История Мадлен

Глава 74

Беременность я переносила сравнительно легко, но все же некоторую часть дел пришлось полностью отдать под руководство госпожи Подорожской. Елена Дмитриевна оказалась настолько несгибаемой дамой, что выслушав моё признание об утренних недомоганиях только чуть склонила голову и сказала:

— Стоит это учитывать при составлении планов на день, ваше сиятельство.

Софи составила мне новый график и, по немногу, дело пошло на лад. В основном я оставила за собой отбор мастеров. Некоторых отправляла на дополнительное обучение, некоторые допускались до работы сразу же. Кого-то и вообще пришлось забраковать — зрение у швей садилось быстро, а беречь их никто не пытался. Я лишний раз похвалила себя за предусмотрительность — яркое освещение — наше все! Пусть это удорожит модели — они и так не будут дешевыми.

Утром я старалась не выходить из дома по делам, гуляла, немного рисовала. Если становилось плохо — всегда могла прилечь.

Госпожа Подорожская частенько рассказывала мне, сколько сплетен и разговоров ходит в столице о необыкновенном проекте императрицы. Ей уже даже пытались давать взятки! Немного подумав, я посетила часть магазинов, от которых шли предложения подобного рода. Выбрала два из них с отличным товаром. Именно у них, удвоив предлагаемую сумму, госпожа Подорожская и согласилась принять “откат”. На эти деньги, вовсе даже не малые, я смогла значительно удобнее расселить мастеров. Смирившись с моей прихотью, понимая, что мастеров, все же, стоит поберечь, Елена Дмитриевна, как мне кажется, стала больше ценить меня за такую изворотливость.

Слава Богу, к середине третьего месяца токсикоз и совсем пропал. Я чувствовала себя достаточно хорошо, и, если бы не ночная тоска — вернулась бы к прежнему ритму жизни.

Мне не хватало Михаила. Сильно. Я тосковала не столько по физическому теплу, сколько от невозможности поговорить с ним.

В какой-то мере утешением для меня стали визиты отца Даниила. Памятуя о том, что крестили меня как бы “авансом”, я сама попросила Елену Дмитриевну найти мне духовного наставника. Мне кажется, после этого госпожа Подорожская стала несколько мягче относится ко мне.

Отец Даниил был в возрасте, но еще крепок телом, несколько сухощав и не слишком благостен. Как-то он обмолвился мне, что до принятия сана приходилось ему служить и после ранения он задумался, зачем живет на этом свете. Именно эти мысли привели его к Богу. Он рассказывал мне о смысле молитв и о жизнях святых, не стеснялся признаваться, если чего-то не знал сам, но в целом был очень образованным человекам по меркам этого времени. Более всего порицал лень и ложь, считая их первопричинами многих несчастий. Разговоры с ним были отдушиной для меня.

Однажды я робко завела речь о том, что меня ужасает рабство крестьян. Отец Даниил сказал:

— Не суди, дочь моя, со злом. Это одно из испытаний, Господом посланное. И спросит он строже не с раба, а с господина! Будь милосердна к рабам и чиста сердцем, а за тобой и другие смягчаться. Не все в нашей воле, не все…

Нельзя сказать, чтобы это примирило меня с крепостничеством, но по сути отец Даниил сказал мне то, что я и сама думала: “Не можешь изменить ситуацию — измени свое отношение к ней! Не приходи в ужас, а старайся исправить, что возможно!”

Большим благом и радостью стала записка от Миши, которую мне передали из дворца — муж нашел возможность послать к государыне курьера. Похоже, что писал он очень наспех, но этот чуть смятый клочек серой бумаги, даже без конверта, просто прилитый воском, принес мне столько счастья, сколько я не испытывала уже давно. Главное, что Миша был жив!

Прошло уже более трех месяцев от момента, когда я попрощалась с мужем. Он писал, что задерживается по служебной надобности и более о службе не было никаких подробностей. Зато писал что здоров, скучает обо мне, что ему не хватает наших разговоров обо всем на свете, и что душа его тоскует о доме и встрече.

Этот клок бумаги я носила с собой постоянно. Глупый символизм, я понимала это, но мне дорого было даже то, что Миша просто держал его в руках.

