Империя Женщин

Глава 9

Я шла по коридору вслед за камердинес, недовольно хмурясь, и стараясь ступать на полную ступню, уменьшая противный уху скрип.

Сапоги на мне поскрипывали, были тесны, чересчур плотно охватывая голенищами ноги. Хоть и мои, от охотничьего костюма. С прошлого лета сапоги остались тут, вместе с штанами, и кафтаном наверх. Хранилось все это добро у Бриссы в чулане.

Мы ездили на охоту в местный лесок глубокой осенью, зарядил ливень впополам с ураганом, на обратном пути угодили в болото, Брисса оставила там добытого кролика, он утонул наполовину. А я — охотничий ягдаш. Досадная потеря. С одежды моей можно было выжимать жидкую болотную грязь. Слуги конечно, как могли почистили одежу, но все ж.

Вот с того времени без ухода, кожа на обуви заскорузла и ссохлась, отчего сапоги чуть слышно, но все равно неприятно скрипели при ходьбе.

Так что я испытывала всеобщее стеснение, и физическое и духовное.

Наверх мне пришлось переодеться в жакетку Бриссы с золотыми завязками, и брюки, что были мне малость широки в талии и узки в бедрах, из-за разницы наших с ней конституций. Рубаха на мне осталась та же что с утра, а на плечи я накинула тот самый охотничий двубортный кафтан из зеленого сукна, что несмотря на старания служек его вычистить, все равно пах пылью и чердаком, а рыжий лисий мех на его вороте частично обглодала моль.

Смотрелась я отнюдь не по княжичьи. Благо вокруг все свои, почти домашние, не перед кем красоваться.

Как уже было сказано, Парнейский дракон, а точней матушка Бриссы, баронесса Густа поджидала меня в саду.

Но я встретила вначале не её, а барона, ее второго мужа, что стоял прямо у входа в сад и ровнял розовый куст, ловко орудуя садовым ножом. Мне по локоть размером. Отец Бриссы стоил отдельного разговора, такой это был выдающийся во всех отношениях человек, выше всех кого я знала, широченный в плечах, мощный и с курчавой бородой. Настоящий лернийский медведь, как звали его в обществе. Садовый нож в его ладонях казался перочинным, крохотным. Когда мы были помладше, папенька Бриссы частенько нас развлекали, сажая всех своих детей, (ну кроме Инвара, чересчур взрослого для таких забав, и слишком серьезного) и меня до кучи, на длинную доску и поднимали на одном своем могучем плече.

При том, грозный с виду силач, был добрейшей души господин, и даже сейчас, когда ему стукнуло шестьдесят, лоб его оставался светлым и чистым, без единой резкой морщины, как у человека что никогда не хмурится и не сердится.

— Добрый день Милон Лизаветыч! — Преувеличенно радостно поприветствовала я его, вежливо кланяясь. Я всегда любила этого человека, да и кем он был нелюбим?

— И вам утра доброго, княжна Ари — Поздоровался он, по-домашнему сократив мое имя, и одарив меня той самой своей солнечной и теплой улыбкой, что так нравилась мне и в его родных детях, Бриссе и Люке.

— Что ж вы сами куст стрижете? — Притворно удивилась я, прекрасно зная ответ, но решив доставить удовольствие старику этим вопросом.

— Дак кто ж если не я! — Так же притворно возмутился барон, глядя на меня сверху вниз, и улыбаясь во все свои румяные щеки. И не скажешь что этот вот «медведь», отнюдь не сын простой деревенской бабы, как могло показаться на первый взгляд, а самый натуральный граф, причем не абы какой, а в юношестве Горячев, родственник, самой правительницы Парна, княгини Аравины Парнейской. Мог бы составить партию любой сиятельной девице знатной крови, а принял предложение «кузнецовой дочери», вдовы, баронессы Густы. Чего я никогда не могла понять, но с другой стороны радовалась за матушку Бриссы которой достался такой замечательный во всех отношениях супруг. — Вон, посмотрите, госпожа Ариана — Он указал толстым коротким пальцем на два ряда растущих вдали островерхих кипарисов — Угадаете ли, какие из них подстригала приглашенная из-за границы садовница, а какие я выстриг? — Я честно сощурилась, пытаясь выполнить его задание но не смогла. Все кипарисы были настолько безупречной формы, без единой выдающейся веточки или листика, что я видела на фоне голубого неба довольно ясно, что угадать определенно невозможно. В чем я и призналась.

