Украденная судьба

Дознаватель поднял на меня взгляд и вдруг ухмыльнулся.

— Добрая, говоришь? Конфетки, значит, деткам таскала. А что же она эти конфетки магией приправляла? Без этого не вкусно?

Мартина дернулась, будто ее ударили. И тоже уставилась на меня, с неверием и ужасом одновременно.

— Этого… не может быть!

— Мартина… — начала я. — Я…

— Молчать! — еще один удар по столу. — Будешь говорить, когда позволят!

— Терин… — бормотала Мартина. — Терин… как же… как ты могла?!

Я молчала. Что Мартине обо мне наговорили? Могу представить, слышала такие обвинения. Любая ведьма с проклятым даром — изначально зла и обращает свои способности против всех, а перво-наперво — против Его Величества, потому что ведьмы хотят зла, а король заботится о своих подданных, не щадя себя…

Ну и все в том же духе.

Непонятно, но достаточно страшно звучит.

— Я не… — все же попыталась оправдаться я. Зарождающаяся во взгляде Мартины ненависть была хуже всего, что уже произошло. Тычок в бок едва не свалил меня с ног.

— Сказано же тебе было молчать!

Мартину увели. Я потеряла последнюю возможность объясниться. Хотя, судя по взгляду, который она бросила на меня напоследок, по-настоящему возможности у меня и не было. Она осталась в уверенности, что я пыталась извести ее сына.

Зачем мне это? Просто потому, что "злая ведьма"?

То, что меня оболгали перед Мартиной, успевшей стать близким человеком, почти лучшей подругой, на какое-то время пересилило страх. Какое право эти люди имеют решать, кто я такая и чем продиктованы мои поступки?! В какой-то отчаянной бессмысленной злости я смотрела на дознавателя, а тот что-то царапал в бумагах, не обращая на меня внимания.

Молчание затягивалось. Злость истаивала. Внезапно дознаватель словно вспомнил обо мне и отложил перо.

— Чего застыла? Садись. Очереди нет, как видишь, — он указал на освободившийся стул, на котором прежде сидела Мартина.

Я промедлила и стражник подтолкнул меня, буркнув:

— Выполнять!

Я села. Дознаватель с любопытством взглянул на меня. Он был уже не таким грозным, каким старался казаться в присутствии Мартины. Будто теперь можно было не играть.

— Оправдываться не будешь?

— Вы приказали молчать, — напомнила я.

Дознаватель усмехнулся.

— Смотри-ка, при подружке напуганную изображала, а теперь характер показала. Ну, это правильно. Перед нами комедии разыгрывать бессмысленно. Все всё понимают. Давай, рассказывай, — он кивнул поощрительно.

— О чем? — спросила я.

Это дознавателю уже не понравилось. Покачав головой, он сделал какую-то пометку на бумаге. Я попыталась разглядеть, кажется, в злодеяния мои вошло для начала: "Упорствует во лжи".

— Начнем с пакета, — предложил дознаватель и для наглядности указал на помятый сверток. — Зачем травила дитя. Ведь малой еще…

И манера говорить у него начала меняться, стала проще. Это такой способ запутать допрашиваемого?

— Я этого не делала, — сказала я. — Вы ведь проверили сладости, значит, установили, что магия имеет целительскую природу.

— Ну, это ты ври да не завирайся, — хмыкнул дознаватель. — А то мы сейчас тут все рыдать начнем от истории о том, как ты спасала невинного малюточку. Только магия-то поддерживающая.

Ну, и в чем противоречие? Поддержка, закрепление состояния — часть целительства. Дознаватель внимательно на меня взглянул и со вздохом пояснил нормальным голосом, без насмешки или издевки:

— В равной степени поддерживающее заклинание могло питать наведенную болезнь, Милика. Ты должна понимать.

— Но это не так!

— А как?

— Мальчик был уже болен, когда я поселилась в доме Мартины!

— Конечно, был. А иначе она бы тебя не пустила, не понадобился бы ей жилец. Да еще на таких выгодных для тебя условиях.

