История Мадлен

Глава 66

При подъезде к Петербургу у меня заколотилось сердце, я не находила себе места, и в какой-то момент появилось странное ощущение, что Питер окажется тем самым, когда-то привычным мне: с гуляющими у Храма-На-Крови иностранцами, кутающимися в пуховики и огромные шапки, со стайками молодежи, выпархивающими из кафе, громко смеясь и отбирая друг у друга наушники. Мне и хотелось взглянуть на мой город, и был страх остаться в нем навсегда. Просто потому, что в этом Санкт-Петербурге у меня есть Миша, любимое дело, грядущая встреча с Екатериной Великой, а там, в том Питере, не осталось ничего.

– Графиня, не изволите ли выйти на минуту, и обозреть вид города сейчас, – в дормез заглянул Миша, что последние два часа ехал верхом – решил размяться.

Меня несколько удивило его обращение — графиня. Был в нем оттенок нереальности. Даже подумалось, что там, в моем прошлом времени, возможно, кто-то уже читает о моих достижениях, или даже снимают фильм о некой Мадлен, что смогла взлететь так высоко.

– Да, любимый, я очень хочу, – ответила я, смеясь своим мыслям.

– Почему ты так смеешься? – удивленно спросил муж.

– Потому что подумалось… Подумалось о наших потомках.

– Уже? Так быстро? Душа моя, как это… – он был растерян, и смотрел на меня с таким удивлением, что, когда до меня дошло – что он имеет в виду, я засмеялась еще громче. Софи, с трудом разбирая дебри нашего языка, похоже, тоже поняла меня слишком уж утрированно.

– Нет, что вы, я о наших внуках, правнуках, и вообще, людях, что будут жить через триста, четыреста лет после нас. Я думала о том, что приятно знать, ну, что они будут читать о нас, ценить те вещи, что мы создаем, – ответила я уже с глазами полными слез от смеха.

– Что же мы должны такое создать, чтобы через триста лет, или даже четыреста, об этом помнили? – уже серьезно, но с явным облегчением переспросил Михаил.

– Я пока не знаю, но очень хочется придумать нечто такое, что останется потомкам, – ответила я, и с любовью посмотрела на самых близких мне людей – мужчину, любовь которого стоила того, чтобы пройти этот путь, и женщину, чья искренняя забота и дружба доказали мне, что женская дружба – не пустой звук.

Мы вышли из дормеза, и я замерла – город освещало встающее на востоке солнце. Купола церквей и храмов горели золотом. Утренний морозец делал воздух прозрачным, звенящим. На глаза снова накатились слезы – теперь уже от эмоций, что захлестнули в считанные секунды.

– Боже, как это красиво, – прошептала я, скорее, сама себе.

– Боже? Ты уже свыклась? – ответил Михаил и приобнял меня за плечи.

– Бог в сердце, и не важно, как его называть. Бог в любви, вот в этой красоте по утрам, в тишине перед рассветом, в детских кроватках, он во всем, даже вот в этих березах, – болтала я, и не могла остановиться. Березы – вот теперь я понимаю тоску поэтов по березам.

Просека, в которой мы остановились, была на возвышенности, и сейчас эта картина перед нами казалась чем-то волшебным – дорога, обрамленная белыми березками, а вдали – город, в котором я жила много лет спустя.

– Ты говоришь так, будто всегда была русской, – от чего-то очень грустно прошептал мне на ухо муж.

– Может так оно и было. Ты веришь в прошлые жизни?

– Это еще что? Ты обязательно должна мне рассказать обо всей этой ереси, – теперь засмеялся уже Михаил.

Он окрикнул всадников, что сопровождали наш обоз верхом, и те двинулись вперед. Мы вернулись в дормез, и Софи нехотя перешла в соседний – небольшой, где они ехали с Марией – я не смогла оставить свою первую крепостную. Слишком много в её глазах было преданности и мольбы. Они со Степаном ехали с нами. Миша долго сводил брови по этому поводу – не понимал, что они станут делать в городском доме, но я настояла, уверив его, что работу им я найду лично.

– Если мне придется отбыть на некоторое время, ты не будешь зла на меня? – мы лежали рядом, и он ласкал губами мою ладонь, я, в свою очередь, ловила его пальцы и гладила их. Но тут я резко привстала на локтях и посмотрела прямо ему в глаза:

– Когда?