— То-то же! — Хмыкнул довольно барон — Я выписал садовницу, и лишь уверился, что мастерство рук, что землю любят, и истинного парнейца, равно, а частично и выше, любого заграничного таланта.

— В этом я с Вами совершенно согласна, барон. — Склонила голову я, признавая свое безоговорочное поражение в этом не начатом споре.

— А вы говорите, сам или не сам. — Он отдал нож подошедшей служке, и пошел вперед по аллее, следом я, а за нами, на почтительном расстоянии камердинес.

— Но сказано же — овладев мастерством, возьми учеников себе — ибо сотворенное одним, не равно сотворенному многими. — процитировала я священное писание, не торопясь переходить к интересовавшим меня темам. Мне следовало решиться на это, а пока я купалась в ауре сего человека, доброй и благостной.

— Это, барышня уже ваше, женское дело, передавать освоенное, да распределять полученное — Барон шел, не глядя в мою сторону, но убирая с моего пути нависающие над аллеей ветки. Некоторые сразу же обламывал, и чувствовалась в этом его уверенная хозяйская рука.

Все в этом имении поддерживалось им. Он как сердце сложнейшего механизма действовал, следя за тем как ровно стучат поршни, как все работает и оттого процветает. — А мне же просто любо копаться в земле. Все равно, как говорится старику да к сырой земле привыкать придется — Он одарил меня еще раз озорной молодцеватой улыбкой, на которую невозможно было не ответить.

— Право, барон, какой же вы старик! — Усмехнулась я, уже видя вблизи белые купола многочисленных летних беседок. Раз уж такая оказия выпала, пора и к делу перейти, пока Милон Лизаветыч совсем не увлекся своими садовничьими рассказами. Тем более что он уже начал.

— Полно, княжна, вы прям как ваша матушка, талантливо льстите, да смущаете старика — Он усмехнулся, и продолжил развивать любимую тему — Позвольте я вам хмель покажу свой, голубушка моя, баронесса, велела целое поле под него определить, как взойдет, и мы его соберем, то собственное пиво, густовское сварим. Может в следующем году и пивоварню открыть удастся! Давно уж этого хочу, но то ливень, то солнце урожай выжигает, то еще что. Но в этот раз славное поле засеяно, речка рядом, должен хорошо взойти.

— Как раз о баронессе — немного криво свернула я с темы, решившись на начало неприятного разговора. Следовало узнать как Густы относятся ко случившемуся. Я постаралась говорить, сохраняя простодушную улыбку — Говорят она не в духе? — До нас уже доносился отзвук ее голоса, хотя самой пока не видать… А всему виной тренированные легкие этой женщины, в прошлом полководицы, привыкшей выдавать громкие и четкие приказы.

— Душа моя вспыльчива — признал крутой нрав жены, барон. Изящная речь которого и безупречные манеры, комично вязались с его же «медвежьей» внешностью. Да и темными от земли по локоть, руками — Но к счастью отходчива. Пошумит и успокоится.

— А с Фогелем что? — Продолжила я гнуть свою линию.

— Ох, тоже перебесится. Я с ним поговорю как вернется, от матери выговор получит, от гувернера тумак, вот и одумается. А то, что к девице Левицкой сбежал, так то дело молодое. Детей мы воспитали хорошо, ничего против чести нашей он не сотворит. Да и к вашей семье имею я полное и безоговорочное доверие. Ирма — из Левицких, значит дева благородная.И сына нашего не обидит, я уверен. Обычное юношеское безумие, имеющее начало, и — он вздохнул, широченные плечи его опустились, но лицо сохраняло доброе, ясное выражение — и к счастию конец тоже.