Он смотрел сочувственно, извращая ситуацию до нелепости. Вроде как не признавал, что правда именно такая, но показывал, во что все поверят и что будет записано в следственном протоколе… Несправедливо! Почему мое слово ничего не значит?!

— Это не единственная комната, которая сдается в Тальмере, — сказала я.

Дознаватель кивнул.

— Но единственная расположена в доме, который близок к броду через Ликару. Чуть облава — и ты бы сбежала. До воды недалеко, а там и поисковая магия может не справиться. Только тебя и видели! Ты ведь так и сбежала из столицы?

Как? Бродом до самого Тальмера? Я не стала возражать против столицы, но следователь взглянул так, будто хотел показать, что разгадал мою хитрость.

— Что же я попалась, если все продумала? — с горечью спросила я.

Дознаватель вдруг снова изменился. Стремительно, текуче, как вылепленный из воска, способного принять любую форму. Мгновение — и передо мной опять ухмыляющийся циничный тип без всякого сочувствия во взгляде.

— Ну, мы тут тоже не веники вяжем, хоть и не в столице. Все понимаем. План у тебя на мальчишку-то был! — наклонившись вперед, он подмигнул: мол, и правда все понимаем, дело-то житейское, ведьминское.

— Что…

— Ну, что-что? Можешь не прикидываться. Зарабатываешь ты в лавке своей — только чтобы комнатушку оплатить. Агнета та еще стерва, как и папаша ее, все соки выжмет, еще и на костях попляшет, если в настроении будет. А ты — девка молодая, в самом соку, — дознаватель влажно причмокнул, скользнув по мне взглядом. — Сила есть, наверное, магистром бы стала в прежние-то времена? Ну, вот, а теперь должна пресмыкаться перед всякими… Кто согласится такое терпеть? А с мамашки дохода куда больше можно было б получить. А? Ну, давай! Когда ты собиралась сделать ей предложение, от которого она бы не смогла отказаться? Спасти жизнь ее ребеночка, раз никто больше этого сделать не может. Ну! Ведь интересовалась же? Вот, у меня тут все записано, — дознаватель нашел какую-то строчку в записях, прочел, старательно замедляясь, будто разбирал с трудом чужие слова: — Спрашивала жиличка: водила ли я сына к магам, да что они сказывали.

— Мартина не водила, у нее для этого денег не было, — бесцветно возразила я. А ведь, должно быть, со стороны и правда все выглядит так… мерзко. Во что бы я поверила на месте Мартины?

Мне стало противно.

— Ну, это пока мальчишка держался, — протянул дознаватель. — А если бы помирать начал? Мамашка-то заполошная, за кровиночек своих держится так, будто бастардов королевских прижила и надеется за их счет в старости на золоте поесть, да на шелках поспать. Поди и дом бы продала, лишь бы заплатить великой волшебнице, благодетельнице, лишь бы спасла… А что годы жизни пришлось бы отдать — ерунда. Пацан мал еще, много не забрал бы. Ну? Считай, ты с ней по-человечески обошлась, понятно все. Даже, можно сказать, уважение вызывает. Другие бы на твоем месте и не цацкались. Но Мартина тебя не обижала, и ты не злобствовала. Пацан бы оклемался, и ты бы при деньгах осталась. А то, что им жить потом негде было бы — разве беда? У Мартины твоей тетка в деревне… Да она ж тебе об этом тоже растрепала. Вот, записано же все!

— Замолчите! — не выдержала я. — Ничего не было! Это так не работает!

Голос мой зазвенел в наступившей тишине. Меня снова трясло, но не от холода — меня бросило в жар.

— Э, вон что! — протянул дознаватель. — Что же ты, госпожа сердобольная ведьма, времечко-то назад не отмотала? Ради ребенка ведь все! Безвинно страдающего…

Все было игрой, абсолютно все. Для них происходящее — развлечение. Ведь знают же, что никуда не денусь. Раз мое слово ничего не стоит…

Но и молчать было невыносимо.

— Это так не работает, — повторила я.

— Конечно, не работает, — согласился дознаватель. — Без денег-то как же? Без денег и мельничное колесо не закрутится.