Живот чуть увеличился и я полностью отказалась от платьев с корсетами. По моим эскизам сшили несколько элегантных туалетов с лентами или поясками под грудью — рисковать ребенком я не собиралась, наплевав на моду и приличия.

Если считать от конца февраля месяца, то малыша я ждала к началу декабря. Готовили приданое, за шитьем которого я наблюдала неусыпно. Сразу же запретив такую дурь, как свивальники. Все эти россказни о том, что малыша нужно туго пеленать, чтобы ножки не были кривые, я просто запретила своей графской волей. Мысль о том, чтобы пригласить кормилицу и до трех лет не давать ребенку ходить самому меня так же не прельщала. Если будет молоко — выкормлю сама.

К середине лета все туалеты и обувь государыни производили в еще не открывшемся доме моды. Само открытие было приурочено к концу ноября — дню тезоименитства.

Мне при крещении дали имя Мария в честь Пресвятой Девы Марии и мои именины были в первых числах ноября, хотя, вообще-то, Марий в православном календаре было более сорока, но я своей покровительницей выбрала именно деву Марию. Однако отмечать именины без мужа отказалась наотрез, как ни настаивала Софи.

Двадцать четвертого ноября, в день святой мученицы Екатерины, традиционно праздновался день тезоименитства императрицы. Именины — это не день рождения. Родилась государыня весной, кажется в конце мая, но в России дни рождения не отмечали вовсе. Зато всегда торжественно отмечали день той святой, в честь которой выбрано имя. Потому и ожидались большие празднества, парад и торжественный обед, который сопроводят салютом.

Я, по причине беременности, разумеется не могла получить приглашение на обед, но, признаться, не слишком расстроилась. Мне уже не хотелось ни суматохи, не скопища людей. Я все еще продолжала надеяться, что муж поспеет к моим родам — страшно было остаться одной.

Да и случись что не так, кто позаботится о малыше?! Я гнала от себя черные мысли, но не всегда это получалось. За лето я получила от него еще две записки, но с приходом осенних дождей настроение мое совсем упало.

В день своих именин я все же получила поздравления от прислуги, небольшой сувенир от Софи — прелестный кружевной веер и даже записку с поздравлением от императрицы и очаровательную золотую табакерку в подарок. Последние месяцы мы с ней не виделись совсем, не пристало беременной женщине таскаться во дворец. Но я знала, что государыня живо интересуется делами нашего модного дома, что она очень довольна новым туалетом, сшитым ей для именин и что она регулярно требует доклады от госпожи Подорожской.

Утро у меня не задалось, настроение было совсем уж плачевным, никакие поздравления и сувениры не радовали. Последнее время испортился аппетит, так что на завтрак я выпила под ворчание Софи и Маши только стакан молока — больше ничего не хотелось.

К обеду я даже отказалась было выходить, но услышала какой-то странный шум во дворе. Сложно сказать, почему так сильно заколотилось сердце, но я, практически оттолкнув Софи, уговаривающую меня спустится в столовую, кинулась к окну и увидела незнакомых людей, военных и человека на телеге укрытого почти с головой кожами.

Никаких мыслей у меня не было вообще — я просто пулей слетела по лестнице, не обращая внимания на крики спешащих за мной Маши и Софи, оттолкнула лакея и выбежала под слабый дождь.

Во дворе, как мне показалось, все просто замерло. Мимо застывших солдат на вороных жеребцах, мимо согнувшегося в поклоне человека, совершенно не понимая, кто эти люди, я подошла к Мише и робко дотронулась до странно осунувшегося лица. Не стоит спрашивать, как я его узнала через залитое дождем стекло — просто почувствовала, что это он. Михаил открыл ввалившиеся глаза и тихо сказал:

— Какая ты красивая, любовь моя.

Я плакала и целовала его руки, а он только слабо ворочался в этой ужасной телеге и приговаривал:

— Не плачь, моя радость, не плачь! Все уже позади.

Боль скрутила меня резко и быстро… Так неожиданно, что я вскрикнула… Михаил попытался сесть, но меня уже подхватили под руки подбежавшая Софи и слуги. По ногам потекло — у меня начинались роды.