– Не бойся, душа моя, не раньше, чем через пару недель.

– А как же наш «медовый месяц»?

– Что это? – он так же привстал и посмотрел на меня вопросительно.

– Ну… Это месяц, когда муж и жена вместе проводят все время, – воистину, язык мой – враг мой. Наверное, это еще не вошло в обиход.

– У нас вся жизнь будет медом, голубка моя, – обнял он меня и засмеялся.

Дормез встал, на улице зазвучали голоса.

– Нужно перейти в карету, так мы быстрее доберемся. Дома нас ждет теплая вода, сытный завтрак и мягкая кровать, – озвучил происходящее Михаил и подал мне шубу.

Утро было слишком насыщенным, и к десяти утра, когда мы прибыли к дому моего мужа, а теперь и моему дому, глаза начали слипаться. Нас встретила экономка и дворецкий. Михаил представил нас, но я хотела только одного – ополоснуться, выпить горячего чая и лечь в постель, которая не подпрыгивает на ухабах, не качается и не застревает в сугробах. Неделя в дороге – это мало по здешним меркам, но сколько у меня позади этих недель? Я решила, что спать буду столько, сколько влезет, и ступила в свой новый дом.

Как говорится, если хочешь рассмешить Бога – поведай ему о своих планах. Так и получилось, но в отличие от той, старой моей жизни, где телефон можно отключить, двери не открывать, взять больничный, или вовсе – пару дней за свой счет, здесь таких радостей не было.

– Хозяйка, душенька, подыма́йтеся, та́ма человек стоит. Стоит и не уходит, говорит, мол, пока с мадам Мадленой не поговорю, шагу не сделаю на выход. Я ужо хотела его кочергой отходи́ть, но эта тощая-то, видели, что всем тут управляет, будто генерал…. Анна. Она меня велела гнать от стыда, – над моим ухом разливался напевно голос Марии, которую уже, судя по всему, по достоинству «оценила» экономка Михаила.

– Никого не надо кочергой, Мария. Который час? – я не хотела открывать глаза, но, судя по тому, что и как говорила Мария, Миши в ней уже не было. Я даже не слышала, когда он ушел.

– Говорят обед уж, а у самих ни каши не спроворено, ни хлебу. Столовую говорят имеют в другом крыле. Не пойму я в каком-таком крыле, барыня, но вы меня не ругайте. Я только с виду такая непутеха, а на самом-то деле у меня в руках знаешь, как все горит и спорится? – продолжала она.

Я не хотела её прерывать – уж больно «вкусно» и искренне она рассказывала то, что для нее в диковинку. Лежала, нежась и потягиваясь, слушая воркотню Маши и была совершенно счастлива от того, что не нужно вскакивать, куда-то спешить, ехать, торопится.

– Ладно, Мария, а пристроили-то вас со Степаном куда?

– Барин Степку то маво́ увел, говорит, раз, коню́шить умеешь, то и работа сразу есть – он к лошадям своим пошел, вот и велел мне к тебе никого не пускать, так и молвил: – чтоб ни брякнул никто ничем, и не стукнул. Вот я и сижу у двери, гоняю всех, как мух. А эта тощая, как её.. Анна, говорит, мол, этого человека надо самой хозяйке выслушать, и пакет от него принять.

– Что за человек-то Мань, – я открыла глаза и подняла голову.

Она тут же замолчала и выражение лица сделала очень серьезное. Я засмеялась.

– Дык, говорит, от матушки самой, от Царицы нашей. Чего мелет, чего мелет? Ну́жли Царице дело до нас есть? её сам Бог выбрал, а мы…

– Что? Чего же ты мне раньше-то не сказала, – сон сняло как рукой.

Я подскочила и как заведенная закружила по комнате.

– Зови Софи, срочно, мне надо одеться, давай, Мария, поторопи её.

Вот тебе и выспалась, вот тебе и графиня. Ну, раз хотела имя свое оставить в учебнике моды, значит и спать – роскошь. Как говорила моя бабуля: «Не от того обеднели, что много ели, а от того, что много спали». А они там лучше знали, всяко лучше.