Я хотела возразить, но он ударил кулаком по столу, вскочил со своего стула и, глядя на меня сверху вниз, заорал:

— Хватит нам сказочки рассказывать, отродье ведьмино! Хочешь остаться чистенькой? Не получится! Думаешь, тут все дурачки?! На дыбе не так запоешь!

Надо было ответить гордым взглядом, сохранить достоинство, дать понять этим мерзавцам, что запугивать слабую женщину — низко, нечем тут гордиться. Может быть, не проведи я ночь в холоде и страхе ожидания в темной камере, сил бы и хватило. Хотелось бы в это верить.

Но тогда сохранить лицо не вышло. Из глаз сами собой хлынули слезы. От неожиданности, от испуга, от обиды…

Дознаватель молча сел, давая мне время прочувствовать собственную беспомощность. Потом продвинул по столу в моем направлении кружку. Сочувствие в его взгляде было таким натуральным, что захотелось выть и зашвырнуть этой кружкой собеседнику в лицо. Не может человек так меняться в считанные мгновения!

— Бесполезно пытаться разжалобить дознавателя, Милика, — сказал он спокойно. — Ты же понимаешь, что выход у тебя только один.

Разве? Есть какой-то выход? Я посмотрела на дознавателя, но увидела лишь размытое пятно. Это пятно произнесло ласковым голосом:

— Разумеется, только один: покаяться и принять справедливую кару. Быстро и по возможности безболезненно.

Не хочу кару! За что? Что я сделала?!

Несправедливо!

Не хочу!

— Ну, так что, Милика? Голос отнялся?

— Вы приказали молчать, — напомнила я.

— Милика, Милика, — с сожалением проговорил дознаватель. — Никак не хочешь по-хорошему. Как ты не поймешь, что для тебя осталась последняя возможность? Просто сознайся сама, это облегчит твою участь. Думаешь, мне хочется отдать тебя палачам и потом смотреть, как они ломают тебе кости, портят такое красивое тело…

— Так не отдавайте, — прошептала я, хоть и понимала, что это снова игра.

— Без твоего признания я бессилен… Думаешь, выдержишь? — снова сочувствие, от которого становится только хуже. Мне даже думать не хотелось над вопросом дознавателя.

Разумеется, не выдержу. Боюсь боли. Даже слышать о пытках жутко.

Дознаватель лгал. На самом деле, выхода не было. Что бы я ни сделала сейчас — меня это не спасет. Буду настаивать на том, что невиновна — решат, что я запираюсь. «Упорствую» — так ведь дознаватель записал в своих бумагах? Значит, пытки… и я все равно признаюсь в несовершенных преступлениях. И дальше — казнь. Может, не такая болезненная, как пытки, но все равно…

Не хочу.

Не хочу!!

Пусть все это будет не про меня…

— Милика? — голос дознавателя стал печальным. — Ты вынуждаешь меня…

— Это вы, — возразила я. — Вы меня вынуждаете. Но я ничего…

— Ложь! — неожиданно жестко прервали меня. — Согласно королевскому указу от сентября девятьсот двадцать первого года, любые проявления магии замены жизненного пути и магии времени является противоестественным, а умышленное применение такой магии — преступным. Не должно играть чужими жизнями и тем самым причинять людям страдания…

А мне, выходит, причинять страдания можно?

— Я не применяла такой магии! — выдохнула я.

Дознаватель покачал головой.

— А что же такой слабенький довод, Милика? Надо было сказать другое. Что указ был принят Ее Величеством королевой в период регентства. Я бы ответил, что, приняв корону, наш король в своей мудрости не отменил сего документа… А мы сразу к главному перешли, выходит? Что же, раз мы уже выяснили, что ты лжешь, признавайся, скольких людей ты лишила жизни, используя свой проклятый дар? Мы ведь все тут знаем, что для продления жизни одного человека ты только и можешь, что забрать ее у другого. Никакое это ни чудо, а самое настоящее преступление. Ну? Сколько на твоей совести загубленных жизней?!