— Всем бы ваше спокойствие — в очередной раз восхитилась я отцом Бриссы. — Откуда его в вас столько? Будь вы женщиной, я бы поняла, но такое самообладание у мужчины, каждый раз диву даюсь!

— Это есть великий дар, умение обращать гнев, горечь и ярость себе не во вред, а во благо. Очень скоро, и вы, дорогая госпожа Левицкая, и Брисса, и, надеюсь на это, мои непутевые сыны, это поймете. И своих детей тому научите. — Я кивнула, соглашаясь с его такой земной и простой мужской мудростью. Мы подходили как раз к нужной, центровой беседке, к которой словно лучи к солнцу сходились парковые аллеи. — Если совсем разойдется, я всегда могу изобразить ревматический приступ — Дружески подмигнул мне этот очаровательный человек и подошел к рукомойнику у беседки, стилизованному под голубиную поилку, с несколькими фарфоровыми голубями, что по задумке должны были привлекать настоящих птиц.

Разговор с бароном меня утешил и успокоил, я стала возвращаться к своему обычному состоянию благого неведения, когда меня волновали лишь развлечения и приятные беседы.

А всего неприятного я старалась избежать.

И впрямь, чего это я? Не по моему зазря тревожится, когда и поводов то нет.

Под плеск воды, я вошла в беседку, и поздоровалась с присутствующими, встреченная высоким голосом баронессы, что правда обратилась вначале к мужу, одновременно протягивая ко мне сухие тонкие руки.

— Милон Лизаветыч, опять спину трудите, себя не жалеете! — Сквозь коварные прутья беседки, баронесса прекрасно видела как муж моет руки от земли, и сразу же сделала выводы. — Иди ко мне дочка! — теперь она обратилась ко мне, обнимая своими руками — прутиками, и хлопая по спине. Дружеское приветствие еще более воодушевило меня — значит не винит баронесса Левицких. И я окончательно успокоилась, позволяя себя обнимать.

Прошлую зиму баронесса сильно болела, оттого и похудела сильно, но обьятья ее все еще были крепки, а в строгом взгляде и гордой осанке читалась Густовская сталь

— Да что себя жалеть, коли сила в руках есть, а хозяйство не прибрано? Вон дворовые розы постригли, видели? Половину живых ростков отрезали, переделывать пришлось. — Ответил барон, вытирая руки о поданное камердинес полотенце. Инвар приветственно склонил голову, когда я вошла, но тут же вернулся к книге, которую читал, водя по строкам длинным тонким пальцем.

А Люка, что сидел в плетеном кресле, выпростав больную ногу вперед, на табурет, сделал «страшные » глаза, как бы описывая, какие жуткие нотации им тут пришлось пережить. Гувернер Люки, мсье Лапуш (или Ляпуш, никогда не умела произносить правильно его иноземную фамилию) единственный подошел и церемонно поклонился, прежде чем я была поймана в захват старой баронессы, что расцеловав в обе щеки, явно пока не собиралась меня отпускать. Приходилось стоять неловко наклонившись, ведь баронесса сидела в низком кресле-качалке.

— Ну так выпороть значит нужно. — Отреагировала она на слова Милона Лизаветыча, и тут же мне на него пожаловалась — Уж и помощников ему набрала, мужиков сильных из деревни, и теплицу приказала сделать, в которой тяжкой работы нет, и садовницу заграничную выписала, а все сам да сам! Никак не угомонить! Дай же тебя разглядеть, люба моя, Ариана! — Баронесса улыбалась мне так тепло и искренне, и я устыдилась своего страха перед этой хрупкой телом, но крепкой духом женщиной. Она совсем не винила меня, за то что моя кузина так поступила с ее сыном. Может мне рассказали не всё?