История Мадлен

Глава 57

Обоз стоял. Это я поняла, сразу же, как очнулась в дормезе.

Отвратительно пахло нюхательными солями, бледная Софи нервно куталась в шаль, а флакончик с чем-то мерзко-вонючим под нос мне пихала какая-то простецки одетая женщина.

— Ну во-от, и очнулась ваша барышня — напевным вологодским говорком отметила она.

Я, на мгновение, почувствовала себя героем фантастического фильма. Откуда здесь, на границе между Мариенбургом и Кенигсбергом, можно было бы услышать этот дивный вологодский прононс?! Я попыталась сесть.

— Лежите, барышня, лежите, что ж вы так, неаккуратно-то, милая?

— Что с мадемуазель сломато? — старательно произнося русские слова заговорила Софи.

Я даже засмеялась безумному построению фразы:

— Софи, у меня ничего не сломано, уверяю тебя. Я ударилась не так и сильно — рядом был хороший удобный сугроб, упала я плашмя, вот и вышибло дух, как говорят в России.

Однако, когда я села, голова, все же, закружилась. Я помнила, как я падала, вспомнила тяжелый шлепок всем телом об слежавшийся снег и померкший в глазах свет. Но, на удивление, чувствовала я себя почти нормально. Особенно — когда лежала.

А вот женщина, которая лечила меня, вызвала интерес своей неуместностью. Я еще раз посмотрела на нее.

Совершенно русское, славянское лицо, чуть удлиненный, иконописный овал, красивое и строгое, из под цветастого платка выбиваются тяжелые пепельно-русые косы. Я, невольно, вспомнила “Коса — девичья краса”. Раз две косы — значит — замужняя она. Холодные серо-голубые глаза под четкими дугами темных бровей. Яркий румянец во всю щеку. Добротный тулупчик из овчины, длинная, в пол, шерстяная юбка. Лет двадцать, не больше.

— Ты кто, красавица? — я совершенно точно понимала, что обращение на вы будет неуместно.

— Машкой кличут, барышня… А госпожа говорит — Мэри — вроде и обидеть не хочет, а ровно мерина обзывает — пожаловалась она.

Ситуация казалась все абсурднее. Спрашивать при ней у Софи, кто она такая, было, все же, неудобно. Но, слава богу, Софи и сама догадалась объяснить мне.

— Граф Апраксин привез из города. Вроде бы нашел на постоялом дворе. Эта селянка сопровождает в дороге английскую пожилую леди.

Не понимая языка, Маша переводила взгляд то на меня, то на Софи. Потом, все же, решила вмешаться, сообразив, что с ней я говорила на русском, но задумав показать, что и разные иностранные слова понимает.

— Не пужайтесь, мамзеля. Травница я, це-ли-тель-ни-ца! — по слогам выговорила она. — Барин ваш меня похитил с двора постоялого…

— В каком смысле — похитил?!

— Дак доктора-то в городишке нет, бают — уехал кудысь. А барин прискакал, как скаженный — Лекаря, да — Лекаря — кричал! Все перепугались, не поймут, что и нужно. А я возьми да и скажи, что лекаря-то нет, а вот травки могу дать, какой-треба. А он меня подхватил, да поперек коня, да и сюда… я аж спужалась малость…

За дверцами дормеза послышался какой-то шум, даже, вроде бы, возня… Потом кто-то начал басовито голосить, послышался раздраженный голос Апраксина и, наконец, дверца распахнулась и в клубах морозного пара показалась фигура графа.

Я отвернулась к стенке. Видеть его сейчас было бы слишком больно.

— Вот, смотри, дурной! Вот твоя жена, никто не обидел её! Барышня у нас заболела, вот и понадобился лекарь. И Маше я твоей заплачу! Встань с колен, болван!

Я не видела, с кем именно разговаривал Апраксин, но примерно поняла, что схватив травницу, которая сопровождала неведомую мне хозяйку, кинув её на коня он перепугал сонный городишко и пошли слухи о похищении.

Пожалуй, если не вспоминать его последние слова, о том, что он зря “внес смуту в мои планы”, то ситуация могла бы показаться мне даже смешной. Граф Апраксин, похититель симпатичных замужних селянок — действительно было бы забавно…

Из дормеза кто-то вышел — меня слегка качнуло на диване, потом ойкнула Софи, потом еще входили и выходили люди, я почувствовала озноб от бесконечных струй ледяного воздуха и натянула плед повыше.

В это время очередной раз хлопнула дверца и наступила гнетущая тишина. Я совершенно отчетливо знала, кто именно стоит сейчас у меня за спиной. Запах мороза, синего сукна, заиндевевшего меха и тонкие нотки хвои… Интересно, куда он дел Софи? Неужели просто выгнал на улицу.

Поворачиваться к нему лицом я не собиралась. Мне стыдно было признаться в собственной глупости. На какое-то мгновение, пусть только на одну ночь, но я была так счастлива мыслями о нем… О нас…

Напридумывала себе всякого…

На глаза навернулись слезы, потому я еще выше потянула на себя теплый плед. Я не собираюсь унижаться и показывать ему, как это вот все меня… как оно меня убивает…

И нужно попросить его покинуть дормез. Непозволительно молодому мужчине находится со мной наедине. Я ему не крестьянка-лекарка, похитить меня он не сможет. Хотя, пожалуй, сглатывая тяжелый ком в горле я мечтала именно об этом…

Пусть бы он меня похитил — и пропади все пропадом! И высокая мода, и павлиньи перья и даже, черт бы их побрал, алансонские кружева… Как я не сдерживалась, но предательская слеза скользнула из уголка глаза.

Плакать в таком положении было чудовищно неудобно — слезы затекали в ухо, было щекотно и раздражающе-обидно и еще я боялась всхлипнуть. Прикусила ладонь… Почувствовала боль… Медленно-медленно, чтобы не было заметно со стороны, сделала несколько глубоких вдохов, стараясь убрать комок в горле.

— Мадлен, как вы себя чувствуете?

Я очень глубоко вдохнула, боясь, что он поймет по голосу, а потом медленно и ровно ответила:

— Спасибо за заботу, Михаил Андреевич. Я, пожалуй, немного посплю и буду совсем здорова. Будьте так добры, пригласите ко мне Софи.

— Мадлен, я…

— Мадмуазель Мадлен, пожалуйста — поправила я его — Обращайтесь ко мне — мадмуазель Мадлен, господин граф.