деятельности. Мне вообще казалось, он давно уже умер.